Бертольд никогда не был тактиком. Вытащить кошелёк из чужого кармана задача несложная, только смотри по сторонам, чтобы на тебя не смотрели в ответ. Нападение с их пукалками — «Береттой» Ганса, не будет же у него где-то ещё лежать «Смит-Вессон» — требовало некоторых планов.

Ганс вздохнул, наклонив голову, и отобрал почти сгоревшую сигарету у Бертольда (он и не заметил, что просто сидит с зажжённой сигаретой); крепко затянулся, одной затяжкой выкурив остаток до фильтра, бросил бычок прямо в окно. Выпустил дым через нос.

— Ну и параша же.

План? Сигареты?

Он внимательно рассматривал небрежно набросанную схему квартала. Мадонна, кажется, пела по третьему кругу.

— Слушай, это неплохо, — наконец сообразил Ганс, этим своим ответом мгновенно спихнув камень с души Бертольда. — Но это всё надо сделать быстро. Что тачку угнать, что дебилу в ломбарде по башке постучать.

Ганс знал, что на хорошее ограбление затрачивалось максимум пять минут — копам требовалось ровно столько же, чтобы приехать на вызов. Залететь, припугнуть народ, поторопить менеджера, делать ноги.

— Да и выглядим мы слишком заметно, — Ганс поднял голову. Бертольд вместе с ним; неаккуратный шрам тянулся почти по всему подбородку, затянутый розовой тонкой кожицей. Он в принципе приметный: заляпанный яркими веснушками, пучеглазый и носатый. Гансу проще. Ганс в Голливуде как свой будет. — На лицо, может, нацепить что-нибудь.

— Становится похоже на ебучий вестерн.

— А как иначе, — усмешка, — в панике ты замечаешь что-то, что бросается в глаза. Шмотки какие-нибудь интересные, усы на морде. Да и не факт, что тот педик в ломбарде не зашаренный. Достанет из-под прилавка такую же пушку — и всё. Тогда точно вестерн.

Джон Диммик как-то купил обрез ружья на награбленные деньги. Ни разу не использовал, но сиротливо таскал с собой по штатам, прятал в сейфы, даже пару раз угрожал какому-то бомжу. Не спал только с обрезом.

— У моего бати в сейфе обрез, — оборвал Ганса Бертольд. Посмотрел на его лицо, слабо освещённое прикрученной к потолку одной единственной лампочкой. — Ты стал бы спорить с человеком, который пришёл с обрезом?

— Я не спорю с людьми, которые направляют на меня пушки.

— Вот. Во-от.

Ганс по-разному умел улыбаться. Улыбка красивая, губы по-девичьи изогнуты, но читать его надо и по глазам: плясали черти. Предвкушали первое серьёзное дело с Бертольдом, подвернувшимся под руку вором, перспективным, лишённым принципов морали и до ужаса хитрым. Настоящее сокровище. Ганс видел в нём человека, которому можно довериться, — и доверялся. И Бертольд в ответ видел покровителя, более опытного и с «Береттой» в бардачке спорткара.

Красивого покровителя. Такого, какого можно заиметь только в голливудском кино, где даже бандиты подбирались под стандарты. Он был близко. Наклонись чуток вперёд — сможешь поцеловать.

Впрочем, Бертольд не стал бы этого делать.

«He’s a pretender, why’d I fall in love?»*

***

Цивик третьего поколения, принадлежащий на самом деле Джону Диммику, привлекал гораздо меньше внимания, чем машина Ганса — если вообще внимание привлекал. От смены позиций Бертольду было очень непривычно. Ловить восхищённые взгляды, скалиться на проезжающих мимо ниггеров в золотых цепях: это превратилось в обыденность за два месяца, что они оба — и водитель, и пассажир — скучали в салоне квадратного двухдверного Цивика. Жарко, грязно, слишком скромно. Оба окна спереди открыты, от поднявшейся днём жары не спасало; лёгкий ветерок облизывал упавшую с окна руку Бертольда.

В день «икс» план не обсуждали. Ганс только спросил:

— Курить можно?

И Бертольд ему ответил: «Можно». Сам взял любезно предложенную сигарету, красный Винстон, прикурил от своей пластиковой зажигалки.

Воняло. Резало горло. Отдало в голову.

То что надо.

На заднем сидении грелись школьный рюкзак Бертольда с припрятанным обрезом и широкая спортивная сумка Ганса. Что принёс — не сказал. Так надо, значит. Он опытнее, если не соврал про рэкет.

А у Бертольда руки знобило и голову напекало; он никогда не считал себя бесстрашным, хоть и нередко лез грудью на штык. Странно, но довольно интересное ощущение: адреналин, стучащая в висках кровь, ватные ноги, лёгкие-лёгкие руки. Это могли чувствовать самоубийцы перед смертью, думал он. Минутную эйфорию и последующее облегчение. Преступники в некотором роде все самоубийцы. Прирождённые или нет — Бертольд не знал. Иногда казалось, что от матери в нём только имя, нос и рыжие волосы. Всё остальное отдал Диммик.

«Можно было бы поступить в колледж, — периодически думал Бертольд, размышляя о правильной жизни. И сразу же себя перебивал: — Ну и хуйня».

Лёгкие деньги манили всех. На светофоре Бертольд подрезал какую-то бабульку за рулём, сворачивая направо из левого ряда, и был таков. Нырнул в переулок между домами, где заканчивались старомодные магазинчики на первых этажах, припарковался у подъезда.

— Допустим, мы приехали в гости к тёте, — пытался шутить он. Поднял ручник, закрыл окно.

Ганс последовал чужому примеру. С внушительной сумкой и рюкзаком, в почти одинаковой одежде, светлая футболка и джинсы — так почти вся Америка ходила — они вылезли из Цивика. Приехали пожить у тёти. Похоже, прокатывало. Но пошёл Бертольд не в подъезд, а дальше по переулку, завёл их с Гансом в достаточно отдалённый от места парковки тупик, кончающийся кирпичной стеной. Сыро и грязно, над головой возвышались задницы домов с навешанными на них пожарными лестницами, а у стены стояла одинокая машина.

Белый Шеви. Старый, почти что брошенный хозяином.

— Бьюсь об заклад, на этом дерьме даже нет сигнализации, — бурчал Бертольд под нос, пока Ганс суетливо оглядывался по сторонам.

Шеви ещё умел ездить. Выезжал Бертольд аккуратно и тихо, не как на своей машине. Быстро и без шума. Он бы посадил за руль Ганса с честными правами и чистой историей штрафов, если бы не паранойя. Ганс опытнее, будет прикрывать жопу в случае форс-мажора — но только Бертольд знал эти места как свои пять пальцев. И белый Шеви в одиноком переулке, и как проехать к ломбарду, не столкнувшись ни с одной камерой. Сделал свою часть — неделя на подготовку.

А Ганс будет отрабатывать свою.

На самом деле у Ганса где-то лежал «Смит-Вессон» — в этой самой чёрной сумке под кучей тряпья. Для конспирации, видимо. Бертольд смотрел на пушку, серебристую, массивную и залитую лучами солнца, и мысли скакали вне предстоящего ограбления.

Ганс сменил свои привычные очки на классические пилоты, Бертольд нацепил отцовские — прямоугольные, водительские. Тяжёлая дверь ломбарда буквально перед носом. Стоит только вылезти из машины и перемахнуть тротуар. Дальше судьба-злодейка распишет свои планы; в их сторону или нет, сейчас никто не думал.

— Готов?

Бертольд не видел взгляд Ганса за очками.

— Готов.

Ганс тоже его не видел.

Идеальное ограбление длится не больше пяти минут.

Раз. Выйти из машины, спрятав пушки под одеждой. Преодолеть узкий тротуар, обернуться по сторонам, убедить себя: они ничего не видели. Им плевать так же, как на день рождения двоюродной бабушки или троюродной тёти. Ничего не знают. Не пойдут в этот ломбард. Глубоко вдохнуть, ощущая собственное тело мягкой несуразной кучей. На улице не так уж и жарко. Или кажется. А дверь ломбарда такая же тяжёлая, какой казалась в машине.

Два. Распахнуть дверь, ворваться в маленькую каморку с грязно-зелёными стенами и рекламным плакатом на стене (наверняка висит там ещё с 80-х).

— Выноси кассу, ублюдина!

Ганс умел кричать. Ганс громкий, убедительный и знал это. Тыкал тётке за толстым стеклом пушкой в лоб и смотрел наверняка с невиданным прежде гневом, но этого нельзя разглядеть под очками, а Бертольд чувствовал. Его пальцы дрожали. Обрез отца направлен в сторону растерявшейся женщины, смуглой мексиканки. Пот стекал ручьями, брови сведены на переносице, стойка готового напасть тигра. А внутри страшно до одури, тусклый свет с лампы накаливания прожигал насквозь.