— Хуёво, — честно ответил Бертольд. В карманах у него всегда лежала зажигалка, вне зависимости от наличия сигарет, так что прикурить от чужой зиппо отказался. — Денег нет нихуя, работаю с мексами, умираю в маленькой вшивой квартире.

— Хуёво, — вторил Ганс. Почесал бритый затылок. — Это хорошо, на самом деле, что мы встретились.

«Ещё бы», — оскалился Бертольд. Не видел Ганса два года и думал, жив ли он вообще, пока этот чёрт жрал замороженные котлетки и покуривал на капоте своей тачки, потому что боялся завонять салон.

— Потому что… Наверное, скоро найдётся для тебя работёнка.

— Ого, — Бертольд цокнул языком. — Удиви меня.

— На пробы пойдёшь.

Пробы, не пробы — в кино сниматься или же нет, это лучше, чем месить грязь на стройке вместе с иммигрантами. Бертольд был согласен на любое дерьмо, поэтому, когда оба докурили, без слов сели в Понтиак. Рюкзак по-свойски отправился на заднее сидение; с честно купленным и не очень. Подтаявшая упаковка котлет полетела туда же.

Теперь Бертольд позволил себе стать сентиментальным, снять с потного тела кожаную куртку и расслабиться, рассмеявшись. Он счастлив. Ганс ворвался в жизнь яркой рубашкой с пальмами; рядом с ним Бертольд чувствовал себя человеком, а не тенью, бродящей по Эл-Эй в поисках пристанища. Ганс тоже улыбался. Уши у него смущённо розовели.

Два года. Семьсот тридцать дней.

Можно сделать всё что угодно — и умереть, в том числе.

Но Ганс живой. Только стал старше; двадцать один ему, должно быть. Совсем взрослый, покупает пиво с гордым видом.

В этот раз Бертольд поддался сразу, едва Ганс завалился в его сторону, и даже приобнял рукой за шею: изголодавшийся, жадный, нервный. Бертольду всегда было плевать на отношения. Плевать на поцелуи, прогулки за ручку, пьяный секс на вечеринке. Ганс вёл себя иначе, точно прошёл эту кухню за два грёбаных года. Целовал уже с напором, не как на школьной парковке, быстро и нежно.

Он был его первым. И учился Бертольд в темпе. Сообразил: много ума не надо, просто облизывай чужой язык и всем будет в кайф.

Так и лизались как школьники, немного торопливо, грязно, нелепо. И на парковке «Уоллмарта», а не школы. Может, на них пялилась обеспокоенная старушка или семейная пара с полной тележкой, но ни Ганс, ни Бертольд о таком не думали, увлечённые друг другом. Верхняя губа, затем нижняя — прихватить, зализать, повторить.

Человеку на Понтиаке прощалось многое в звёздном городе. Поэтому он целовался взасос с никому неизвестным доходягой, сидя за рулём этой гангстерской тачки.

— Я скучал, — прошептал Ганс в конце.

— Я тоже, — услышал в ответ.

И Бертольд по дороге рассказывал многое. Как приехал, как искал себя в поначалу неприветливом Эл-Эй, как добрая тётя отдала ему ключи от квартиры, где вместе с ним жили ещё и тараканы — вроде всё даже окай, чувак.

Ганс о себе не сказал ничего. Звездой этого дня остался Бертольд; на прощание целоваться побоялись. В записной книжке Ганса появился новый номер.

***

У Ганса, в самом-то деле, целый талант засосать и пропасть без объяснений. Но в Эл-Эй у него определённо больше дел, чем в Сакраменто, где все проблемы заканчивались поцарапанной тачкой и мгновенной кармой.

Бертольд выключил душ и вылез из ванной. Здесь плитка выглядела совсем по-другому: голубоватая, с узорчиками, но снова поеденная чёрной плесенью, как и дома — хотя дома никогда и не было. Сменяющиеся локации. Декорации к не самому лучшему фильму, а Бертольда наконец позвали на пробы. Ганс не скажет сверх того, что ему положено сказать. Пробы — это значит пробы, что бы понятие не носило под собой. И о Гансе толком ничего не известно; как два года назад, так и прежде. Бертольд переваривал это в себе, обтирая мокрое тело полотенцем. Зеркало напротив в этой квартире хорошее. Новое. И отражало не забитого школьника, а уже молодого мужчину. Таким себя видел Бертольд; без свисающих до подбородка волос, кучи прыщей и с щетиной — не особо заметной, но ощутимой.

В коридоре Бертольд раздавил бегущего по делам таракана и брезгливо обтёр ногу о ламинат. Решил не одеваться и лечь спать с голой задницей — всё равно от жары мозги расплавились. Выбрал кассету на вечер из коробки, вроде бы «Кинг-Конг против Годзиллы», засунул в проигрыватель.

И ждал.

Телефон на тумбочке в прихожей зазвонил, «Годзилла» началась с японских иероглифов на голубом фоне. Бертольд завозился, заматерился, вскочил с кровати, щеголяя голой жопой, и подхватил трубку со станции.

— Алло?

— Заебись, ты дома, — это Ганс. По голосу слышно, что подозрительно нервный, торопился. — В общем, я буду около твоего подъезда через полчаса.

Два плюс два в голове не складывалось после душа и с настроем посмотреть фильм.

— А нахуя?

— Ты идиот или чё?

— Ганс, иди нахуй.

— Короче, бля, одевайся поприличнее и дуй на улицу. Я в дороге.

Он скинул звонок, оставив Бертольда с целой кучей вопросов. Потом Бертольд поставил трубку на место, почесал подбородок и вспомнил: что-то ему от Ганса надо. Пробы. Наверное, оно. Устраивать какие-то внезапные свидания не в духе Ганса, поэтому это Бертольд сразу отмёл, хотя потом справедливо спросил себя: какие вообще свидания? Они два мужика, и им просто нравится лизаться — такие ходят в романтичные ресторанчики?

В шкафу под понятие «поприличнее» ничего не подошло. Костюм с выпускного — слишком строго. Футболка с логотипом метал-группы — туповато. Осталась только классическая белая майка, на которую сверху можно накинуть кожанку. И чёрные джинсы. Почти прилично. Как бы Бертольд не хотел оставить «Годзиллу» на потом, нажраться сырных шариков и уснуть с довольной мордой, неугомонный Ганс Эвальд придумал что-то получше.

В ожидании Ганса у подъезда Бертольд курил. Нервно переворачивал зажигалку внутри кармана, всматриваясь в проезжающие мимо машины. Белая, красная, синяя. Нет, не Ганс. Просто с работы ехали — Ганс бы не стал ездить на ширпотребе.

Ганс приехал на чёрном Таункаре, и у Бертольда изо рта выпала почти докуренная сигарета. Разбилась маленькими рыжими угольками о землю. Чёрные Линкольны переделывали под катафалки. Серые Линкольны вызывали приступ жжения в желудке. «Да что за дерьмо», — нервно вздыхал Бертольд, рассматривая наглухо тонированные стёкла.

Окно с пассажирской стороны опустилось; показался Ганс, нагнувшийся над рулём:

— Садись, бажбан.

Бертольд подцепил пальцами ручку на двери, сел по-быстрому, чтобы никто не успел заметить, как он добровольно прыгнул в катафалк. Ганс не тронулся сразу же, скептически посмотрел на одежду Бертольда, его мокрые ещё волосы и убитый вид:

— Я попросил одеться приличнее.

— Во что я тебе должен одеться? — шикнул Бертольд. — В костюм?

— Ох, блять.

Щелчок ремня — темная полоса кожи укатилась назад, звякнув замком. Ганс снял пиджак, затем голубую рубашку с коротким рукавом; всё это очень торопливо (путаясь в рукавах), словно время уже поджимало. Бертольд смотрел, не моргая. Похоже на кино, точно они вернулись на дороги Сакраменто перед выпускным.

— На, — он швырнул свою рубашку Бертольду, оставаясь в белой футболке, надел пиджак обратно. — Дед вообще не любит, когда кандидаты выглядят как оборванцы.

Рубашка пахла парфюмом: сладким, нежно-цветочным, с едва различимой ноткой чего-то древесного, мужского. Бертольд немного замешкался, не заметив, что они уже уезжали из переулка, и только на большой дороге снял кожанку и надел рубашку Ганса на себя, слишком широкую и длинную для его тщедушного тела. Запах вокруг повис невероятный. Унёс в одну бесконечную фантазию, неприемлемую даже для самого Бертольда, где они вдвоём были счастливы.

Хотелось шлёпнуть себя по лицу (или позволить кому-нибудь другому это сделать): всё, хватит, ты не баба, Бертольд Шульц. Соберись и не нюхай эту сраную рубашку. Да и счастье — понятие довольно хрупкое. Сегодня красивая морда Ганса, завтра деньги. А лучше всё и сразу.

Приехали к ресторану. Не типовая забегаловка «У Дороти» с пирамидальной крышей, а солидное приличное заведение, где мощные позолоченные двери со стеклом отражали проходящих мимо. Бертольд вышел из машины на негнущихся ногах, посмотрел на здание снизу-вверх. Называлось как-то по-немецки — рукописным шрифтом написано и подсвечивается белым. Занимало два этажа не самого бедного дома, снаружи слышно приглушённую музыку — в ресторане играл вязкий джаз. Не выглядит как свидание. В таких заведениях, слишком строгих и без фурнитуры на окнах, не тянет на романтику.