Посерьёзневший при обозначении угрозы папахен возобновляет движение. Через пять минут я вылезаю, папочка уезжает. День начинается, но ленивое зимнее солнце с трудом сокращает длиннейшие тени от высотных домов. Бодро нахрустывая свежевыпавшим снегом, топаю в Лицей.

25 февраля, вторник, время 11:34.

Лицей, конец урока аналитической геометрии.

— Что это значит, Сергей Иванович?! — ору, потрясая дневником. Вот сволочь!

— Вы откуда такой дикий взялись?! — хватаю классный журнал, отбрасываю в район третьей парты, — не отдавать ему, сами занесём.

— Ты что себе позволяешь, Молчанова! — срывается на визг этот придурок. — Немедленно отдай журнал!

— В кабинете директора, где вы объяснительную будете писать! — очень трудно садиться за парту, я и не сажусь, собираю портфель. Звонок с урока только что прозвенел.

Заболела Апполинариевна, ей на замену нашли этого молодого. Где его только взяли? Подтянутый, стройный, почти худенький причёска — волосок к волоску. Внешне лапочка, по сути — чудак на букву «М».

Мы проходим тему поверхностей второго порядка, сегодня строили касательные поверхности. Этот юноша и объяснял новую тему. То и дело спотыкаясь. Парни ухмыляются, но помалкивают, кое-кто сам в учебник лезет. Туповатый юноша оказался ещё не очень сдержанным. Вспылил всего лишь на третью мою поправку. Перец явно плавает в теме, видать к уроку не подготовился, а большого опыта, в силу возраста у него быть не может.

— Рассказывай сама, если такая умная, — бросает мел и отходит от доски.

А мне что, жалко что ли? Я давно проштудировала математику до конца года и сейчас обдумываю более сложные вещи. Например, вопрос расширения множества аналитических функций. Ключ к теме — нормаль к поверхности в заданной точке. И построить её можно не только способом, описанным в учебнике.

Начинаю и быстро зарисовываю способ, описанный в учебнике. Ничего сложного. Успеваю объяснить второй способ. Третий скороговоркой, времени не хватает. И после всего этот козлина издевательски заявляет:

— Достаточно, Молчанова. Садись, три, — и тут же с садистким наслаждением выводит мне тройку. Кто бы знал, чего мне стоило не разбить ему голову на месте? А может зря я этого не сделала? Среагировать я не успела, даже сказать что-то.

25 февраля, вторник, время 11:45.

Лицей, учительская.

— Людмила Петровна, это же вы классный руководитель 9ИМ-1? — молодой учитель кипит негодованием, — что такое ваша Молчанова себе позволяет?

Присутствующие дружно притихают и прислушиваются. Неопытный юноша не замечает неожиданного и всеобщего внимания.

— Что случилось, Сергей Иванович? — англичанка сама доброжелательность.

Взволнованный молодой человек сумбурно объясняет. Заканчивает возмущённо:

— Нет, если этой цаце можно ставить только отличные оценки, вы скажите! Я хоть знать буду!

Окружающие понимающе ухмыляются: «нарвался, молодой и зелёный». Начинают переговариваться, кто-то посмеивается.

— Сергей Иванович! — заходит Диана Леонидовна, — к директору! Срочно!

Через полчаса молодой учитель, привлечённый на время болезни штатного, выходит из кабинета директора, покрытый красными пятнами, будто корью заболел.

Время 14:30.

Выходим из директорского кабинета. Конфликт утрясён. Классный журнал — официальный документ, каждая запись регламентирована. Подчистки не допустимы. Прямо при нас директор аккуратно зачеркнул тройку, поставил пятёрку и знак звёздочки. На полях внизу снова звёздочку и через тире: «Исправленному верить», подпись и печать.

— В следующий раз, Сергей Иванович, заставлю весь журнал переписывать. Описки и ошибки при этом не допускаются. И за внесение в официальный документ недостоверных сведений получите выговор в приказе. Вам всё ясно?

Ставший красным, как синьор Помидор, так называемый учитель кивает.

И вот я с Ледяной, которая пришла, как свидетель, англичанкой и виновником торжества выходим из кабинета.

— Я вам тоже официально заявляю, Сергей Иванович, — говорю я, — ещё раз себе такое позволите, я вам просто-напросто голову разобью.

— Молчанова! — вскрикивает англичанка.

— Я полагаю, большого ущерба наше образование от этого не понесёт, — продолжаю я, — и кстати, касается это не только меня. Никому нельзя ставить незаслуженных оценок.

Присутствие рядом нашего эскорта, с многообещающими улыбочками, действует на придурка, как эффективный парализатор. Может и хочет что-то сказать, да не может.

Мы уходим на тренировку.

25 февраля, вторник, время 17:05.

Квартира Молчановых.

Хлопотливый сегодня денёк удался. Но от посещения кафе мы не отказываемся, поэтому так поздно домой прихожу. Что и объясняю Эльвире. Она вдруг меня радует.

— А мои уехали, — и в её глазах упрёка не вижу. Почему-то.

— Они купили, что я им поручила? — строго сужаю глаза.

— Нет. Просто сбежали…

Вместе с ней хихикаем.

— Нет, я родителей люблю и всё такое, — рассказывает мачеха и пожимает плечами, — но ужиться с ними, когда я сама жена и мать? Они как-то не могут перестроиться, ведут себя так, будто я школьница, за которой нужен глаз да глаз.

— И папочку чуть до кондрашки не довели, — добавляю я. Эльвира вздыхает.

— Пойдём, детишек посмотрим? — предлагаю я.

— Ой, нет. Пусть спят. Обделаются, сами проснутся.

— Обделанных я смотреть не хочу, — категорически отказываюсь я, — ты им имена придумала?

— Виктор и Настя, — сообщает мачеха, — Владик согласен.

— А давай наоборот? — делаю встречное предложение, — Анастас и Виктория?

Мачеха хихикает и дёргает меня за прядь.

Между прочим, скоро папахен явится, его кормить надо, а у нас ещё конь не валялся. Делюсь проблемой.

— Чисть картошку, я сейчас бефстроганов заряжу…

Успеваем. Как раз к появлению папахена. Он немного опаздывает. Тут же усаживаем его за стол. Пока криков из детской нет, Эльвира с нами.

— Где моя любимая тёща? По магазинам бегает? — папочка изо всех сил держит лицо, не показывая, как его радует отсутствие старшего поколения.

Переглядываемся с мачехой, я ей подмигиваю.

— Полина Григорьевна возмущена нашим решением лишить их финансирования. Так что готовься, папочка, к обороне от любимой тёщи.

Папахен даже ложку отставляет и лицо делает такое страдальческое. Жалобно смотрит на Эльвиру. Та вздыхает:

— Крепись, дорогой, — и смотрит на меня «может, хватит?».

— Не волнуйся, папочка. Случится это не скоро. Не раньше лета. И то если мы к ним в гости поедем.

Так смешно смотреть, как папахен светлеет лицом, боясь поверить.

— Да-да, папочка. Они уехали, передавали тебе горячий привет.

— О-о-о… — отец в экстазе закатывает глаза и ойкает. Эльвира щиплет его за бок.

— Вот как ты относишься к моим родителям, — и сужает глаза.

— Что ты, Эля! Я радуюсь горячему привету от них.

Сначала я смеюсь, — моя школа, — потом родители.

Как раз в конце ужина раздаются вопли из детской. Такие маленькие, а сколько шуму от них. Притормаживаю мачеху.

— Подожди, выдержи характер. Пусть хоть немного устанут от своих криков. Быстрее успокоятся.

— Нет, — не соглашается, — наоборот, разойдутся вовсю, не уймёшь.

Убегает. А мы начинаем спорить с папочкой, как ухудшилась наша жизнь. Сильно или терпимо. Я настаиваю на том, что мы в преддверии ада. Папочка уверяет, что это ненадолго. Не знаю, не знаю. Эльвира не высыпается, папахен ночует отдельно, иначе и он не выспится. Значит, секса нет. Радость от исчезновения тёщи скоро кончится, начнёт копиться раздражение. Мне их будет жалко и помочь нечем.

— Эльвире плохо, тебе плохо, всем плохо, — заканчиваю я.

— Не сказал бы, что Эльвире плохо, — не соглашается. Ну, да. Как она дёргается к ним ночью, ты же не видишь.