— Эти господа со мной, — отрезал он.

Семёновцы, уже взявшие его экипаж под охрану, не стали возражать. По рублю на брата — щедрая плата. И гордые своей миссией они тронулись в путь.

Всю дорогу Иеремия волновался только о мадам Позье, но надеялся, что всё сложится благополучно. Магдалена слыла дамой разумной, и ювелир ни минуты не сомневался, что при первых же известиях о беспорядках жена спрятала деньги и драгоценности в тайнички под полом, а сама удалилась к соседке, хозяйке белошвейной мастерской. У той был любовник-преображенец, и он явно не оставил свою зазнобу без охраны.

Добраться до дворца оказалось делом не из лёгких. Толпа запрудила и мост, и садик перед крыльцом, и площадь под балконом. Позье пожалел флоксы, любимые цветы покойной Елисавет. Им в этом году не цвести. Ювелиру запомнились жёлтые и фиолетовые головки ирисов, втоптанные в землю десятками сапог.

В какой-то момент плотная людская стена просто отказалась пропускать карету, и Иеремии пришлось выйти. Семёновцы взяли его с обеих сторон под конвой и начали локтями прокладывать дорогу к крыльцу. Злополучные англичане отцепились где-то по пути, но Позье заметил это, только когда толпа хором выдохнула: «Ах!» — и подалась назад. Сотни голов разом задрались кверху, и ювелир, последовав общему примеру, увидел на чёрном чугунном балконе второго этажа императрицу с наследником на руках.

Екатерина была бледна как мел. Её щёки горели алым неестественным румянцем. Царевич Павел вцепился в мать с такой силой, будто боялся, что она сейчас бросит его вниз, прямо на щетинящиеся стальной стерней штыки. С близкого расстояния было видно, что у мальчика мелко-мелко трясётся подбородок. Ребёнок готовился закатить истерику.

— Вот ваш государь... — громко провозгласила императрица, ставя сына на перила.

Преображенцы, в пять шеренг выстроенные перед дворцом, недовольно загудели. До ювелира долетели возгласы: «Не любо!» — «Не нать сопляка!» — «Тобе самое хотим!»

— ...государь цесаревич Павел Петрович, мой наследник, — твёрдо закончила Екатерина фразу.

Вот теперь гул был одобрительным. Появившийся возле императрицы Никита Панин дрогнувшим от волнения голосом начал читать манифест. А семёновцы ловко протолкнули бриллиантщика к крыльцу, направо и налево объясняя своим товарищам-гвардейцам, что ведут незаменимого человека, без которого «тута ничё не будет».

Оделив своих грозных ангелов-хранителей серебряными рублёвиками елизаветинской чеканки, Позье расстался с солдатами у входа во дворец. В парадных сенях толпились придворные. Мраморная лестница наверх была запружена народом, все торопились «припасть к освящённой руке Её Императорского Величества» и засвидетельствовать новой хозяйке преданность.

Среди встревоженной стайки дам, переминавшихся с ноги на ногу, ювелир заметил несколько особ, которые ещё вчера открыто говорили императрице колкости и бравировали благосклонным отношением к ним государя. Подойдя поближе, Позье не без ехидства осведомился, не ёкают ли у них теперь сердечки? Он удостоился нескольких враждебных взглядов и дружного шиканья. Фрейлины напоминали клубок потревоженных крестьянской лопатой гадюк, которые шипели, но не знали, в какую сторону кинуться.

Протолкавшись на лестнице не менее часа, ювелир достиг верхней площадки и тут был замечен князем Львом Нарышкиным, обер-шталмейстером двора и добрым другом Екатерины.

— Позье! — крикнул тот. — Как кстати! Государыня посылала за вами. Да пропустите же его!

Не без труда бриллиантщику удалось протиснуться наверх и в сопровождении Нарышкина двинуться в аудиенц-залу. Со всех сторон раздавались возмущённые голоса: какого-то швейцарского ремесленника пускали к императрице раньше родовитых придворных! Однако шталмейстер служил надёжной защитой, и вскоре высокие белые двери распахнулись перед озадаченным Позье. Он всё ещё прижимал к груди палисандровый ларец и ума не мог приложить, зачем понадобился государыне.

Императрица сидела за столом у распахнутого окна, под которым маршировали полки. Куда они направлялись, швейцарец мог только догадываться. Город был в руках у заговорщиков, но оставался ещё Петергоф с засевшими там голштинцами и свергнутым императором. Пока Пётр на свободе, ему очень трудно объяснить, что он «бывший государь»...

Тем не менее на полном белом лице Екатерины не отражалось и тени волнения. Она с аппетитом ела жареного цыплёнка, запивая его вином, и то и дело поднимала бокал над подоконником.

— Ваше здоровье, ребята! Перекушу и ногу в стремя!

— Будь здорова, матушка! Ешь, не тушуйся! — выкрикивали из строя.

От топота солдатских сапог пыль поднималась вровень с окном, и налетавший с реки ветер раздувал её под сводами зала.

Заметив Позье, Её Величество промокнула губы салфеткой и сделала было ему знак приблизиться, но в этот момент двери в аудиенц-зал снова раскрылись, и порог переступил канцлер Михаил Илларионович Воронцов. Его лицо было осунувшимся и пепельно-серым, дорогой малиновый бархат кафтана пропылён, парик сбился на бок.

— Ах, вот и вы! — с деланным оживлением воскликнула императрица. — Я ждала вас среди первых, кого мой муж пошлёт парламентёром. Однако вы промедлили.

— Что делать, мадам, — Воронцов поклонился, — если все остальные посыльные не вернулись. Полагаю, не по своей вине. Я готов разделить их участь...

— Зачем так трагически? — Екатерина издала сухой смешок. — Никто из приближённых моего супруга не арестован. Они сами не пожелали отправиться в обратный путь. Сдаётся мне, — императрица понизила голос до театрального шёпота, — генералы Петра не так преданы ему, как он воображает.

— Что ж, — с достоинством ответил Михаил Илларионович. — Придворные всегда переметаются на сторону сильного. Мне же не престало ровнять себя с изменниками. Я прибыл к вам от имени законного государя, и, пока есть время, говорю: одумайтесь. Что вы затеваете? Бунт? Гражданскую войну? Пролитие крови соотечественников?

Екатерина нервно ёрзнула на стуле.

— Помилуйте, граф, какая война? С кем нам воевать, когда, кроме вас и членов вашего семейства, у Петра нет преданных слуг. Впрочем, и для вашей преданности есть далеко небескорыстные причины.

Канцлер склонил голову.

— Пусть так. Но имеется ещё армия, для которой гвардейский мятеж в столице ничего не значит. Есть флот в Кронштадте, где все пока признают вашего супруга законным государем...

Императрица выпрямилась и щёлкнула пальцами.

— Спасибо, что напомнили, граф, — её тон колол тысячами ледяных иголок. — А мы-то совсем забыли про Кронштадт, садовые головы!

Из соседней комнаты вбежал молодой конногвардеец.

— Ваше Величество, капитан Орлов отлучился. Надобно позвать?

— Нет, Григорий Александрович, — Екатерина благосклонно кивнула. — Это дело как раз из тех, которые я бы хотела доверить именно вам. Возьмите мои манифесты, пару верных людей и отправляйтесь... — Она понизила голос и ещё минуты две отдавала конногвардейцу приказания шёпотом.

Юноша только почтительно кивал, потом поклонился, щёлкнул каблуками и вышел.

Императрица вновь обернулась к Воронцову.

— Возможно, мы кое-что упустили, дорогой Михаил Илларионович. Но уверяю вас, Кронштадт никогда не будет базой для моего супруга, ибо у него нет верных людей, а у меня есть. Так вы отказываетесь присягнуть мне?

— Пока Его Величество жив, это невозможно, — канцлер ещё раз глубоко поклонился.

— В таком случае, — с заметным неудовольствием отозвалась императрица, — вы не будете на меня в обиде, если я прикажу вас арестовать.

По зову государыни в дверях появилась охрана. Екатерина кивнула в сторону вельможи. Михаил Илларионович хотел ещё что-то сказать, но вставшие по бокам от него преображенцы потеснили канцлера к двери.

Императрица нахмурила брови и несколько минут молчала. Потом отодвинула от себя тарелку с холодным цыплёнком и подняла на Позье отсутствующий взгляд. Кажется, она не сразу вспомнила, зачем он здесь, а когда осознала, заметно оживилась и даже улыбнулась ему.