Наконец они закурили, как и положено утром, свои трубки, и вот настал момент, которого Вилльямс так долго ждал. Почти дрожа от нервного напряжения, он помчался в другую комнату, открыл ящик, вынул гравюру, всё так же, лицевой стороной вниз, в спешке вернулся обратно и вручил её в руки Нисбета.
– Теперь, – говорит, он – Нисбет, я хочу, чтобы Вы мне сказали, что именно Вы видите на этой гравюре. Опишите мне всё то, что Вы увидели, если конечно это Вас не затруднит, прямо сейчас. Я скажу потом, зачем мне это надо.
– Ну, что ж, – говорит Нисбет, – Передо мной деревенский особняк – причем особняк английский, похоже, будто всё залито лунным светом.
– Лунный свет? Вы уверены, что это, именно, лунный свет?
– Абсолютно. Похоже, что луна идет на убыль, если, Вас, конечно, интересуют детали, еще я вижу на небе облака.
– Хорошо. Продолжайте. Клянусь, когда я в первый раз смотрел на эту гравюру, ни какой луны там и в помине не было.
– Ну и, что еще. Больше мне нечего сказать, – продолжал Нисбет. У дома имеются раз-два-три, три ряда окон, по пять в каждом ряду, за исключением первого, где вместо окна посередине находится крыльцо, и…
– А видите ли Вы фигуры людей? Спросил Вилльямс с нескрываемым интересом.
– Нет, здесь нет никого, – говорит Нисбет, – хотя…
– Что? Вы не видите фигуры человека на траве перед домом?
– Нет. Не вижу.
– Вы уверены в этом?
– Да, абсолютно, Но я вижу здесь нечто необычное.
– Что?
– Мне кажется, что одно из окон на первом этаже, то, которое слева от двери, открыто.
– Вы в этом уверены? О, Боже! Он, наверно, уже залез в окно, – с сильным волнением в голосе произнес Вилльямс; и поспешил к софе, на которой сидел Нисбет, он выхватил гравюру из рук Нисбета, для того чтобы убедиться самому в произошедших на ней изменениях.
Нисбет говорил правду. Ни каких фигур на рисунке не было, а окно действительно было открыто. Минуту Вилльямс стоял в растерянности не смея произнести ни слова, после чего пошел в свой кабинет, сел за рабочий стол и быстро записал произошедшие изменения. После чего он вернулся к Нисбету с двумя листами и попросил подписать один – тот, на котором были изложено его описание увиденного, это описание вы уже слышали – после чего, прочитал свое описание, то которое он записал вчерашним вечером.
– Что всё это значит? – спросил Нисбет.
– Так, точно, – сказал Вилльямс. – я должен сделать одну вещь, – нет, я должен сделать три вещи, вот, что я думаю. – Я должен найти Гарвуда, – он был последним из тех, кто видел эту картинку, – а, затем, я должен её сфотографировать, пока на ней не начали происходить изменения, а потом я должен найти то место, где находится этот особняк.
– Я могу её и сам сфотографировать, – сказал Нисбет, – кстати, я это и сделаю. Но, знаете, всё выглядит так, будто мы с вами участвуем в какой-то драме. Вопрос в том, развязка уже была или она должна произойти? Вы должны найти это место. Согласен, – сказал он, посмотрев на гравюру еще раз, – Полагаю, Вы правы: он влез внутрь. И, если я не ошибаюсь, там, на верху, на верхнем этаже, точно, у него будет очень много неприятностей.
– Знаете что, я вот что Вам скажу, – сказал Виллямс: – Я покажу эту гравюру старине Грину (так звали их старшего коллегу в колледже, который много лет подряд был казначеем в их Университете). Вполне вероятно он знает это место. У нас есть филиалы в Эссексе и Сассексе, он много раз бывал и в одном, и в другом графстве.
– Вполне вероятно он узнает это место, – сказал Нисбет; – но для начала я её сфотографирую. Мне почему-то кажется, что Грина сегодня не будет. Вчерашним вечером его не было в Холле, по-моему, он говорил, что, якобы, собирается куда-то поехать в воскресенье.
– Да, да, припоминаю, – сказал Вилльямс; – Точно, он собирался в Брайтон. Ну, хорошо, в общем, пока Вы её фотографируйте, а я схожу к Гарвуду и запишу то, что он скажет, а Вы не отрывайте от неё глаз, пока меня не будет. Я уже начинаю думать, что две гинеи не так уж и дорого за такую гравюру.
Спустя немного времени он вернулся и привел с собой Гарвуда. Гарвуд утверждал, что, насколько он помнит, фигура человека, которую он видел, была на самом краю картинки, и, она не двигалась дальше через газон. Он помнил, что на одежде фигуры было какое-то белое пятнышко, на спине, но он не может с точностью утверждать, что это был крест. Они записали все, что увидели, на листке бумаги и подписали документ, а Нисбет принялся фотографировать гравюру.
– Ну, и что вы теперь собираетесь делать? – спросил их Гарвуд. – Вы, что собираетесь тут, весь день сидеть, сложа руки и смотреть на эту картинку?
– Нет, пожалуй, думаю, что нет, – сказал Вилльямс. – Я горю желанием увидеть всё, что будет на ней происходить. Вы сами свидетели того, что со вчерашнего вечера до сегодняшнего утра на этой картинке произошло многое, но этот человек только залез в дом. Он может также легко сделать там всё, что пожелает и вернуться обратно на свое место; но тот факт, что в настоящий момент окно открыто, я думаю, должен означать то, что он находится внутри. Так что, я без труда оторвусь от своих наблюдений. И, кроме того, пришла мне такая мысль, что в дневные часы ничего особенного с картинкой не произойдет. После обеда мы можем свободно идти гулять, потом у нас чай или еще там, что-нибудь, в общем, мы свободны до тех пор, пока не стемнело. Я свободно могу оставить её здесь на столе и закрыть дверь. Сюда может зайти только мой слуга, и никто больше.
Все трое сошлись на том, что это хороший план. К тому же, если они проведут этот вечер вместе, то вряд ли кто-нибудь из них сможет рассказать об этой гравюре кому-нибудь еще; поскольку, любой, даже самый незначительный разговор о необычной картинке и происходящих на ней изменениях был способен перевернуть вверх тормашками всё Оксфордское Фасматологическое Общество[50].
Мы можем дать им передышку до пяти часов.
Около пяти часов все трое поднимались по лестнице, ведущей в квартиру Вилльямса. Они были немного удивлены, когда увидели, что дверь в его апартаменты открыта; но тут же вспомнили о том, что по воскресным дням слуги приходят убирать помещение где-то на час раньше, чем в обычные дни. Но, все равно, их ждал сюрприз. Первое, что они увидели – это гравюру, стоящую на столе, подпертую кипой книг, точно так, как её оставил Вилльямс перед уходом, а, второе, они увидели слугу Вилльямса, сидящего на стуле за столом и с нескрываемым ужасом, смотрящим на картинку не отводя глаз. Как такое могло произойти? Господин Филчер (это имя ему придумал не я) был слугой с хорошей репутацией. Его поведение служило образцом не только для всего обслуживающего персонала в том колледже, в котором он работал, но и для всех колледжей, находящихся по соседству. Даже представить такое было невозможно, что он может сесть за стол своего хозяина или проявить какой-то интерес к его картинам или предметам обстановки. Да, тот и сам себя чувствовал как не в своей тарелке. Он дико перепугался, и тут же вскочил со стула, когда все трое зашли в комнату. После чего произнес:
– Прошу прощения, сэр, за то, что я позволил себе наглость сесть за ваш стол.
– Ничего страшного, Роберт, – прервал его господин Вилльямс. – Я как раз собирался спросить Вас, что Вы думаете об этой гравюре.
– Вы знаете, сэр, может быть вы, конечно, со мной и не согласитесь, но я бы такую гравюру никогда бы не повесил в той комнате, где бывает моя маленькая дочь, сэр.
– Вы так считаете, Роберт? А почему?
Да, сэр, я так думаю, потому что помню, как однажды она взяла в руки Библию в гравюрах Гюстава Доре[51], ведь даже и половины не посмотрела, а нам пришлось четыре ночи подряд её успокаивать, уж поверьте мне, сэр; если ей, не дай Бог, ненароком случилось бы увидеть этого скелета, что на этой картинке, или как его там назвать, который тащит бедное дитя, она бы точно в обморок упала. Вы же знаете, сэр, что такое дети, как они впечатлительны, порой самой малости достаточно для того чтобы привести их в полное смятение. Что я скажу Вам, сэр, на мой взгляд, это совсем не такая картинка, которую можно поставить на видное место, особенно там, куда могут нечаянно войти люди пугливые по своей природе. – Вы что-нибудь будете заказывать на вечер, сэр? – Спасибо, сэр.
