«Они так меня точно загонят и скуют. И скажут, что Сильмариллы я спрятал, даже если сам Фэанаро сунул их куда-нибудь в фонтан и забыл об этом!»

Путь у него пока оставался лишь один – вверх.

«По крайней мере, лошадь на сосну не заберется».

Отчаянным рывком Мелькор дернулся наверх, к нижним ветвям сосны, поневоле охнув от боли в бедре: проклятая рана мешала двигаться, сковывая жжением до непроизвольных слез.

Спасибо Майрону – он хотя бы успел переплести его волосы в косу и они не застревали в каждой ветке. Он выдавил из себя еще остатки сил: на то, чтобы у воплощенного тела появились когти, которыми можно цепляться за ствол.

Мелькор лез наверх, проклиная все на свете. Усталость от растраты сил была такой, что даже у фана почти темнело в глазах. Живот скрутило холодом от ужаса, когда он ощутил, как сосна под ним содрогнулась от пинка, вынудив вжаться в огромный ствол: шершавый, морозно пахнущий смолой и древесиной.

- Слезай оттуда, Моринготто! – раздался вопль Тулкаса.

За ним на стволе оставался кровавый след. Кровь шипела на воздухе, отравляя дерево. Одежда перепачкалась в липкой смоле. Мелькор мысленно выругался и зажмурился, чувствуя, как по лицу царапают ветки и иголки: такие густые, что ничего не видно.

- Провались в бездну, Астальдо! – крикнул он в ответ.

Он цеплялся когтями за ствол, как какая-то белка, отталкивался здоровой ногой, подтягивая себя выше, выдыхал, чувствуя прилив боли в бедре, и лез дальше. Проклиная бьющие по голове хрустальные звездочки и шишки, которые он старался сбрасывать вниз на голову Ингвиона или Тулкаса. А еще – смолу и иголки, пачкающие, дергающие и царапающие волосы и лицо. Коса уже растрепалась и болталась ниже бедер, как и до того, как волосы заплел Майрон, а потому застревала в каждом суку.

Мелькор знал, будто бы Тавробэль простирается до самого Купола Варды. Да и видел, как та зажигает на верхушке сосны каждый раз звезду.

Но он ненавидел высоту. Он терпеть не мог звезды – особенно когда они находились слишком близко. И все-таки продолжал цепляться когтями за дерево, нещадно сдирая ладони в кровь, упирался здоровой ногой в ветки, жмурился от лезущих в глаза игл и ругался, когда приходилось опираться на раненую. Некоторые ветки угрожающе трещали под его весом, норовя каждый раз обломиться.

«Ну, заберешься ты наверх, и что дальше?!»

- Спускайся немедленно и понеси наказание за свое воровство, Моринготто! – раздался крик Ингвиона.

«Ах ты, тварь. Ладно, потом решу, что дальше».

- Оставьте меня в покое оба! Я не собираюсь к вам спускаться!

Мелькор подцепил огромную хрустальную шишку с кулак размером и швырнул вниз. Он надеялся, что на голову Тулкасу. Снизу раздалось приглушенное ругательство.

Спустя несколько часов Майрону начало казаться, что он один во всем Тирионе не приготовил подарки. Весь город вокруг него веселился, а квенди проводили время, счастливо прогуливаясь по прекрасным улицам, лакомились фруктами и сладостями, дарили друг другу цветы и совершенно не думали о делах.

У Майрона тем временем уже рябило в глазах от лент, шкатулок, пергаментных бирочек, снова лент и шкатулок, стеллажей, столов, украшений – и всего, что прилагалось к подаркам. Большинство эльдар делали в праздник подарки своими руками: кто что мог. Майрон слышал, будто в подарок могли поднести и торт. Или корзину восхитительно сделанных пирожков. Или варенье.

В доме Фэанаро стояли предназначенные для подарков столы с вежливой просьбой подписывать, кому предназначается дар, но бегать туда-сюда, относя по подарку, Майрон не решился, поэтому был вынужден таскать с собой все, что он надумал подарить кому-либо.

Кроме того, он понятия не имел, следовало ли нести туда же подарок Мелькора. Пометавшись какое-то время, он счел, что следует, раз уж Нерданэль пригласила их к столу.

С даром для госпожи все было довольно просто. Он не так давно сделал прекрасный браслет с изумрудами: непохожий на то, что обычно создавал Фэанаро, и чем-то напомнивший Майрону очертания тех скульптур, что делала Нерданэль, обращаясь только к своему воображению. За радушие и тепло квенди заслуживала подарка, достойного и королевы.

Мариэль он выбрал лаконичную брошь в виде цветка Тэльпериона из жемчуга и серебра – изысканную, но вряд ли претендующую на символичность вещицу, которая могла понравиться любой из дев нолдор. Тьелпэ – механического соловья собственного изготовления, разливавшегося переливчатой трелью. Менее всего Майрон ломал голову над подарком Канафинвэ: прекрасные струны нашлись для музыканта будто бы сами собой. Взамен них подношением мастеру Майрон оставил золотое кольцо своей работы. Для Руссандола он завернул в украшенную лентами корзину две банки домашнего варенья и присовокупил к этому льняной мешочек чая с малиной и перцем, перевязанный красной лентой: варенье же было из еловых шишек и из апельсинов.

В мстительном раздражении на гнев Фэанаро он не удержался, и вытащил из кладовки две бутылки настойки на малине с клюквой. Вторая предназначалась Куруфинвэ-младшему.

«Раз так недовольны – будет, чем горе запить».

На бутылках Майрон решился выгравировать по восьмиконечной звезде и обвязать пробки изящными украшениями из остролиста и льна.

После всех этих манипуляций у него оставалось четверо, кому все еще требовались подарки. Пытаясь придумать хоть что-нибудь, Майрон бегал от одного конца города к другому, нагруженный шкатулками и корзинами: так, что радость Тириона и его украшения слились в одну ужасающую какофонию, а Майрон начал проклинать все на свете.

Результатом его мучений стали детские луки для Амбарусса и алая книга для записей с изящной керамической чернильницей для Морифинвэ. Последнего Майрон знал плохо, но предполагал, что все сыновья Куруфинвэ работают над своими идеями в ремеслах и языках письменно.

Когда Майрон стоял над прилавком охотничьих сумок для различных мелочей, выбирая подарок Тьелкормо, то крик в осанвэ прозвучал столь громко и беспомощно, что он чуть не выронил все, что держал в руках, а в виски ударило болью.

«Майрон!»

Он выдохнул, стиснув виски пальцами, и поневоле поставил на землю корзины.

«Мелькор, что случилось, чтоб тебя, если ты так орешь?!»

«А ты по сторонам посмотри! Наверх!»

Майрон зашипел сквозь зубы и заставил себя оглядеться. Город вокруг жил привычной жизнью. Смеялись дети, облизывающие леденцы на деревянных палочках, музыкант наигрывал на арфе прекрасную мелодию, гармонирующую с журчанием воды в фонтане. Сладко пахло выпечкой, а от выставочного прилавка – кожей сумок и ремней.

Ничего необычного. Разве что…

Майрон заметил, что верхушка огромной сосны Тавробэля, праздничного дерева всея Амана, подозрительно качается. И звезда, которая почему-то украшала вершину сосны до срока – тоже. Он прищурился, пытаясь обострить зрение майа настолько, насколько возможно, и Майрону показалось, что он даже видит далеко-далеко темную фигуру на фоне сияющих лучей.

Быть не может.

«Мелькор… ты же не…»

«Да!»

Майрон проморгался несколько раз, отчаянно надеясь, что ему показалось. Но нет: пьяно накренившаяся звезда и темный силуэт на ее фоне никуда не делись.

«Я оставил тебя в одиночестве на два часа! Два часа, Мелькор! Что ты там делаешь?!»

Сквозь осанвэ пронесся и другой призыв, который заставил его замереть на месте. Потому что этого голоса, сейчас сбивчивого и тихого, больше похожего на зов, который мог сработать лишь от великой ярости или отчаяния, он не слышал уже очень давно.

Это был зов Аулэ, передавшего не вполне отчетливый, но гневный приказ явиться к Кругу Судеб.

Майрон простонал, срываясь на тихое рычание, ожесточенно бросил в корзину выбранную сумку, и пошел в конюшни.

«Сколько можно, будь вы все прокляты?! На пару часов нельзя оставить, обязательно что-нибудь случится!»

Мелькор сам не мог понять, как ему хватило сил залезть на ту высоту, где он оказался. Живот, ноги и руки были перемазаны липкой смолой вперемешку с кровью, в волосах застряли иголки, а рана чудовищно болела, заставляя тихо скулить от каждого движения ногой.