Пол под ногами гудел и наполнялся вибрацией от спрятанных внутри дирижабля моторов.

– Капитан, тангаж десять градусов, – голос у Гонсалес был грубоватый и басовитый. – Выравниваю до трех. Рыскание в норме. Крена нет. Стабилизаторы на сорок. Майрон, отъебись от датчика давления воздуха, или я засуну тебе в жопу гаечный ключ.

– Милая Гонсалес! – с нарочито пьяной ленцой потянул Мелькор. Он развалился на винных бочках с порохом, задрав ноги к потолку, и цедил нектарное игристое прямо из горла, положив себе на живот лютню и аркебузу. – Если ты обойдешься хоть полчаса без брани, я найду для тебя семилетний ром на хересовых бочках! Возможно, даже ящик!

Практика показала, что в полете Мелькор себя чувствовал столь же неуверенно, как на воде, пусть здесь дело ограничивалось банальным страхом. Страх этот Мелькор пытался утопить, в полной мере пользуясь тем, что вино начало действовать на него, как на любое нормальное живое существо.

Цири и Джарлакс сосредоточенно изучали карту хранилища и план ловушек за большим капитанским столом. На столе расстелили карту Сигила, пересеченную воздушными маршрутами. Йеннифэр разделяла это занятие первые минут пять, после чего нахохлилась и принялась смотреть в окно. Джарлакс хохотнул, обернувшись на Мелькора:

– Вот видишь, ты начинаешь понимать принципы дипломатии!

Майрон вздохнул и уныло присел за стол, памятуя, какой балаган Мелькор устроил из-за проклятой аркебузы. Особенно когда у него получилось пару раз выстрелить из нее на земле и попасть в цель. Эта железная трубка была занятно сделана, но на взгляд Майрона – совершенно непрактична из-за долгой перезарядки.

«Чем пуля лучше магического бронебойного болта? Да ничем. А болт явно быстрее положить на тетиву».

На все возражения Майрона о медлительности и несовершенстве подобного оружия, Мелькор не обратил никакого внимания и с аркебузой расставаться не пожелал. Даже более того: именно когда Майрон потребовал от него оставить в покое пороховое оружие, Мелькор залез от него на эту гору бочек.

Вид у него был – хоть парадный портрет рисуй.

Гонсалес даже не обернулась на слова Мелькора. Ее занимало управление машиной.

– Это я тебя с борта спущу, если еще раз попробуешь отвлечь меня и наеборезишься здесь, – рыкнула она.

Арбон хмыкнул.

– Не ори на наших гостей, Гонсалес. Нам еще часа три лететь, а курс мы выровняли. Кируба! Гайдропы на борт! Где Зертимон?

В задней части рубки, страшно стуча тяжелыми ступнями, возился модрон-механик Кируба. Он, примкнувший к Хаоситектам, мог считаться безвозвратно поломанной личностью по меркам общества модронов. Однажды бедняга свалился в магический раствор, после чего помутился умом и вообразил, что у него есть чувства, и он может мыслить нелогично.

Кируба, сошедший с ума настолько, что выбрал себе имя, начал печатать по тысяче триста пятьдесят листовок в день об обманчивости Великих Шестерней и порядке, который недоступен пониманию машин, после чего был изгнан из всех общин, скитаясь и ржавея на улицах Сигила. Несчастная жизнь Кирубы, обретшего противоестественные эмоции, продолжалась до тех пор, пока он не наткнулся на капитана «Красотки Элизии» и не обрел новый смысл жизни, следя за механизмами дирижабля и заливая в себя клубничный сок, перемешанный с машинным маслом, закусывая это деревянными шестеренками с сыром. Внутренний двигатель Кирубы теперь работал исключительно на этом топливе.

– Гайдропы на борту, капитан! – проскрипел он. И закинул в жабий рот деревянную шестерню, сделанную на манер печенья.

На узкой лестнице раздался грохот и тяжелые шаги.

«Красотка» порой могла провести в небе по нескольку дней, так что кок на ней тоже был. Гитзерая Зертимона назвали в честь великого идейного вдохновителя этого народа, но, в отличие от великого вождя, этот Зертимон разочаровал родителей, родню, супругу, власти, знакомых, друзей и в целом являл собой удивительное противоречие законам своей спокойной нации, предпочитавшей рассудочное планирование и концентрацию. Зертимон мог считаться единственным гитзераем, у которого крыша дома улетела на План Воздуха просто потому, что он не был достаточно сосредоточенным для жизни на Лимбо.

В итоге Зертимон сначала прибился в какой-то забегаловке помощником на кухню, затем научился импровизации в готовке, открыл свое дело, прогорел до того, что продал сапоги, побыл нищим из Улья и прибился, наконец, к команде «Красотки Элизии», в каком-то смысле навсегда покинув бренную землю.

Сейчас он, весь в синих татуировках, вылез из трюма с гигантским подносом, нагруженным едой.

– Ого! – только и сказала Цири.

– Пожрать подано, капитан! Не обляпай сиськи, Гонсалес! – только и сказал Зертимон, грохнув на стол поднос, где красовалось семь плоских свертков лепешек: внутри каждой спряталась смесь из увесистых полосок рубленого мяса, свежие овощи и сметана с паприкой, перцем и горчицей. По размеру каждый сверток напоминал крайне небольшое, но вполне весомое полено.

Все необходимое Зертимон вообще-то жарил на решетках системы охлаждения моторов.

Майрон взял свой сверток, пытаясь примериться, как можно это съесть. Даже его рот открылся бы на толщину этой штуковины с трудом. Он покосился на Мелькора:

– Слезь оттуда, – бросил он. – И поешь.

– Нет, – убежденно заявил Мелькор, наконец-то принимая вертикальное положение и упираясь каблуками сапог в две бочки внизу. В одной руке у него была аркебуза, в другой – бутылка, на коленях лежала лютня.

– А следовало бы, – заметила Цири. Она вгрызлась в свою еду первой и облизала губы, на которые тут же капнул сок из помидоров. – Это вкусно. К тому же… – она запнулась и внезапно смущенно уставилась в столешницу.

Главным образом это случилось из-за того, что штурман Гонсалес во всем своем мускулистом великолепии наклонилась над Цири за едой себе и капитану так, что почти ткнула девушке приоткрывшимся декольте в лицо. И даже заметила поведение Цири, отреагировав на него по-своему. Она нагло взяла ее за подбородок под испепеляющий взгляд Йеннифэр и вытерла жестким пальцем каплю соуса в уголке рта Цири.

– Ты испачкалась, маленькая праймерша, – хрипловато произнесла Гонсалес, глядя на девушку бархатными карамельными глазами.

Джарлакс присвистнул и кашлянул. Невозмутимо отгрыз кусок лепешки. Майрон застыл с приоткрытым ртом и спустя секунду ожесточенно взялся за еду, решив проигнорировать правила приличия. Йеннифэр нахмурилась, злобно глядя на Гонсалес.

– Майрон, – лениво потянул Мелькор, покачивая стволом аркебузы. – Ты ничего не хочешь мне передать?

Майрон с удовольствием отгрыз еще кусок. До того, как он почувствовал запах еды, майа даже не осознавал, насколько голоден.

– А что я тебе должен передать? – слегка неразборчиво ответил он.

Мелькор вздохнул, посмотрел на бутылку, посмотрел на аркебузу и после тяжелых раздумий все-таки оставил в покое аркебузу и вытянул руку. Майрон обреченно посмотрел на Мелькора и вложил ему в ладонь оставшийся на подносе сверток.

Йеннифэр чуть заметно и удрученно поморщилась, глядя на то, как все кругом ели: без единого намека на приборы и аккуратность. Когда образ чинности разрушил даже Мелькор, разом откусив увесистый кусок с хищностью крокодила, чародейке пришлось смириться с окружающей обстановкой. И присоединиться к остальным.

– Кстати, Мелькор, – Цири встряхнула головой со слегка ошалевшим видом. – Дай мне уже бутылку!

Внутри огромного грузового контейнера, целиком состоящего из дерева, было темно. Контейнер был бережно помечен знаками винодельни, производившей его мнимое содержимое.

Мелькор в темноте крепко сжал руку Майрона и сосредоточенно сопел так, что было слышно. Волшебную искру света никто вызывать не стал – светящиеся бочки и бутылки с вином могли вызвать подозрение даже у охраны, которая за взятку исполняла свои обязанности не столь халатно, сколько более протокольно, чем все привыкли.