Сам он молился всегда. Почти постоянно. Это не мешало ему думать. Здраво оценивать ситуацию. Отдавать приказы. Просто звучало бесконечным, тихим перезвоном заутренней. Иногда благовест становился громче, иногда таял в дали. Но никогда не исчезал совсем.

Шквальный ветер с северо-запада налетел внезапно, как это бывает на Балтике. Мгновенно сгустились сумерки, по палубе забарабанил дождь.

— Парус! Снимайте парус! — закричал капитан, но вышколенные матросы и без него занялись делом.

Стараясь использовать длинные косые волны, рулевой ловко «перекидывал» яхту с одного горба зелёной громады на другой. Когда судёнышко подошло поближе к берегу, капитан встал за руль сам и, развернув корабль боком, буквально подставился под удар шквального ветра. Ему удалось оседлать волну и в нужный момент выправить яхту из глубокого крена. Она, как пешка на шахматной доске, перескочила через опасную клетку и, миновав бурный прибой, с ужасающим треском приземлилась на песок.

Киль глубоко врезался в берег, корму водило из стороны в сторону, значительная её часть находилась в воде. Никто из команды не удержался на ногах, а перепуганные насмерть пассажирки с самого начала опасного манёвра плашмя лежали на палубе, схватившись кто за что мог.

Не обошлось без синяков и ссадин. Пожилая графиня Матюшкина была в обмороке. Госпожа Нарышкина разбила лоб, а юные девицы Фермер наглотались солёной воды. Их туалеты были мокры насквозь, а изящные причёски — предмет многочасового труда куафёров — превратились в вороньи гнёзда.

Впрочем, внешний вид менее всего смущал измученных красавиц. Матросы помогли им спуститься с палубы на землю, но сами отказались оставить яхту и двигаться к Петергофу.

— Шторм кончится, подойдут корабли из Кронштадта. Вытянем с Божьей помощью, — рассуждали они. — Нечто матушка-государыня нас бросит?

Никто уже всерьёз не считал Петра императором, тем более не ждал от него помощи. Дамы по одной выбрались на берег и, увязая по щиколотку в песке, побрели к серым дюнам. Чуть выше по склону в землю впивались корневища невысоких сосен. За чахлым леском открывалась просёлочная дорога до Петергофа.

— Топайте по ней, барышни! — добродушно крикнул им рыжеусый рулевой. — Часа через два дойдёте. А уж мы тут, при корабле. Как нам его оставить?

Прасковья Александровна последней подошла к борту яхты. Она всё медлила, всё хотела что-то сказать молодому капитану, поблагодарить его, или... Или. Ей важно было ещё раз взглянуть ему в лицо.

Графиня неуверенно приблизилась к перекошенной рубке, куда Фёдор удалился сразу после того, как корабль выбросило на берег. На накренённой палубе валялись осколки оконных стёкол. Сквозь выбитую при ударе раму Прасковья увидела коленопреклонённую фигуру юноши и крошечный образок Николы Морского, свисавший на толстой, в палец, верёвке со стены.

«Святый Боже, Святый Крепкий, Святый Бессмертный, помилуй нас, — капитан молился шёпотом, но так глубоко и затворённо от всего мира, что графиня не посмела его обеспокоить.

Она отступила на шаг, чуть помедлила, а потом, подобрав юбки, спрыгнула вслед за остальными дамами на песок.

Потёмкин вернулся в столицу около десяти часов вечера, Он уже не чаял застать императрицу и полки. Решение о походе на Петергоф было принято давно. Однако войско всё ещё топталось в городе и это создавало опасную обстановку. Солдаты, с самого утра стоявшие в каре перед дворцом, заметно устали. Товарищи отлучались для них в соседние кабаки и в киверах приносили оттуда вино.

Пока Гриц шёл от набережной к дворцу, ему на глаза попалась странная похоронная процессия. Чёрный закрытый гроб несли офицеры Измайловского полка с траурными креповыми повязками на рукавах. Впереди, раздвигая толпу, ехали казаки-малороссы с обнажёнными саблями. Сзади голосила целая вереница плакальщиц.

— Кого это поволокли? — раздражённо осведомился Гриц у толкавшегося рядом лоточника. Тот уже распродал свои пироги и сам был навеселе от горячего сбитня.

— Дык император ё...ся, — рыгнул ему в ответ парень. — С утрева, говорят, глазищи залил и поехал верхами кататься. Ну и е...ть об камень грудью. Известное дело.

«Во бред-то!» — возмутился Гриц, но перебивать словоохотливого торговца не стал, а тот начал лепить уже совсем несообразное:

— А есть ещё болтуны, бают, дескать, государь бежать изволили, но не велели сказывать, куда. А хоронят пустой гроб. — Лоточник многозначительно высунул язык. — Во как! Тока нам сие без надобности. Не хочим его царём. Хочим царицу. Сочная бабочка. Я её видал.

Гриц едва сдержался, чтоб не съездить невеже по зубам. Ему вдруг пришло в голову, что теперь всякий сможет сказать о ней так. Ибо кто отнимет у народа право на свою государыню? Отныне она принадлежит им. А он принадлежит ей. Хочет этого или нет.

Теснимый толпой, Потёмкин всё-таки протолкался к своим. Каре конногвардейцев стояло у южного крыла дворца и, судя по всему, готовилось перестраиваться на походный марш. Гриц справился у ротмистра Хитрово, как идут дела. Не услышал в ответ ничего членораздельного и хотел было поспешить к лестнице, но в этот момент двери распахнулись. На пороге появился Алексей Орлов в сопровождении нескольких гвардейцев, среди которых были освобождённый Пассек (у него под глазом сиял фонарь) и князь Дашков — бледный, с заметно перекошенным лицом. Видно, супруга задала ему за сегодняшний день перцу.

Все они встали по бокам от входа, и лишь потом появилась императрица в сопровождении Екатерины Романовны. Обе были в преображенских мундирах, у государыни через плечо красовалась голубая андреевская лента, а у Дашковой — красная анненская. Императрице подвели белую, с лёгкой серой рябью кобылу. Княгиня вместе с остальными вождями заговора села верхом чуть в стороне.

Екатерина взметнулась в седло с лёгкостью кавалерийского капитана, отсалютовала гвардейцам поднятой рукой. Сразу с разных концов шеренги запели горны, тревожная барабанная дробь рассыпалась над строем, и Её Величество, пришпорив лошадь, галопом понеслась мимо полков. Она застыла в самом центре площади, и голос её — тёплый и громкий — загремел над головами солдат:

— Дети мои! Братья! Наше дело требует завершения! Нельзя позволить окружающим государя предателям увезти его за границу и тем подать повод к нападению на нас соседних держав! Будущее Отечества, его тишина и спокойствие, в ваших руках! Надобно изгнать из Петергофа голштинцев и принять у императора отречение! После сего в наших сердцах не останется и капли вражды!

Последние слова Екатерины потонули в дружном рёве солдат.

— Отречение!!! — кричали они, потрясая саблями. — На Петергоф!!!

По их кровожадному виду можно было подумать, будто они собираются разобрать резиденцию на кирпич и разорвать голштинцев Петра Фёдоровича в клочки. Однако в реальности все уже изрядно устали и с большим удовольствием разбрелись бы по казармам — пить. А потом, конечно, гулять, как водится. По-чёрному. По всей столице-матушке. Пока не сведут под белы руки в караулку. Вот потому и нужно было уводить их из города, иначе они его разнесут из самых лучших побуждений. От чистого сердца!

Екатерина это хорошо понимала и окружавшие её люди тоже. Вслед за братом из дворца вышел Григорий Орлов. Лицо у него было зелёным от бессонницы, глаза тревожными. Он то и дело оглядывался через плечо на стоявшего в темноте дверного проёма Панина.

Именно Никита Иванович оставался в городе вместе с наследником Павлом и небольшим воинским контингентом — по роте от каждого полка. Были это охрана или конвой — трудно сказать. Императрица не доверяла Панину и не хотела подчинять ему все полки. Гвардия уйдёт из столицы вместе с ней. А те, кто не тронется с места, будут пить-гулять, слабо реагируя на приказы штатского. Скорее всего, Никита Иванович окажется заложником во дворце, окружённом толпой неуправляемых вояк. Пусть почувствует, чего он стоит без Екатерины и её друзей...