Мелькор непроизвольно вскрикнул, когда под ним угрожающе хрустнула, обламываясь, ветка, и вала вцепился в сосну руками и ногами, хотя последнее было почти невозможно.

«Зачем я вообще это сделал?!»

Голова стала пустой и легкой, едва ему стоило посмотреть вниз: Валмар, Тирион и даже склоны Таникветиль казались крошечными с той высоты, где он сидел, пытаясь убраться повыше от Тулкаса. Туда, где ствол можно было обхватить руками и ногами, мысленно умирая от раздирающего страха и безвыходности положения.

Мелькор думал, будто на высоте смог бы принять нематериальное обличье и улизнуть от настырных преследователей, но не тут-то было. Он понимал, что сделать это очень просто, и делал он это уже сотни раз.

Но именно в самый неподходящий момент способность как отрезало. В последний момент его нутро встряхивало от страха и холода в предчувствии потери равновесия, и вместо перевоплощения он только крепче цеплялся за липкое смолистое дерево, вдыхая его запах и царапая щеку о кору. Он прокручивал в голове, как может исчезнуть опора под ногами, как обломаются ветки, и что обратиться облаком не получится, а тогда он полетит вниз и фана точно разобьется насмерть, а после такого восстановить его будет очень, очень нелегко.

Было высоко, холодно, больно, унизительно и страшно. Ледяной ветер пробирался под одежду, впиваясь в тело. Шишки кончились. В самом кошмарном сне Мелькор и представить себе не мог, что подозрения вынудят его бежать сюда.

«Чтоб я еще раз послушал Майрона с его гнилыми праздниками. Дружба! Веселье! Твари».

Хуже стало, когда он немыслимым образом пролез до Купола Варды, врезался в него, выругался от боли, разбил лоб, а когда от удара содрогнулся только что не весь небесный свод, упавшая звезда запуталась у него в волосах, обжигая спину до боли даже сквозь одежду. Мелькор вывернулся змеей, пытаясь стряхнуть ее без помощи рук, и при этом не упасть.

Но стало лишь хуже. Звезда, похожая на нестерпимо яркий и жаркий самоцвет размером с кулак, теперь болталась на кончике его косы, как еще одно украшение Тавробэля.

Мелькору показалось, что еще чуть-чуть - и от обиды, злобы и безысходности он либо сметет всю сосну вместе со звездами, либо превратит проклятое дерево в уголек. Он уткнулся лбом в холодную кору, стискивая зубы, и попытался чуть удобнее переместить раненую ногу. Теперь болело все.

На возмущенный вскрик Майрона он не ответил.

«И? Тебя вышвырнут из мира навсегда!»

Вала бросил короткий взгляд вниз, где дрожали ветки и слышались проклятия.

- Послушай меня последний раз, Моринготто! – раздался голос Тулкаса. - Если ты немедленно не сознаешься и не пойдешь с нами, весь Валинор встанет против тебя, проклятое отродье!

«Опять! Да сколько можно!»

Он не хотел говорить, что Сильмариллов у него нет. Уж кто-кто, а Тулкас послушал бы такие слова последним в Валиноре, но выхода не оставалось. Мелькор предпринял единственную отчаянную попытку поговорить, когда верхушка сосны под ним качнулась так, что он чуть не закричал от ужаса. Ноги стремительно заскользили вниз, еще одна ветка подломилась, а когти, вцепившиеся в дерево, оставили глубокие борозды, больше не позволяя цепляться достаточно крепко.

- Да не знаю я, где они! – Его голос сорвался в крик.

Сосна качнулась ожесточеннее, заставив его только что не заскулить в попытке ухватиться за дерево крепче, а ветки, потревоженные быстро взбиравшимся Астальдо, шевелились все ближе. Мелькор мысленно застонал. Бежать больше было некуда, и внутри все смерзлось в противный липкий ком неизбежного унижения, еще более сильного, чем раньше, и страха.

«Да нет же! Нет!»

- А кто ещё мог осмелиться на воровство в благословенном краю?! – голос звучал все громче и ближе.

Из чистой злости он пнул изо всех сил треснувшую ветку, чтобы та свалилась на голову Астальдо. И перевел дыхание, чувствуя, как рана отозвалась такой болью, как будто в нее гвозди забивали.

- Я апельсины чистил, тупая ты рожа! – выкрикнул он.

А потом пришла другая напасть: поначалу он принял ее за стайку светлячков, пока с ужасом не осознал, что светлячки были полосаты, мохнаты, и сверкали то золотом, то голубым ничуть не хуже проклятых звезд над головой!

«Это же пчелы! Гребаные пчелы!»

Ему уже не хватало всего запаса ругательств, который имелся в квенья, поэтому осталось только застонать и как можно плотнее зажать лицо предплечьями, чтобы твари не искусали еще и его. Мелькор не сомневался, что проклятых тварей напел Ингвион: те летели на голос принца ваниар, как на цветы.

Из всех возможных вариантов оставался последний, и первый жалящий укус, пришедшийся в незащищенные руки, заставил Мелькора разразиться в осанвэ отчаянным криком, больше похожим на вопль.

«Манвэ! Почему, будь ты проклят, Астальдо требует с меня Сильмариллы и Ингвион напустил на меня своих полосатых тварей?!»

Он зашипел от боли, чувствуя, как твари накинулись на незащищенные руки, и пытался их отогнать, но не мог, не подставив лицо, и от ощущения как отвратительных мелких лапок на коже, так и болезненных укусов, хотелось не то отключить разум фана и провалиться в забытье, не то заорать во весь голос.

Мешала только гордость, которая боролась с унижением изо всех сил.

Ответ Манвэ он услышал незамедлительно.

«Где ты?»

«Я на Тавробэле, идиот! Ты что, не видишь?!»

«Я в Валмаре, а не на Таникветили, брат, и взор мой… Подожди. Где ты?!»

«Сними меня с этой гребаной сосны и успокой свою бородатую обезьяну и цветочного принца!»

Мелькор коротко вскрикнул, когда резким порывом ветра сосну страшно качнуло с таким скрипом, что внутри все заледенело. Он отчаянно вцепился в дерево, крепко зажмурившись. Но порыв ветра отогнал пчел, а нестерпимый жар звезды, обжигающий спину, исчез.

«Прими нематериальную форму и спустись. Мелькор, что ты там делаешь?!»

«У них спроси! Я не могу спуститься!»

«Почему?»

Мелькор чуть не задохнулся от возмущения и обиды, едва услышал в разуме этот наивный вопрос Манвэ. Он сидит здесь, истекая кровью, искусанный проклятыми пчелами, и брат спрашивает, почему он не может спуститься?!

«Потому что, дятел мохнорогий! И, наверное, но ты об этом, конечно, не подумал, потому что они ранили и измотали меня! Но ты спрашиваешь меня так, словно ты тупее голубя, который только и делает, что курлыкает, провалиться тебе, птенец общипанный, канарейка желтоклювая, бестолочь и…»

«Мэлко! Я понял. Выдохни прямо сейчас и успокойся».

Он не знал, сколько еще всего выкрикнул бы брату в осанвэ, если бы не подул еще один порыв ветра, холоднее и мягче. Настырное жужжание исчезло, а шевеление веток внизу утихло.

Сердце внутри фана колотилось так сильно, что Мелькор чувствовал, как тело отдается совсем не соответствующей могуществу предательской дрожью, липко расползавшейся откуда-то из-за ребер. А еще, как воплощенное тело накрывает предательской усталостью, как будто с кровью из него высосало все силы.

- Мелькор? – услышал он вопросительное бурчание Тулкаса, сидевшего на дереве ниже.

«Под Хэлкараксе медузы сдохли! Решил что-то спросить, не пытаясь сразу сломать мне нос!»

- Чего тебе? – хрипло отозвался он, приваливаясь щекой к смолистому стволу. Мышцы фана уже почти сводило от напряжения из-за необходимости удерживаться на дереве.

«Снимите меня уже отсюда. Хоть кто-нибудь».

- А где Сильмариллы-то? – голос Тулкаса звучал хмуро и недоуменно. – Я серьезно. Без… того, что вышло… ну, так вот.

Мелькору показалось, что у него не осталось сил даже на бешенство.

- Да пошел ты, Астальдо, - прошипел он, чувствуя, как теперь в словах прорывается унизительная обида. Больше всего ему хотелось посмотреть в глаза этой бородатой скотине, чтобы увидеть полное осознание его ошибки и вину, если он вообще был способен ее осознавать! – Представь: понятия не имею! Когда вы собрались меня очередной раз наказать, пленить или что там – я сидел и ел хурму! Хурму, Тулкас! Надо кого-нибудь обвинять – обвиняй ее!