Она думала, когда ждала Канкуро в обеденный перерыв, слушая старые часы на стойке регистрации. Медперсонал смотрел на неё понимающе и уже звал присоединиться к ним на обед не одной, а с… сопровождением. Но сопровождение не очень любило малознакомые компании. Канкуро начинал в них плохо шутить и говорить на простой манер — такова была его маска на те случаи жизни. А наедине любил обсуждать что-то умное и интересное, и его манера речи звучала вдохновлённо и витиевато, словно юго–западный «песчаный» узор.

В общем, поразмышлять было над чем: и размышлялось с таинственным упоением.

Раньше это были мысли о Саске, конечно. Каждый вдох был о нём, каждый шаг. Будь Сакура паровозом, она шла бы на одной любви, а не на углях. Но война… война заставила всё-таки расширить мировосприятие. Сакура раньше была уверена: если сто раз сказать «я хочу» — так и будет. В конце концов, так складывалось у Наруто. Но Наруто оказался баловнем судьбы, пусть и с хорошей точки зрения; а это означало, что Сакуре просто было суждено рано или поздно своим «я хочу» подавиться.

И она подавилась, когда Саске заставил её поверить, что он действительно… пронзил ту грудную клетку, которая на многое могла пойти ради одного его взгляда.

Канкуро улыбался ей с секретами в уголках губ, а взгляд у него был припорошен хитринкой; для неё — доброй. Порой он больше молчал, чем говорил, но за каждым его жестом прятался смысл. На заданиях, связанных со шпионажем, он часто изображал фокусника, или актёра, или даже музыканта.

— Жизнь в большинстве случаев — это театральное представление, — сказал он ей как-то, тренируясь накладывать очередной грим. Тонкая кисточка привычным движением растушёвывала тени. Она вспомнила их разговор о том, кто есть люди. — Именно поэтому надо ценить тех, к кому ты можешь выйти без яркого костюма и нарисованной улыбки, когда упадёт занавес.

Иногда он залезал к ней в больничный кабинет через окно с чем-нибудь вкусненьким. Каждый раз Канкуро шутил что-то вроде «пролетала мимо маленькая гордая птичка; сказала, у врачебницы Харуно открыто» — а Сакура прыгала к нему в руки и целовалась. Даже ни разу по носу не щёлкнула. Но ущипнула; потому что он первый руки ниже талии опустил. А что, в самом деле? Как долго она могла не уделять внимание этой накачанной попе?

… однажды Сакура оторвала его от работы в мастерской, чтобы позапускать самодельного воздушного змея на ниндзя-леске, (которая легко могла стать гарротой). Погода стояла ветреная, но не чересчур. Носились со змеем по очереди, прыгая с крыши на крышу, с переулка на переулок, и никто не мог понять, кто из них громче хохочет.

Гаара затем конфисковал змея, потому что дебош в городе не приветствовался; и сам его запускал ночью примерно в ста метрах от Сунагакуре — потому что закон законом, а это весело. Его охранники АНБУ не знали, как на это реагировать; но кто-то сердобольный вынес им пару кальянов, и те немного расслабились.

Жизнь в, казалось бы, бесцветном городе была, наоборот, наполнена смехом и красками — надо было просто знать, куда смотреть. И Сакура глядела на это распахнутыми глазами. И вспоминала полузабытый совет Сасори: про лес и оазис — и соглашалась. Несмотря на климат и старый «песчаный» диалект, ей ещё никогда не было так свободно и хорошо.

Горячее чувство благодарности преисполняло её. И каждый раз, когда она вдыхала сандаловый аромат, прижимаясь к Канкуро; каждый раз, когда он целовал её руки и волосы; каждый раз, когда она ощущала в себе тихое человеческое счастье — вспоминался Сасори, которому Сакура была этим обязана.

Она спросила об этом за завтраком:

— Можно ли как-то выразить свою благодарность мёртвым? Чтобы точно услышали?

На неё поглядели с пониманием, искоса.

— Если чувствуешь, что надо, — протянул Канкуро, — есть одно старинное место. И я отведу тебя туда, если ты кое-что мне пообещаешь.

— М?

Он посмотрел на Сакуру очень серьёзно:

— Если почувствуешь даже намёк на что-то неладное: скажи мне.

— Почему?

Канкуро улыбнулся одной из той своих загадочных улыбок.

— Я могу дать тебе одну причину, или другую. Но иначе будет неинтересно.

5.

К оазису они пришли в ранний рассветный час.

Канкуро заверил её, что в сумерках Сакура вероятнее всего получит отклик на свои просьбы, потому что когда меняется небосвод, открывается шире дверь в тот мир, куда им пока ещё рано. Она старалась не дать скепсису отразиться на своём лице; в конце концов, её спутник не был виноват, что в Конохе учат верить в науку и факты, а не в тонкие материи.

Канкуро скинул рюкзак на границе оазиса. На вопросительный взгляд ответил:

— Кто бы к тебе ни вышел, (если кто выйдет), это всегда разговор один на один. Кричи, если что.

Звучало не очень утешительно, но Сакура расправила плечи, сжала кулаки и пошла.

Оазис не сильно отличался от тех, что она мельком посещала по пути из Конохи в Суну. Пальмы с широкими ветками-ладонями. Высокие кактусы. Пышные кустарники. Серые камыши. А в самом центре — она пригляделась — пруд. Пруд, усыпанный белоснежными лотосами. Лёгкий туман над водой

Она наклонилась, в изумлении, сложила руки лодочками и отпила воды. Сладко. Вкусно. Ещё раз отпила. Умыла лицо.

Белый туман сложился в белую робу.

— Я многое о тебе слышал, Харуно Сакура. Ты пришла вовремя.

Она дёрнулась, резко поднимая голову.

Нет, это был не Сасори. Он мог бы им быть, но … нет. Нет. Слишком яркие глаза. Слишком красные волосы: не кирпично-багряные, а кровавые, как артериальная кровь. Он выглядел примерно на двадцать шесть.

— Вы же пропали без вести! — вырвалось у неё.

Он вздохнул:

— Чему учат нынешнее поколение? У вас пропала необходимость здороваться?

— Доброе утро, — послушно исправилась Сакура. — Вы же пропали без вести!

Первый Казекаге наклонил голову вбок, вперившись в неё золотым взглядом — словно озадаченная сова.

— Отчего-то никто не удосужился отметить, что с запечатыванием Шукаку в Сунагакуре стали приходить беды: одна за одной, — он ушёл от прямого ответа. Точно так же делали его потомки. — Увы. В этом повинны не войны, не экономика, не блажь правителя Страны Ветра. Нет. Им стоило выпустить его на волю после того, как «подарок» Первого Хокаге достаточно ослаб. Хаширама Сенжу поступил коварно. Хвостатые божества проживали в тех самых регионах, куда он их затем милостиво «подарил». За это ему нет покоя в загробной жизни. Ни ему, ни его жене. Они преступили закон.

Сакура таращила на него глаза и почти не дышала. Что-то было в этом воздухе с его сказочными цветами, с его песчинками на несуществующем ветру. Что-то знакомое. Что-то могущественное и ужасающее. Что-то, из-за чего колени инстинктивно подрагивали, и шевелились волосы на затылке.

— Хвостатые, — с убийственным спокойствием продолжил он, — это последние божества в земном мире, оставшиеся при человечестве. Последняя помощь. Последнее настоящее чудо. Тебе не показалось, Харуно Сакура, что с появлением Скрытых Деревень стало меньше сказаний? Меньше прошлого. Надежда и вера из сияющих звёзд стали бледным отражением на мутной воде. То, что селяне называли волшебством, приходило не из ниоткуда.

Сакура чувствовала привкус его горькой обиды на языке. Будь она плохим врачом, у неё заныли бы те самые шрамы. Эта чакра, эта легендарная чакра, древняя как время …

Она бы никогда её не забыла.

— Вы связаны с Шукаку, — пролепетала она.

Первый Казекаге хмыкнул, приподняв губы в подобии ироничной улыбки.

— Я и есть Шукаку, — сказал он. — Ровно половина его силы, — увидев её ещё более ошарашенное лицо, он чуть смягчился, сделав голос сладкой патокой, а глаза нежнее:

— Когда чакра, составляющая это тело, стала близиться к концу, я ушёл от людей и создал этот оазис. И жил здесь. Плохая печать на Гааре разбрасывала мою энергию по всему городу. Она текла ко мне, словно реки в океан, и я медленно креп. И если бы осуществился план богини-кролика, будь уверена, мы с Мататаби и Исобу подняли бы мятеж.