========== Часть 1 ==========

В прекрасном Тирионе на Туне шел снег. Падали крупные хлопья, а воздух переполнялся бриллиантовой крошкой, сверкающей в переливах света Древ.

Бесконечный цикл возрождения и обновления всей Арды коснулся даже благословенных земель запада, но зимы Валинора никогда не были страшны и суровы, как в Эндорэ. Никогда и никто не замерзал в лесах, никогда не царил голод, и никогда не пробирался холод в прекрасные жилища квенди. Дивные хрустальные окна становились защитой от ветра и снега, а теплые воды и жаркие цветные печи из керамики несли тепло.

Стеклянные лестницы и беломраморные улицы Тириона и Валмара сверкали живой радугой: от сияния разноцветных ламп, от переливов причудливых ледяных скульптур, от прелестных украшений в виде застывших здесь и там цветов и фруктов. Вечнозеленые деревья и кустарники наполняли звонкий холодный воздух пряной горечью хвойных ароматов.

Прекрасные сады Валинора укутывали и оставляли сладко дремать до лета. Фруктовые деревья и целые парки заботливо защищали стеклянными крышами. В оранжереях оставалась властвовать весна: нежная и яркая, пестрящая цветами, радужными струями фонтанов и пением птиц.

Для эльдар зимы влекли за собой лишь новые радости и занятия. Коньки и санки, резные фигуры изо льда, и счастье праздника, которым отмечали середину снежных дней: ведь после них холода всегда шли на убыль. А бархатные персики и капризные мандарины, больше других любящие жаркую росу Лаурелин, всегда казались на морозе еще слаще. И звезды на куполе Элентари становились столь яркими и крупными, что походили на россыпь золотой крошки. Она висела в темно-синих небесах так близко, будто протяни ладонь – и зачерпнешь полной пригоршней.

Никто не знал, кто первым придумал обычай наряжать к середине зимы ели: разумеется, не варварски срубая их, а выращивая во дворе каждого дома ту, что становилась лишь зеленее и крепче с каждым новым годом. Из ветвей рождались поделки и венки, а сладко-озорные ароматы желтых лимонов и рыжих апельсинов обещали весеннее тепло. Ленты гербовых цветов домов покрывали каждое жилище, и улицы в эти дни становились зелены, будто лето пришло до срока.

В этом году праздник витал в воздухе особенно сильно, наполняя улицы Тириона радостным предвкушением.

Радости не хватало исключительно в одном доме. Строгий до неприметности на фоне других жилищ квенди, он выделялся резкими углами окон в черном дереве, золотыми змеями вместо цветов и трав на дверном проеме, и излишне колючими кустами падуба и алого бересклета у мраморной лестницы. Лестница, нужно сказать, была очищена от снега с педантичной аккуратностью.

На кухне этого дома Тар-Майрон, падший и прощенный майа Аулэ, ожесточенно резал морковку на цукаты для принятого по обычаям праздничного кекса. Он предпринимал очередную безнадежную попытку понять практическим путем, отчего выпечка удавалась лишь женщинам. Майрон до сих пор терялся в догадках, где крылся удивительный секрет: в тембре ли голоса, в мягкости рук, в терпении или в чем-то еще.

«Уж точно не в терпении».

Столь безупречно логичный вывод Майрон сделал, когда понял, что ему терпения не занимать. Поскольку уже не первый год и именно в это время он с завидным постоянством задавал себе вопрос, что за безумство толкнуло его помочь Мелькору перестать презирать все и вся в Благословенном Королевстве.

Майрон знал, что боялись Мелькора куда больше, чем это открывала почтительная вежливость эльдар. Он оставался в этом благом месте будто чужим и оторванным от всего. Для Майрона же порядок и слаженность жизни после хаоса орочьих армий показалась глотком свежего воздуха, а жадные до знаний и изобретений нолдор пришлись по душе. Они приняли его любовь к механизмам с куда большим восторгом, чем когда-то Аулэ, подозревавший в том угрозу всей Арде. И поневоле, спустя годы, ему пришлось признать, что просто жить, обучать, создавать и видеть здесь и там творения собственных рук… не так уж и плохо? Порядок мира, который ему хотелось видеть, развивался вовсе не так, как он задумывал, но работал даже более слаженно, чем Майрон мог себе представить когда-либо.

Еще Майрон знал, что Мелькор, как ни старался доказать обратное, своего места в Валиноре так и не нашел. Вала мог обманывать кого угодно своими покаяниями и мольбами, кроме бывшего наместника Ангбанда и шпиона в Альмарене.

Кто-то должен был приглядывать за ним, да только Майрон уже не был уверен, кого защищает: то ли Валинор от стремления Мелькора крушить все, что приходилось ему не по нраву, то ли Мелькора от благодати чудесного края, выражавшейся в вежливом игнорировании валы в моменты, когда следовало бы поступить наоборот.

Майрон поднял беглый взгляд на белоснежный дверной проем кухни. Нож все так же ожесточенно опускался на морковку.

Майа сам не понял, как превратилось его «приглядывать» в жизнь в одном доме и раздраженное, но все же постоянное беспокойство. Сейчас он услышал на лестнице на второй этаж знакомые шаги: мягкие и ленивые.

В праздник середины зимы Мелькор скисал, как молоко в тепле. Майрон понятия не имел, как можно изливать еще больше болезненного отвращения, скуки и сварливой желчности, чем обычно, но Мелькору это удавалось. Точно так же, как скрывать это на публике.

Плен в Мандосе не изменил валу ни капли. Характер оставался таким же паршивым, как в Утумно.

«Поправка».

Майрон аккуратно стряхнул морковь в миску широким ножом.

«Более паршивым, чем в Утумно».

В это утро Мелькор не удосужился даже привести себя в надлежащий вид прежде, чем спуститься на кухню. Длинные волосы валы, темные, как черное дерево, растрепались, пушились и кудрявились крупными локонами. Морионовые глаза смотрели сонно и недовольно, как у разбуженной совы.

«Наверняка даже кровать в своей спальне не заправил».

- Доброе утро, - мрачно поприветствовал его Майрон.

Вала вместо ответа молча, с развязно-ленивой пластикой уселся на один из резных стульев, плотнее завернулся в темно-изумрудное ночное одеяние и уперся коленом в столешницу: нахохленный и злой.

Почему-то раздражение Майрона вместо того, чтобы всколыхнуться с утроенной силой, улеглось. Майа фыркнул и вытащил из шкафа белую фарфоровую кружку, в которую плеснул горячего травяного отвара, пахнущего малиной.

- Ты не хочешь мне помочь? – устало поинтересовался он у Мелькора.

Ответ майа, безусловно, знал, учитывая, каким отвращением к самому факту наступления утра был переполнен Мелькор.

Вала притянул к себе кружку, двигаясь с прежней сонно-развязной грацией. Моргнул.

- Мне никогда не понять, почему они каждый раз так носятся с этим праздником, - Мелькор поежился и зевнул в колено. – И ты туда же. Не хочу и даже не собираюсь, Майрон.

Майрон глубоко вздохнул, отправил ножом в миску последнюю партию моркови и бросил ее вариться в кастрюлю. Поправил кончиком пальца стрелку на пружине в изящном циферблате из керамики и меди. Часы разливались пением механического соловья, когда назначенное им время выходило.

«Одно и то же каждый год».

Мелькор лениво вытащил из деревянной миски на столе бордовое яблоко и отгрыз кусок, задумчиво глядя в пустоту.

Чем дальше шло время, тем сильнее Майрона бесило показательное игнорирование Мелькором этого праздника и не менее показательные попытки надраться во время того, как ваниар пели красивейшие (особенно если отринуть всякие смыслы, кроме чарующей чистоты музыки) гимны Илуватару. Слова порой неприятно задевали что-то внутри, будто растравленные раны, но тогда Майрон закрывал глаза и вслушивался в голоса и переборы струн. И почему-то именно в середину зимы в воздухе каждый раз витала странная магия, смягчавшая все сердца настолько, что изгоняла даже тени недоверия и страха. И лучшего времени для восстановления союзов или образования дружбы майа и представить себе не мог.

Но к Мелькору это не относилось. Этот праздник злил и травил его, напротив, сильнее чем что бы то ни было. И когда Майрон вспоминал об этом, раздражение сменялось беспокойством.