— Всё будет окай, — посмеялся Ганс, плавно притормозив напротив задницы чужой машины на светофоре. — По крайней мере, пока мы вместе.

«Пока мы вместе», — повторил про себя Бертольд. А потом что, звёздный покровитель? Ты богатый, Ганс Эвальд. Ограбить ломбард для тебя — развлечение, а не необходимость. Нельзя каждый раз подтягивать за собой мелкую запуганную тень, случайное знакомство из старшей школы. Нельзя просто так махнуть в Лос-Анджелес на следующий день после выпускного, бросив всё оставшееся из старой жизни. Нельзя слушать свои мимолётные импульсы. Нельзя ездить на красный, бросать бутылки в легавых и шуметь ночью.

— Ну, я надеюсь, никто не захочет превратить эту вечеринку в унылое говно, — невпопад ответили Гансу.

Первая скорость у Ганса идеально втыкалась, заметил Бертольд, наблюдая за движениями его правой руки. Красивой руки с ухоженными ногтями. И перстень с крупным изумрудом — очень яркий в свете случайного фонаря.

Или это загорелся зелёный.

«…Но я — не неизвестная мне немка с фамилией Шульц. Я — ещё и ты, мошенник Джон Диммик. Симбиоз двух противоположностей. Мне, кажется, тогда было девять. И тогда я пошёл к «Уоллмарту», чтобы тиснуть магнитолу из открытой машины…»

На перекрёстке ресторан Wendy’s сильно выделялся из окружающей серости. Там высадили пальмы, в пасмурную погоду нависающие над ним жуткими тенями. Там горел свет, и на drive-thru скопилась очередь из безликих авто. Бертольд посмотрел на одинокий ресторанчик, бывшую свою работу, и отвернулся. Никаких хороших воспоминаний, кроме ста баксов, он не оставил.

Ганс подъехал к школе. Народ тянулся, весёлый и разодетый. Тащили подарки или пакеты с каким-то праздничным барахлом.

Затрещал поднимаемый ручник. У Бертольда, почувствовал он, рассматривая блёклое серое здание кафетерия, пересохло во рту. Сухой язык перекатывался по гладкому нёбу.

«…Ты мною гордишься, отец?..»

— Бертольд? — обратился Ганс, чуть поворачиваясь в сторону. Мягко и нежно, как бывает в случае только самых дорогих людей.

— Что?

«…Или гордишься собой?..»

— Да на тебе лица нет, чувак. Я понимаю, о чём ты можешь думать, но… Всё нормально.

Он улыбнулся ровным рядом зубов, белых и нетронутых желтизной. Бертольд смотрел в глаза Ганса, медово-карие, закрытые стёклами очков, и не мог оторваться.

— Я знаю, блять. Я знаю.

«…Или тебе стыдно до тяжести собственной руки, когда она со всего маха влетала в моё лицо? Выбери честность. Выбери специальность юриста. Выбери жизнь…»

— Просто дай этому случиться.

«Я дам, — вздыхал Бертольд. — Я уже тут».

Ганс положил ладонь на шею Бертольда, погладил кончиками пальцев зализанные сзади хвосты. В машине стало жарко. Потом резко ударило в холод. А Бертольд раскрыл глаза: округлые, с крупными веками и пушистыми ресницами, и просто смотрел. Давай, делай. Будь смелым, Ганс Эвальд, каким был всегда, кем бы ты ни был или не притворялся.

Ладонь у него тёплая и мягкая. Её приятно ощущать на себе, и в груди тяжесть всех переживаний сменялась трепетанием. Бертольд облизал губы обсохшим языком. В воздухе витало что-то неправильное.

— Ганс?

И он тоже прикрыл глаза. Наклонился вперёд, свободной рукой опираясь о сидение, и сладко поцеловал Бертольда.

«…В любом случае, я не прошу извинений. До встречи в Эл-Эй, папа. Выбери что-нибудь получше пустых таблеток».

Комментарий к Сакраменто 2/2

Эпиграф к работе взят с двача. Буквально

* Madonna – Pretender, альбом 84 года

Технофилам посвящается:

Машина Бертольда – Honda Civic 83 года; Ганса – Pontiac Firebird 77

В этой и последующей главе Lincoln Town Car один и тот же, 80-х годов, только в разных цветах

«Спам» – марка консервированной ветчины

Башлять – платить

Волына – пистолет

Класть зарубу – клясться

Каталажка – изолятор

========== Эл-Эй 1/3 ==========

2.

— Что было раньше — курица или яйцо?

Встречный ветер трепал свободно лежащие волосы Ганса, пропускал сквозь них горячий воздух и уплывал куда-то за пределы резвого двухместного Z3.* В Городе Ангелов было жарко. Жарче, чем где-либо, казалось Гансу; он вытягивался, подставляя своё взмокшее тело солнцу, зачёсывал выгоревшую чёлку назад. Мост вокруг них тянулся унылой вереницей крепких тросов. Впереди маячил крупный город, небоскрёбы отражали палящее солнце.

— Я хуй его знает, — ответил Ганс, приподнимая ворот своей белой майки. — Курица, наверное?

— А нихуя. Яйцо первым было.

— Спасибо за ликбез, дядь Хью.

Дядя Хью посмеялся, перекатывая сигарету с одного уголка рта в другой. Вытер тыльной стороной ладони потный лоб, поправил съехавшие очки.

— Пока срок мотаешь и не такой хуйни начитаешься, — беззлобно ответил он. — Либо ты ниггеров ебёшь, либо тебя ниггеры ебут, либо книжки в библиотеке читаешь и не выёбываешься.

Ганс из детства запомнил его молодым мужчиной, каким-то другом отца, приставленным напарником к одному из людей деда. Такой парень, здоровый как бычара, элементом стал важным. Умеющий бросать гневные взгляды из-под невинно изогнутых бровей, Хью сам вырос отличным налётчиком. Его вырастили. Сейчас уже он выращивал щенков — в настоящих псов. Отмотал второй или третий срок — Ганс не особо знал о его делах — и возвращался к Бате, взращивать новое поколение. Верный и умный мужик. Пестрил наколками и скалился как зверь. Черноволосый, голубоглазый и сильный — идеал многих женщин.

Гансу, по крайней мере, смотреть на Хью всегда приятно.

— Я, кстати, всё-таки нашёл тебе напарника, — Ганс развалился, облокачиваясь на дверь, когда они въехали в город. — Просто сумасшедший ублюдок.

— Ты знаешь, твоего мнения большой папа Хенрик не спросит. Только моё и Хайнца. Если это коп под прикрытием, какая-нибудь сопля или просто мутный хуй — выкинут и ещё под сраку навставляют.

Хью швырнул окурок на дорогу. И добавил:

— Тебе тоже достанется.

— Он всем понравится. Я уверен. Блять, да ты его не знал лично! А я знал! Пошёл выносить со мной какой-то зассаный ломбард и даже не обосрался, — Ганс говорил, размахивая руками, и вспоминал совсем не ломбард — только тухлый выпускной. — Сейчас наверняка на дурь наёбывает кого-нибудь, отвечаю.

— Охуенно ты школу закончил.

— А то.

Новый напарник — это хорошо. И хорошо, если он превращается по итогу в полноправного ворюгу, а не отъезжает в мир иной или на нары — это дядюшка Хью уже не раз повидал. Он привык работать в паре, и за последний месяц перебрал слишком много кандидатов, да сомневались все четверо: сам Хью, Хенрик, Хайнц и Ганс — хотя последнего не спрашивали в принципе. Но Ганс, внук Отца, парнем резвым вырос. Похож на Хайнца и мордой, и хваткой: палец в рот не клади — откусит и прожуёт с костями.

Он ни капли в нём не сомневался — в том, что отыщет кого-нибудь из шпаны — интересно, спасибо, надо как-то новичка попробовать. Хайнца и семью мистер-дядя-Хью с пелёнок, казалось, знал. Люди хорошие, однозначно. Но Ганс — слишком ещё молодой и чересчур на понтах, вызывал желание лишь остро над ним стебаться. И очки тонированные, и рожа вся гладкая, без прыщей или щетины, а волосы — постоянно зализанные. Кроме сегодняшнего дня. Сегодня очень жарко.

Кабриолет Хью упёрся в пробку на светофоре. Дерьмо.

— Так ты говоришь, что он на дурь наёбывает? — постукивая руль пальцами, спросил он.

— Я не знаю, — прежний задор Ганса куда-то исчез, — он переехал в Эл-Эй. И я не особо пытался с ним заобщаться. Нужно дать время обустроиться, знаешь ли.

Джуниор немного обосрался — куда же без этого.

— Ага, — Хью рассматривал номер впереди стоящей машины. Позволил себе недобро фыркнуть. — Чтобы он пропёрся на краже молока из «Уоллмарта» и сел раньше, чем сходил со мной на дело?

— Парень не местный, говорю. Из Сакраменто.

— В церковь баптистов ходил? Потом у пастора кошелёк вытащил?

— Он работал в Wendy’s. Я говорил — ты должен помнить. Или тогда впечатления о книжке про яйца были настолько сильны, что ты всё забыл?