— У тебя появился другой.

Она ещё не была в этом уверена. Чувства, эмоции — это никому не даётся слишком легко. Очень много тонов и полутонов. И никогда не знаешь, на какой шахматной клетке стоишь у другого человека. Один раз Сакура очень сильно ошиблась; и никто не позволял ей этого забыть.

— Ты предал нас всех, — ответила она. — И Наруто, и учителя, и меня. В той последней битве твоя рука залезла мне глубоко в грудную клетку. Я честно думала, что умру. Иди к чёрту, Саске.

Он прочистил горло.

— Я хотел, чтобы ты была моим домом. Чтобы можно было к тебе вернуться.

Сакура смотрела на него с печальной улыбкой:

— Ты совсем меня не знаешь, Саске. Я никогда не любила ждать. Более того, — она вздохнула, — ты ни разу не извинился, а в любви… Когда два человека любят друг друга, между ними нет гордости.

Последний Учиха смотрел на неё молча, глазами задерживаясь то на губах, то на полуприкрытой шее.

— Наруто помолвлен с принцессой Шион, — сообщил он наконец, отвернувшись, вместо прощания. И не стал больше задерживаться.

Сакура долго смотрела ему вслед, пока чёрная точка силуэта не скрылась за линией горизонта. Ветер трепал её волосы, выбившиеся из-под верхней одежды. Холод проникал до самых костей: стоило, конечно, теплее одеться. Бесконечная пустыня была озарена ярчайшим редким закатом. Она смотрела вдаль: в ту сторону, куда ушла её несчастная первая любовь, тяжелая и горемычная.

И вспоминались слова Шикамару.

«И ты пойдёшь. А я останусь».

3.

Канкуро пришёл с задания беззвучной поступью — молчаливый и отягощённый. От его чёрных одежд пахло кровью, хотя на нём самом не было ни царапины. Сакура сделала ему чай из личных запасов с сушёным чабрецом, кардамоном, мелиссой, зверобоем и лавандой; потом молча села рядом и открыла почитать незатейливую книжку, хотя глаза строк не видели. За окном досыпал последний предрассветный час тихий город.

Чай совсем остыл, когда Канкуро наконец пригубил его. Затем он дрожащей рукой потянулся и скользнул пальцем по миниатюрному ушку, заправляя нежно-розовый локон. Посмотрел глазами тёмными и потерянными…

Сакура осторожно смыла с него макияж влажными салфетками: он ей позволил.

И потом обняла его без лишних слов; а Канкуро прижался к ней и, наконец, вдохнул и выдохнул.

У неё не хватило эгоизма спросить тогда про Сасори.

Весь следующий день он не выходил из своей комнаты; разве что забрал поднос с остывшим кофе и обедом, который Сакура ему купила в одной хорошей забегаловке. И только потом, уже другим утром, она застала его за работой в мастерской. Он делал новую марионетку.

Вопрос не хотел слетать с её губ.

Они поговорили о том и об этом. Решили сходить вместе на обед в новое местечко, где подавали хороший тажин. А потом Сакура поинтересовалась тенденцией выбирать в градоправителей Суны кроваво-рыжих или золотоглазых людей.

— Видишь ли, — почесал затылок Канкуро, отложив в сторону отвёртку, — всё дело с Первым Казекаге в том, что он … вполне вероятно, он не был человеком. Есть же всякие божества, да? Судя по воспоминаниям очевидцев, устным и письменным, он редко вписывался в общепринятые правила и традиции. Вся эта социальная кутерьма сама под него подстраивалась. Ещё, к тому же, он не постарел ни на день за то время, что правил. И загадочно умер, точнее, пропал без вести. Ну и, знаешь … он выполнил своё обещание кланам, конечно: его дети выросли действительно мощными воинами. Мы с большим преимуществом выиграли Первую и Вторую войну шиноби, но проиграли Третью. Почему?.. Мне кажется, потому что времена меняются. Тогда на поле боя больше всего и ценились эдакие живые орудия. Третий Казекаге был таким, как и Сасори, как и мой отец. И Гаара. У всех потомков, (с золотыми глазами или красными волосами), есть эта унаследованная черта: им не нужно стараться быть хорошими убийцами, но им очень нужно стараться быть людьми.

Увидев глубоко озадаченное лицо Сакуры, Канкуро спешно продолжил:

— Сама посуди. Сасори никогда никого не любил; кроме, разве что, родителей. Отец на этом поприще сделал столько ошибок, что даже считать бесполезно: но здесь ещё смерть мамы была для него тем ударом, от которого он так никогда и не оправился. Гаара хранит целибат, и, я подозреваю, это навсегда, если Совет Старейшин по какой-то причине его не помилует. А про Третьего много слухов ходило и ходит. Толкуют, например, что у Сасори вполне могла быть веская причина его убить.

— Ты думаешь?..

Канкуро со вздохом облокотился на верстак:

— Как однажды пошутила Темари: инцест — дело семейное. Всё может быть. Как минимум, я бы тогда понял его мотив. Но вообще … у нас братоубийство — тяжкое, тяжкое преступление. Именно поэтому за время нашего детства Гаара ничего не сделал ни мне, ни Темари. Первый Казекаге сказал, что не будет тому покоя, ни в жизни, ни в смерти, кто убьёт брата своего; особенно, если в обоих течёт его кровь. Жизнь — ладно. А смерть? Душа — дело вечное. Кто знает, сколько раз тебе перерождаться, пока ты не отойдёшь на покой.

Солнечный свет тонким лучом упал на деревянный каркас будущей марионетки. Сакура силой отвела взгляд от Канкуро, верстака и будущего творения. В голове дымом клубились воспоминания.

— Это … Сасори мне посоветовал переехать в Суну, — неохотно призналась она.

Канкуро ничего не сказал, но выражение лица у него было очень удивлённое.

— … да, это правда, — не хотелось этим делиться; но Сакуре казалось, что надо. Почему-то было надо. Она невольно поёжилась. — У меня … был … трудный период в жизни. Я как будто тонула. И не видела даже соломинок, чтобы ухватиться. Мы в Конохе молимся только мёртвым, да и то для них, а не для себя. И я не молилась… не просила. Не умела и не знала, что так можно, — Сакура сглотнула. — Я только и делала, что плакала; ночью, чтобы никто не увидел. И почему-то ко мне пришёл Сасори. Сказал, что я дура, и что в Сунагакуре мне будет намного лучше.

Она не знала, чего ожидала после своего признания. Может, какой-нибудь возглас «да ты сумасшедшая», «глупость какая», или что-нибудь похожее.

Но Канкуро медлил с ответом. Он оттолкнулся от верстака и в два осторожных шага встал к ней впритык. Сакура силой воли заставила себя не шелохнуться. Он смотрел на неё, чуть опустив голову; взгляд у него был … мягкий. Тёплая мужская ладонь коснулась её щеки.

— И тебе лучше здесь? — тихо спросил он. Его дыхание пахло мятным чаем. Сакура коснулась его щеки своей ладонью.

— Лучше всего мне, когда ты рядом, — прошептала она свою тайну, не сводя с него глаз.

Если бы кто смотрел на них стороны, он бы не смог сказать, это Сакура приподнялась на цыпочки, или Канкуро наклонился чуть ниже — но поцелуй был…

… был …

… так сладок.

4.

Сакура много думала в последующие дни.

Она думала, когда ела драконий фрукт, который Канкуро непонятно где раздобыл (непонятно откуда узнав, что она никогда его не пробовала). Белая или свекольно-бордовая мякоть с крохотными семечками таяла во рту словно йогурт. Отныне это был её любимый фрукт.

Она думала, когда лазила, босоногая, по дому Сабаку, размахивая пушистым пипидастером; потому что Гаара управлял песком, а не пылью, а гражданская горничная не могла дотянуться до высоких шкафов и потолков. Сакуру ни разу не просили помочь с уборкой; но когда братья вернулись после важного собрания домой поздно вечером, и их встретили чистые углы, они заулыбались. Как оказалось, для душевного благополучия Сакуры этого было достаточно.

Она думала, ныряя в конце рабочего дня в прохладную воду бассейна. Шальные лепестки роз путались у неё в волосах, когда Сакура давала себе погрузиться на дно, устав плавать туда-сюда лягушкой или бабочкой. А над головой блестела кромка воды. И она вспоминала, как случайно и естественно в первый раз взяла за руку Канкуро. Как нырнула за ним безо всякой нерешительности, когда в голове мелькнула искромётная мысль, что он может утонуть.