Три. Тётя начинала соображать. У тёти наверняка есть муж, несколько детей и эта работа в ёбаном ломбарде в ёбаном Сакраменто, за которую она держалась всеми силами.

— Вы, парни, прекращайте шутить.

Они не шутят. Никогда не шутили. Она была смелой женщиной, раз подумала о шутке, когда её голова под прицелом сразу двух пушек. Бертольд щёлкнул предохранителем, хотя ощущалось это так, будто пальцы сами двигались под напором адреналина, и происходящее плыло дымкой.

Щ-щёлк.

«Смит-Вессон» в руках Ганса — не игрушечный. Настоящий, заряженный и упирающийся в стекло; но не то, каким обычно отгораживали мистера президента. Оно лопнет. И тётя грохнется на пол с дыркой в башке.

— А мы не шутим, блять. Выноси кассу, нелегальщина.

У Бертольда появился голос. Он не мог знать, дрожал ли он.

Четыре. Женщина чертыхнулась, безошибочно определив в руках двух отморозков настоящие пушки, открыла кассу трясущимися руками. Механическим движением пыталась пересчитать внушительную пачку купюр, когда положила её в ящик и толкнула вперёд.

Ганс, не сводя голову кассирши с прицела, забрал пачку, запихнул в карман и махнул Бертольду рукой.

Пять. Они сорвались, убегая из ломбарда на ватных ногах, и Бертольд нырнул в угнанный Шеви на автомате. Кинул обрез назад, скрутил провода мёртвыми пальцами. Он пока не знал, где бросить машину, что делать дальше и как успокоиться. Окружающий мир не ощущался реальным. Дорога плыла под колёсами. Руль поворачивался мучительно, с усилием, скорости не хватало, как бы красноречиво не говорил спидометр — 80 миль в час.

— Всё. Всё, успокойся, — голос Ганса рядом закончил обратный отсчёт. Ровно пять минут, хотя тянулись они как полчаса. — Деньги у нас.

— И чего теперь? — нервно спрашивал Бертольд. Тёмные очки сползли вниз. В его голосе агрессия.

— Дуй туда же, где украли эту тачку.

— Серьёзно?

— В конце концов, народ подумает, что этот хлам просто вскрыли.

— Ну охуеть теперь!

Ганс даже встрепенулся, когда услышал злобный и полный презрения плевок. Он упрятал пистолет в сумку, надел обычные очки, посмотрел на Бертольда: дёргался, глаза навыкат, вцепился в руль как на уроке с инструктором.

Мимо его очумевшего лица пролетали пальмы. Сраная Калифорния.

— Если что-то не нравится — можешь выйти отсюда нахуй, — ощетинился Ганс в ответ. Он нервничал ничуть не меньше, держа несчастную мексиканку под прицелом. Грабил зачуханный ломбард невесть где с невесть кем. — Ты ж, блять, у нас каждый день с пушкой банки выносишь. Чуть полные штаны не насрал в этом ломбарде!

Бертольд хотел выкрикнуть что-то такое же злобное в ответ, но только прерывисто втянул в себя воздух и крепче взялся за руль. Ганс прав. С новичками тяжело, а когда они залупаются в ответ — вдвойне.

Хотя они вроде как одного возраста. И вроде как друзья. Было что-то в беспокойстве Ганса касаемо Бертольда; успокойся, деньги у нас! Какая разница, что будет завтра!

И правильно же. Бертольд жил именно так. Понял, что своей спешкой вызывал только больше подозрения, и наконец перестал стараться обогнать всех и сразу, насилуя чью-то чужую машину. Сбавил скорость.

— Ладно, я правда обосрался, — признал Бертольд. — Погорячился. Извини.

— Извиняю. Всё правда нормально: за нами не тянется хвост из копов.

В зеркале не было ничего, отдалённо напоминающего чёрно-белые патрульные машины. Вдох-выдох. Гансу можно доверять. Он быстро остывал, менялся с гнева на милость. Порывался закурить, но не хотел как-либо оставлять себя в чужой машине. Тоже волновался, тоже на взводе.

На вечеринке после выпускного они должны быть лучше всех.

***

«Выбери жизнь, выбери работу, выбери карьеру…»

Бертольд зашёл в ванную. Грязно-зелёная плитка, чёрная плесень на потолке, запах: мерзкий запах канализации, преследующий все не слишком хорошие гостиницы. И это было похоже. Нет ощущения дома, нет постоянства; только сменяющие друг друга люди, грязные ванны, неприветливые арендодатели: вы точно в своём уме, господа? Сколько раз соседи вызовут полицию на этой неделе? Безымянный мужчина со спортивной сумкой и его рыжий щенок. Два подлых лица в маске обворожительности.

Костюм на худого и невысокого Бертольда подобрать оказалось трудно. Он одёргивал рукава строгого чёрного пиджака, доставал из кармана расчёску. Как джентльмен из пятидесятых и всех тех красивых голливудских фильмов. Галантный, изящный, с какой-то подковыркой. Бертольд зачесал волосы назад, прилизал их гелем, прижимая отросшие хвосты к шее — странно смотреть на себя, непривычно официального. На фоне вонючих зелёных стен и своего прошлого.

Бертольд жил своей прошлой жизнью? Или начинал новую — с новой маской?

«…Я не знаю, что мог бы выбрать из этого списка. Жизнь? Работу? Карьеру? Общество говорит держаться за эти три понятия, но не объясняет, а нахуй оно надо. Для экономики, может? Возможно. Всем хочется быть американской мечтой…»

Человек из зеркала. Безымянная оболочка: с укладкой, в хорошем костюме и с круглыми Ray-Ban в кармане. Эти очки ему к лицу. К острому, носатому лицу Бертольда, что никогда ранее не мог похвастаться дорогими шмотками или цацками. Но это всё ещё он; он новый, на замену старому — где остался, сам не знал. На школьной парковке, в курилке накануне или тесном туалете.

Это жрало изнутри. Бертольд убрал расчёску, вышел из ванной и выключил свет.

Он не видел отца уже несколько дней. Где был Джон Диммик? Что придумал на этот раз, вновь забыв про своего же сына?

«…Если бы меня спросили, в чём смысл жизни, то я бы сначала загадочно промолчал. Потом сообразил и ответил: в твоих пустышках. Слепой вере во что-то. В слова дяди с добрыми глазами. В эти яркие обещания на отпечатанных в ближайшей типографии наклейках. В самовнушении — всё будет окай…»

Это заставляло много думать и искать рациональный ответ, но Бертольд не любил много думать. Нелюбимый, лишний ребёнок. Сегодня он будет блистать — и так будет отныне, хотелось Бертольду. Он стыдливо опускал голову, когда закрывал дверь, точно ведомый к эшафоту, и шёл к машине Ганса. Тянулось это вечно. Мысли тонули в тарахтении заведённого двигателя.

Ганс пах очень хорошим парфюмом. Его волнистые волосы уложены набок, на манер прошлых лет, а костюм такой же, как и у Бертольда. Улыбался, довольный и счастливый. Аккуратные пальцы сжимали холодный руль.

— Никогда не видел тебя с открытым лбом, — почему-то сразу заметил Ганс.

— Я и сам себя таким не видел, — пожал плечами Бертольд. Смотрел на маленький домик в свете фонаря и стоящий у ворот гаража Цивик. На фоне тёмных проёмов окон; никакого тепла, ощущения дома — накрывало волной только сильнее от ненужных мыслей. К чёрту всё: — Поехали.

И они поехали. Ганс в своих движениях очень плавный, Понтиак его слушался.

«…Наверное, я этому поддался…»

— Чего-то ты нервный какой-то. Расслабься.

Они пролетали сквозь яркие столбы белого фонарного света. Ганс потрепал Бертольда за плечо, чтобы он отвернулся от улицы, и Бертольд посмотрел на Ганса. Скошенный лоб, длинный прямой нос, чётко очерченные губы — породистый, как будто специально создали. На фоне скромных домиков скромного Сакраменто, сидящий в тени своей хорошей машины. Это очень романтичное кино. Это делало Бертольда ещё более уязвимым, а съехавшая с плеча тёплая рука — подавно.

— Да я… Не знаю даже, — вздохнул Бертольд. Опустил голову, посмотрел на начищенные туфли, ковырнул носом край резинового коврика. — Что-то мне хуёво.

Если бы не шум — дорога, всё живое под капотом и тихо играющее радио — Ганс бы расслышал нервное придыхание. Бертольд крутил серебряное кольцо на пальце.

«…Я внушил себе, что не хочу жить честно. Не хочу ёбаную работу, не хочу видеть кислые морды в колледже, институте, ссаном офисе с видом на Капитолий. Я знаю твои грязные секреты, папа. И знаю, как тщательно ты их скрывал…»

Что там было выбито? Бертольд никогда не учил латынь.

Они выехали с жилого района на пёстрые улицы. Горящие разноцветные вывески, залитые жёлтым-жёлтым светом тротуары; всё больше напоминало дешёвый фильм про двоих, дурацкий и романтический до розовых соплей.