Просто отвратительно.

— Ну не смотри ты на меня так, — Хезер отошла к столу и развела руками. — Я боялась, что от такой дозы ты окочуришься.

Желудок переваривал сам себя от голода. Тошнота перекатывалась по пищеводу к горлу.

— Где Р… Хью? — Бертольд не узнал собственный голос. Шелестящий листвой, совсем тихий на фоне новостей.

— Ушёл на улицу. Ты бы пожрал чего, полегче станет.

Но он знал, что будет блевать. Да и чистотой обиталище Хезер не блистало. Стена за плитой пожелтевшая от нагоревшего масла. Пол под столом залит чем-то липким. Мухи свободно летали туда-сюда, ударяясь об окно. Сама Хезер выглядела не лучше Бертольда: сальные волосы убраны в высокий хвост. Нет, спасибо.

— Не хочу.

Бертольд встал — сразу ударило по голове. Он скорчился и застонал, но всё-таки смог подняться и застегнуть брюки: кое-как, одной рукой, не застёгивая верхнюю пуговицу. Хезер не стала препятствовать. Никаких благодарностей за спасение ободранца она не услышала.

Райан нашёл у Хезер две пятилитровые канистры, набрал у ближайшей колонки воду и мыл тележку: вытряс коврик, слил смесь крови с желчью, обильно залил водой сверху, чтобы следы утекли в сток. Зажал нос локтем, стоило сунуть голову глубже — салон будто пропитался горьким запахом. Воняло всё — хотя кожа не могла провонять. Засело, скорее, у Райана в носу. Ещё с ночи.

Он не увидел Бертольда, выскользнувшего из подъезда. Сидел на ступеньках, весь перемотанный, бледный, без своего лица, без озорного взгляда. Полуголый, как оставили на диване — но брюки застегнул. Расцветала на груди засохшая кровь, дёргались нервно пальцы. Закурил одной рукой, затянулся один раз и закашлялся в приступе тошноты. Выкинул только что зажжённую сигарету, привалился к стене с болезненным вздохом.

— Прости, — прохрипел он. Райан это услышал.

— За что? — спросил в ответ.

— Я обосрал твою машину.

«Я обосрал всё ограбление», — хотел сказать. Но они оба прекрасно это понимали. Боевое крещение состоялось, и очень неудачно.

— Машина не моя.

Кадиллак из автопарка Эвальдов следовало загнать на чистку. Райан не знал, что говорить. Боролся с жалостью и злостью у себя внутри. Как Инь-Ян. Маленькое хорошее в большом плохом — но даже хорошего сейчас не виделось. Пацан остался жив. Зелёный и заторможенный, но надо ли ему оно? Райан не знал Бертольда близко. Бился за него исключительно как за симпатичного напарника, однако слова Хенрика находили подтверждение.

Да нет, быть не может. Если не психопат Беркшир, всё бы прошло по плану. Хезер, накачавшая слабое тело двойной дозой; привыкла штопать злых взрослых мужиков. Как штаб вообще терпел такого медика — загадка. Прошлого упекли в тюрячку, нынешний подводил. У немцев либо идеально вплоть до мелочей, либо раком. Иначе не бывает, выяснил Райан.

— Маленьким неприятностям нужно позволять случаться, — Райан промыл коврик ещё раз, встряхнул хорошенько. Вылил немного воды на пассажирское кресло и протёр тряпкой. — Такова наша работа.

— Это, по-твоему, маленькая неприятность? — справедливо заметил Бертольд. И заметил: если шевельнуть левой рукой, будет больно.

— Я пытаюсь тебя утешить, чувак. Ты сидишь с зелёной мордой, как ебаный мученик, и тебя буквально корёжит от боли.

Бертольд опустил голову. Соврал себе, что из-за солнца.

— Извини, но по-другому никак. Или выживаешь, или идёшь нахуй как баба. Я знаю, что ты умеешь быть смелым.

— Прости, — только и сказал вновь Бертольд.

— Да за что? — Райан хлопнул дверью. Вонь из машины выветрится как-нибудь потом. — Выше нос, щенок.

Когда в детстве Бертольд разбил подбородок об лёд, он не слышал в свой адрес даже подобного. Пропитанного воровским безразличием и человеческим участием.

Райан подбросил Бертольда до дома, как обычно. Только за всю дорогу не проронили ни слова. Никакого, он даже не ругался на подрезавшего их водилу. Молчание имело запах желчи — так запомнил эти два дня Бертольд. Ехал, завалившись набок, и рассматривал пролетающие мимо фонари на фоне вновь голубого неба. Пытался считать их, снующие туда-сюда такси, туристов в футболках «люблю Эл-Эй». Помогало ровно нихуя.

«Надо ли мне всё это?» — вот что старой пластинкой играло внутри. И не находило никакого адекватного объяснения.

Чистые домики Сакраменто, ночные смены в Wendy’s, смазанная рожа отца.

У подъезда Райан дал свой номер:

— Будет плохо или ещё чего, ни к кому не обращайся. Набери мне.

Почерк у Райана красивый. Бертольд сунул написанный на клочке номер в карман и вышел.

***

Сначала не находилось сил просто помыться. Потом скрутило спазмом живот, буквально в узел, и Бертольд от этого проснулся посреди вечера, лежащий на сбитых простынях. Титаническими усилиями заставил себя подняться, сходить на кухню. Нашёл в холодильнике бутылку кисловатого молока и выпил половину. Присел на стол, слегка сжимая замотанное плечо, закусил губу — сразу осёкся. Больно.

— Блять… — выдохнул в пустоту.

Бертольд совсем один. Ганс и не собирался беспокоиться или сделать вид. А он всё знал — не может не знать. Его дед с папашей заправляли ссаной бандой. И он. Дипломат ебучий, уже наверняка подставлял задницу русским мафиози. Разрывало от боли и злости; позвонить, отыскать номер, высказать наболевшее, дать по наглой холёной роже — и срать, что ростом не вышел. Тогда закрутить яйца, вдарить коленом между ног. Показать, как больно бывает быть использованным.

Молоко не пошло. Бертольд перекинулся со стола к раковине и сблевал.

Наверное, так и выглядело отчаяние. Становишься копией себя; вонючим уродом, отбросом на роскошных улицах Эл-Эй — и Эл-Эй вновь обращался к тебе: «Иди отсюда нахуй, Бертольд». Выбрасывал из кишок улиц наружу. Бертольд ненавидел себя-подростка. За то, как тот ошибался, принимая кражи магнитол за серьёзные дела. Я фартовый, я буду отличным вором! Отличные воры прострелили ему плечо. Вот и всё — жизнь состоит из закономерностей, словно начинающийся от курева вместо еды гастрит. Одно следует за другим.

Маленькая квартирка милой женщины превратилась в притон. На кухне вешались мыши и иже с ними — тараканы, им попросту стало нечего жрать. На полу в ванной кучей лежала грязная одежда, сортир заплыл жёлтым ржавым налётом. В спальне Бертольд от досады пнул банку с окурками — разлетелось остатками табака и белыми бычками. Хозяйка имела полное право его выкинуть. Вытащить за шиворот и пустить вниз с лестницы, лаская вслед самыми крепкими ругательствами.

Только «Челюсти» висели на месте, крепко прибитые к стене кнопками. Та женщина, плывущая над пастью здоровенной акулы, — Бертольд отлично её понимал.

На улице играла русская попса. Или так казалось; Бертольд подошёл к окну и посмотрел на живую вечернюю дорогу.

Ему очень плохо. Настолько плохо, что ломало позвонить Райану, признаться в собственной беспомощности. Он ведь для этого дал номер, для сопливых откровений?

Номера Ганса-то никто не знал. Гансу срать.

Бертольд снял трубку, достал из-под станции клочок с аккуратно выведенными цифрами. Не подписанный никаким именем обрывок страницы из блокнота. Подачка с царского стола. Руки дрожали похуже, чем два с половиной года назад, в день предательства ботана Ларри Конрада. Как далеко он ушёл? Бертольд почему-то не хотел знать. Набрал Райана и слушал гудки.

Долго слушал. Смотрел на себя в зеркало, считал веснушки на морде. Хотел уже сбросить звонок — и на десятом гудке Райан ответил.

— Да? — на фоне что-то шумело. Вода или жарилась еда на сковороде.

Ах, да, сейчас вечер. Люди обычно вечером ужинают. Бертольд подумал было представиться, но сказал сразу:

— Мне хуёво. Я могу приехать?

«Нет, иди ты нахуй. Я жрачку готовлю на себя одного». Или: «Конечно приезжай, любимый мой, так тебя люблю, всегда готов принять!»

Нет. Райан сдержан: продиктовал адрес и наказал взять такси, не геройствовать поездкой на собственном авто или автобусе. Сразу вот так, пригласил в волчье логово, да ещё сказал, что выйдет и заплатит водиле — ну совсем святой образ.