— А что, можно как-то иначе?

— Ещё как можно, — вздыхает папахен, — особенно с госзаказами. Но теперь их прижмут.

«Их» это чиновников. Папахен намекает на арбитражный суд. Он в итоге закончился мировым соглашением, но остальные на ус намотали. Теперь все знают, на государственные структуры тоже можно в суд подать, и ничем плохим это не закончится. Им даже сложнее, чем частным компаниям. Они не могут сорваться куда-нибудь, закрыться, обанкротиться и так далее. И каждый шаг фиксируется согласно строгим правилам делопроизводства. Не увильнёшь.

Короче говоря, кое-кто сильно в штаны наложил от моего требования отчислить старшие классы юристов из Лицея.

— Внимание всем! — снова командую я. — Разбиться на две группы! Играем в толкушки. Начинаем с правой ноги.

Парни с энтузиазмом встают в две линии. Игровой вариант «стенка на стенку». Надо бы ещё научить их драться в строю. Потом это обдумаю.

25 февраля, понедельник, время 16:50.

Квартира Молчановых.

Готовлю ужин на всех, причём в двух вариантах. Эльвире много чего нельзя, прямо как язвеннику.

— Даночка, не пережарь котлеточки, дорогуша, — на кухню влезает Полина Григорьевна, мамуля моей мачехи. Привлекательная на вид дама, с не до конца расплывшейся фигурой. Начавшие седеть волосы так умело подкрашивает, что я не сразу их заметила.

Они приехали 20-го, через пару дней, как Эльвира родила. Процесс у мачехи продолжался часа четыре, но завершился успешно. Несколько дней провела в роддоме, к близняшкам особое внимание, они редко рождаются крупными. Наши ещё ничего, мальчик почти два кило, а девочка отстала почти на двести грамм.

23-го числа мы всей компанией толпились в вестибюле роддома. Приезжала ещё мама отца, Ольга Вячеславовна, но она нас не напрягала. Уехала на следующий день.

— Твой отец не важно себя чувствует, не могу задерживаться, — невысокая и худощавая, она поцеловала на прощание папахена, меня и пошла в вагон. Помахали её вслед, проводили обратно в Тулу.

Вот она мне нравится, к тому же родная бабушка. У Даны остались приятные воспоминания о летних каникулах, проведённых у них. Те, кто нам нравится, стараются не надоедать. Может, потому и нравятся? А вот парочка мачехиных предков меня достаёт. Особенно сводная бабка. Только не на ту напоролись. Это папахен вынужден показывать себя лапочкой, а мне не обязательно. Возраст, отсутствие кровной связи… ха-ха-ха, мне, как высшему вампиру, хоть и бывшему, жутко забавляет этот пиетет перед кровной связью.

— Полина Григорьевна, на кухне может быть только одна хозяйка, — я бесцеремонно разворачиваю её лицом к выходу, — так что прошу на выход.

— Даночка, как ты можешь, я старше тебя в четыре раза! — возмущается подталкиваемая к выходу особа.

— Не преувеличивайте, всего в три целых, четыре десятых, — парирую я. — И почему тогда мне приходится вам объяснять элементарное? Вы сами должны это знать. Уже лет как сорок.

— Всего лишь напомнить, нам нельзя жареного, дорогуша, — сопротивляется, но я подталкиваю сильнее.

— Я запомнила ещё в первый день вашего приезда, — мы уже в проёме, ещё немного и победа будет за мной, — у вас не склероз ли начинается, бабулечка?

Последний вопрос полностью обнуляет её сопротивление. Теперь со своей мнительностью она будет напряжённо думать об этом весь вечер.

Стервозна не в меру, обожает командовать, бестолкова. Мужа, Александра Валентиновича, подмяла чуть больше, чем полностью. За неполную неделю достали до печёнок. Не только меня, папочку тоже уносит в состояние, когда человек начинает крепко сцеплять зубы. Одна Эльвира благоденствует, но её я тоже обработаю.

Эта бестолочь приходит делать мне наставления, при этом прекрасно видит, что три котлеты доходят на пару. Кто, кроме находящихся с разумом по разные стороны баррикад, может давать указания, которые уже выполняются на его глазах?

Всё готово. Вермишель сделаю сразу после прихода папахена. Макароны и им подобное надо делать исключительно перед употреблением и подавать горячим. Остынет, можно выбрасывать, вкуса уже нет.

Иду в детскую мимо диванчика и сидящих на нём родителей Эльвиры.

— На кухню даже не входите! — предупреждаю жёстко, — за нарушение — расстрел на месте.

И в голосе моём никакой лёгкости, позволяющей считать мои слова шуткой.

Эльвира кормит близнецов, одновременно обоих. Лицо у неё при этом такое, что я на пару секунд залюбовалась. Что-то кольнуло, моя девочка вырастет без меня…

— Всё готово, — тихо докладываю я, — как папа придёт, сделаем всё остальное. Если твоя мамахен чего-то не испортит.

— Надоедает?

— Справляюсь, — и можно уходить. Сейчас детвора уснёт, мачеха выйдет в люди. Первые дни детишки спят по 20 часов в сутки. Ещё пару часов орут и пару часов чавкают, опорожняя мачехины резервуары.

Страшновато они выглядят. Особенно первые дни, красные, сморщенные личики, короткие ножки и ручки, б-р-р-р… а мачеха на них налюбоваться не может. Я её сразу предупредила, что пелёнки менять не буду и вообще, кончилось её время капризов.

— Я — кормящая мать! — с апломбом заявила мачеха.

— А я — кормящая падчерица. Ты только детей кормишь, а я вас всех.

Это правда. Основные тяготы кулинарии висят на мне. Дорогу на рынки и в магазины она скоро забудет. На кухне появляется изредка, не считая чисто потребительских визитов.

Предки её достали. Никак не хотят уезжать. Такое впечатление, что устроились тут жить. А раз так, то…

25 февраля, вторник, время 07:00.

Квартира Молчановых.

Дынь! Дынь! Дынь!

— Полина Григорьевна! Александр Валентинович! Подъём! — ору в щель сложив ладони у лица, чтобы звук шёл в нужном направлении. Детская звукоизолирована, но лишних предосторожностей не бывает.

— Ну что такое, Даночка? — уже не называя меня «дорогушей», отпирает дверь эрзац-бабка. Растрёпанная и недовольная со сна.

Они, как я заметила, любят бухтеть допоздна, ложатся спать заполночь. Встают не раньше десяти, типичные совы. Но у нас свой монастырь и свои правила.

— Быстро вставайте, умывайтесь и завтракать, — командую я. — Готовность пять минут. Не выйдете через пять минут, выбью двери и окачу ведром холодной воды.

— Даночка! — таращит глаза Полина Григорьевна.

— Шнелля! Шнелля! Шнелля! — для надёжности добавляю немецкой убедительности, которой до краёв в каждом слове этого языка. Мяукающий английский и мурлыкающий французский слабо пригодны для армейских команд. Убедительнее только матерный русский, но, надеюсь, до этого не дойдёт. Кстати, с немецким у меня нормально, мне его учить не надо. Австрийский диалект от канонического немецкого мало отличается.

Выходят, на кухню, кое-как умывшиеся, выползают в 7:15. Со стуком перед ними падают тарелки с овсянкой.

— Приятного аппетита! — меня абсолютно не смущает недовольство разной степени на их лицах.

— Вам задание, — кладу список перед эрзац-бабушкой, — купите всё это в указанном количестве. Где находятся рынок и магазины, Эльвира расскажет.

— А деньги? — задаёт неуместный вопрос Полина Григорьевна.

— На свои купите, это будет вашим первым взносом в наше общее проживание, — строго смотрю на Эльвиру. — Не вздумай их спонсировать. Папа, проследи!

Папахен дисциплинированно кивает и недисциплинированно ухмыляется.

Когда мы уже едем в машине, он буквально светится от счастья.

— Карманные деньги у Эльвиры я забрал. Ей всё равно ни к чему, она никуда не выходит. Нет, как здорово ты на место мою тёщу ставишь, — в очередной раз сверкает на меня счастливой улыбкой, — мне не с руки…

— Конечно, не с руки. Я ж с Эльвирой не сплю, секса она меня лишить не может…

Папахен от смеха чуть в аварию не попадает, отводит машину к обочине и останавливает.

— Можешь даже соглашаться с ней, если она меня ругать будет, — предлагаю я, — только надо подстраховать её. Ты названивай Эльвире, вдруг они ей начнут нервы мотать.