========== 1. ==========

1.

… давным-давно ей сказала старая гадалка, с морщинистыми смуглыми руками и полуслепыми глазами, что её, Сакуру, всегда первым делом будут судить по внешности — слишком хрупкие лодыжки и кисти рук, слишком тонкая и изящная шея. И только затем по тому урагану, на который она способна.

Сакура уверена в нескольких вещах, но вообще, жизнь её научила никогда не ставить точек. Вокруг сплошной абсурд — хаотичный, неряшливый и бестолковый. Жизнь похожа на несправедливость. А ещё — на невероятно глупого, но такого же невероятно успешного Наруто. На лицемерные улыбочки завистливых коллег. На едкие сплетни куноичи-неудачниц. На новое кольцо Ино, которое стоит больше месячной зарплаты Сакуры. На Какаши-сенсея, который пропустил её повышение до джоунина, заслуженное кровью, отчаянием и честным профессионализмом.

Жизнь похожа на родителей, хотящих для дочери спокойного мужа, лужайку и десять сковородок.

Ох, как она иногда злилась.

За её спиной тысячи спасённых жизней: как в операционной, так и в поле. Тысячи. Сам даймё наградил её красивой медалью и денежным поощрением за заслуги перед отечеством, когда её зеленые ладони перезапустили сердце наследника престола. Молодой принц, ещё бледный и слабый, пытался ловить её взгляды, дарил шёлковые платья, спотыкался о свои длинные робы и очаровательно краснел.

Платья шелестели листьями и на тело ложились как лепестки: багряно-красные, малахитово-зелёные, фиалковые, нежно-сиреневые, персиковые, цвета моря — длинные, но комфортные, или полукимоно с кокетливым разрезом для стройной ноги, или модные столичные фасоны и формы, подчёркивающие всё самое лучшее в её фигуре. Сакура, надевая их, убирала в изящный пучок волосы и вешала длинные дорогие серьги с переливающимися драгоценными камнями.

Это всё она заслужила и заработала сама честным трудом, потом и кровью.

Когда Хьюга Хината увидела её в таких одеяниях, идущей по улице с прямой осанкой, она пролепетала в чужую спину: «мещанка» — тихо так, с настоящей женской завистью; потому что Наруто на свою сокомандницу налюбоваться не мог, и комплименты с его губ сыпались громким залпом фейерверков на ближайшие две-три улицы. «Мещанка» — почти шёпотом сказала мягкая-мягкая девочка из старого клана, которой никогда в жизни ни дня не приходилось выбирать между новым оружием и голодом.

Сакура попыталась её простить, но не смогла. Честно пыталась. Это уже, однако, было попросту невыносимо терпеть. Хината мечтала о Наруто, и ничего, как обычно, ничего для этого не делала. Вся Коноха знала, что Сакура не питала к нему взаимности, и вся Коноха знала о чувствах наследницы клана Хьюга. И, как обычно, ничего не происходило, ничего не менялось.

И вроде всё было хорошо.

Великая, надо сказать, фраза. «И вроде всё было хорошо». Даже никаких «но» не нужно — огромная драма, втиснутая в пять слов. Однако, следует кое-что всё же уточнить.

Сакура красива.

Она всегда, всегда была очень красива: в детстве, до красного банта и после, с неприкрытым лбом и большими книжками; в отрочестве, с кривой причёской и заплаканными глазами в Лесу Смерти; в юности, с потным, раскрасневшимся лицом и самым первым маленьким землетрясением — она была красива всегда. Ей говорили: «лобастая», «жвачка», «плоскодонка» — и завидовали-завидовали-завидовали, потому что у неё были самые стройные и красивые ноги, самые зелёные глаза и еще более зелёные ладони, а ещё бедра, а ещё попа, а ещё ключицы; и, конечно, волосы. Сакура долгое время не видела зависти. Она смотрела вперёд: на спины Наруто, Саске и Какаши-сенсея — у неё не было ни времени, ни возможности посмотреть на саму себя.

А ведь смотреть было на что. Боевой врач, способный успешно сражаться на передовых линиях, способный сладко улыбаться и хладнокровно резать живые глотки — это даже не феномен, это аномалия. Даже Шизуне не могла, а Сакура, (в глазах шиноби почти безродная, маленькая Сакура, тридцать пятый размер ноги), смогла. И отказалась останавливаться на достигнутом.

Медсёстры шептались у неё за спиной: о Саске, за тенью которого она так отчаянно бежала, о Ли, который не признавал поражений (в любви или на поле боя), об Ино с её огромной грудью и шутками, иногда балансирующими на грани приличного, о Шикамару, Неджи, Сае, Ямато, Генме Ширануи; в их прищуренных ядовитых глазах Сакура была много кем, но прежде всего — выскочкой и шлюхой, потому что «она же как-то этого добилась!». И никого не волновало, что Сакура в первый раз по-настоящему поцеловалась только после Четвёртой войны шиноби.

И вроде всё было хорошо; но первым, кто её по-настоящему признал, не считая Ино, (потому что Ино это глубокая долгая связь, это вечное) был не Какаши-сенсей, не Наруто, и даже не строгая наставница — это был Акасуна но Сасори.

2.

Он снился ей трижды.

Красноволосый юноша, вечно молодой и вечно недовольный, застрявший в самом противном зелёном возрасте — амбициозная бабочка, ставшая живой смолой, ставшая янтарём.

Сакуре снилось его восхищение, едва отражённое деревянной оболочкой и скучающим голосом, но восхищение живое, артистическое. Никогда никто ещё не говорил ей даже между строк, что она сильна, что она, (дочь из маленького клана торговцев), катастрофа. Стихийное бедствие.

В первый раз они были непонятно где. Сны — почти всегда мутное дело, со смазанными деталями, и тот сон не был исключением. Может быть, они стояли в той самой неразрушенной пещере. Сасори, точно такой же, как и прежде, одетый в свой плащ Акацуки, смотрел на свои деревянные ладони с едва видным безразличием и, если ей не казалось, с глухим отчаянием — глубоким и серым. А на неё саму, (уже потом), смотрел … мягко. И его пальцы, холодные, механические, были осторожны в каждом своём прикосновении.

Он гладил её локоны. Ничего более.

Она кричала на него сначала. Чтобы уходил. Что это её сны. Но Сасори умел быть тихим-тихим. Безразличным. Холодным. И когда она разрыдалась, уткнувшись в ладони, он безмолвно, почти мёртво, не мигая, слушал, как одни из самых важных людей в её жизни не признают чужую, (немного другую, но), выдающуюся силу. Ох, как это изнутри саднило. Ему можно было рассказать. Мёртвые не выдают секретов.

Вторая встреча пришлась на атаку Пейна, когда девичья жизнь едва не оборвалась от простого переутомления. Воздух вокруг стоял пыльный и холодный; ночь висела безоблачная и голая; в развалинах стелилась гробовая тишина.

Люди спали группами, прижимаясь друг к другу под тонкими одеялами. Их потные тела вздрагивали от любого порыва ветра. Не пели птицы, не стрекотали цикады; в глухом котловане не было слышно родного шёпота листьев. Утренний туман оставил на лицах влагу, а в костях — холод.

Слишком много было раненых; Сакура давно не ела и не спала. Милостивый подарок Пейна многих вернул к жизни, но не вылечил. Кто-то всё равно скончался, решив безболезненно отойти в Землю Предков во второй раз.

Сакура и не собиралась поступать также, но у неё оставалось мало чакры, и часть её шла на обогрев тела в такую холодную ночь. Неудивительно, что юное сердце вздрогнуло и остановилось — тихо, между одним вдохом и другим. Спящая рядом Ино, измождённая работой и нервами, ничего не заметила.

Сакура скользнула на минуту в небытие, и там её ждал Сасори.

Он спрятал деревянную ладонь в девичьих волосах и, что было сил, сжал.

Больно.

— Уходи, — сказал холодно.

Печать Бьякуго, близкая к своему завершению, мягко перезапустила сердце. Сакура проснулась. У неё всё ещё болел скальп.

В третий раз он ей приснился уже после победы над богиней, деревом и древним злом. Где-то между отправлением в Коноху и большим праздником.

Подошёл, ступая по той же сухой и пыльной земле, по которой совсем недавно ходил снова. Щёлкнул по носу, как провинившегося котёнка. Больно.

Пьяненькая Сакура ничего не поняла. Сказала, вытаращившись: «ай».

Акасуна но Сасори с присущей ему безэмоциональностью страдальчески закатил глаза.