Цири крепко обхватила Йеннифэр за плечи, пытаясь игнорировать падающие на головы камушки. Пока что – мелкие. Пыталась игнорировать ходящий ходуном пол.

Она просто подумала о том, что очень хотела бы оказаться в Хамелеоне. Прямо сейчас. О холодном пиве. О Геральте, играющем в гвинт. О песнях Лютика. О вчерашних покупках и зеленой шапочке со щегольским красным пером.

Арка рядом с ними сложилась, проваливаясь с грохотом, заставив Цири вздрогнуть от мысли, что хватит секунды, чтобы умереть, и умереть глупо.

«Не думай об этом. Не думай».

Цири в красках представила себе свою комнату. Золтана, потрясающего кулаком в дверях. Улицу и фонарики, и танцовщиц в ярких юбках, и лавку пекаря, закрыла глаза…

«Сейчас!»

Вспыхнуло белым, золотым, зазвенело в висках, телепорт затянул их в себя, унося из разрушающихся руин.

А потом Цири почувствовала, что что-то идет не так: портал затягивал ее в себя, словно воронка, бросал куда-то щепкой в шторме, уносил куда-то.

И прежде, чем вокруг стало темно, Цири ощутила липкий темный страх, затопляющий все внутри и одну-единственную мысль: она понятия не имела, куда переносил ее портал. Сбившийся, сошедший с ума телепорт, которым она не смогла управлять.

Шел сто пятьдесят шестой год первой эпохи Белерианда и Средиземья по летоисчислению от первого восхода солнца. Северная твердыня тьмы, Ангбанд, была взята в полукружье осады южными армиями эльфов-нолдор и их союзниками. В Белерианде царило благословенное время, названное Долгим Миром.

Величайшее зло Арды сидело верхом на шее огромного чучела орла и лениво раскачивало левой ногой. Левая нога, как и правая, была обута в верховые сапоги с неброской вышивкой и золочеными гвоздиками в низких каблуках. Угольно-черную парчу дублета с вычурными дутыми рукавами покрывали узоры тусклого золота, похожие на переливы диковинной чешуи.

По спине Мелькора спадала туго переплетенная и высоко стянутая темная коса, заключенная в панцирь-накосник в виде змеиного хребта. Коса тянулась ниже бедер и была толщиной с кулак. На голове, разумеется, красовалась высокая хищная корона с Сильмариллами, наполненными густым перламутровым сверканием.

Майрон, прозванный квенди Амана Сауроном, а синдар Белерианда – Гортауром, не знал, что в открывшейся ему картине выглядело более вопиющим: похабно воссевший на шее дохлой птицы Повелитель Судеб Арды, или сама птица, прикрепленная к потолку на толстых канатах и цепях. Общую картину усугубляло то, что бардак в комнате царил исключительный. Практически все свободное пространство и рабочие столы были завалены свитками, крадеными книгами на синдарине и квенья, обрывками бумаг в пятнах чернил и перьями. Майрон заметил пару перевернутых чернильниц из красного стекла, хрустальную статуэтку нагой девицы, два черепа, изляпанный цветастыми пятнами мольберт с холстом, горшок с зубастым ярко-желтым аконитом, который давился чьим-то пальцем, разбросанные кисточки для рисования. Логическую цепочку, побудившую Мелькора свалить в одном месте именно эти предметы, Майрон даже не пытался воспроизвести. Еще он заметил огрызок яблока, лужу крови, бутылку вишневой настойки на спирту, которой осталось на донышке, и грязную тарелку. Картину завершал висящий на одной из ламп-кристаллов тяжелый черный плащ с золотой каймой, подбитый тканью без узоров. И полотенце для волос на люстре под потолком, которое любовно обнимал человеческий скелет.

Майрон почти привык, что хаос, искажение и диссонанс в присутствии Мелькора на более бытовом уровне превращаются в обыкновенный бардак. Почти привык он и к тому, что творческая мысль Мелькора дело исключительно бессистемное и следует она путями, недоступными пониманию здравомыслящего существа – но не настолько же! Знал он и то, что Мелькор из-за обожженных дочерна рук потерял большинство возможностей творить собственноручно, поэтому регулярно выдумывал себе новые занятия.

Порою занятия были весьма… своеобразные.

Но подвешенное чучело Майрон бы назвал последствиями крепко попавшей под хвост вожжи. Или предположил бы, что Мелькор перебрал своих лекарств, либо добавил в них какие-нибудь подземные грибы. Судя по тому борделю, в который превратилась мастерская, второй вариант был недалек от истины, но с Мелькором ни в чем нельзя было быть уверенным, так как подвешенный к люстре скелет мог означать все, что угодно, даже хорошее настроение.

Мертвые орлиные глаза, замененные на стеклянные, смотрели как будто осуждающе. Крепления тихо поскрипывали, а крапчато-белые перья чуть шевелились под невидимым сквозняком.

– Серьезно? Ты ради этого меня позвал, Владыка? – угрюмо поинтересовался Майрон, сложив руки на груди. Голос его, шероховато-металлический, неуловимо напоминал хрипловатое волчье ворчание.

Его одежды не отличались пышностью: Майрон предпочитал практичность и ограничивался лишь качеством материалов, поэтому на фоне расшитого золотом великолепия Мелькора его потертая темно-кровавая куртка из кожи и серо-стальной пояс с квадратными бляхами смотрелся почти по-солдатски примитивно, как и брошь на плече в виде волчьей головы с яшмовыми глазами. Золотых гвоздей в мягких коричневых сапогах тоже не было и в помине.

По лицу Мелькора от интонаций майа скользнула кислая гримаса, словно айну надкусил лимон. Он одним движением подтянул ноги и ловко поднялся, уцепившись кончиками когтей черных латных перчаток за канат.

Всей поверхностью ладони Мелькор не хватался. Никогда, если мог.

– Нет, венцы цветочные плести. Какая вершина мысли, Майрон! – съязвил он в ответ. Низкий тяжелый голос Мелькора напоминал смесь расплавленного свинца со смолой. – Да, ради этого.

Майрон наблюдал за его движениями с угрюмым неудовольствием. Мелькор, расставив руки, вышагивал вдоль орлиной спины, шатко балансируя на скрипучей, качающейся от каждого движения конструкции, и Майрон не выдержал:

– Ты грибов переложил в свои лекарства? Мелькор, зачем тебе рядом со спальней чучело орла? Ты не мог свои… замыслы… для начала нарисовать?

– Скучно, – с отвращением процедил сквозь зубы Мелькор. – И отвечая на первый вопрос, – Мелькор употребил не вполне цензурную, но лингвистически безупречную комбинацию слов из валарина, предлагающую Майрону воплотить в материальной форме свое мнение, скормить его по кусочкам выводку пауков из Земель Ужасной Смерти, а потом совокупиться с ними. – На второй и все остальные… – Мелькор опасно покачнулся, вышагивая вдоль крыла по направлению к Майрону, и ловко ухватился за канат железными когтями. Одно из колец накосника весело звякнуло об обруч короны. – Я пребываю в размышлениях, но намерен ответить тем же образом.

Майрон выдохнул с отчетливым утомленным стоном, потер переносицу и раздраженно сдвинул низкие и густые светлые брови:

– Если ты изрек все свои размышления… Владыка, я пойду работать дальше, – он жестом позвал Мелькора спуститься. – Слезай, или ты упадешь и сломаешь себе что-нибудь.

Мелькор поморщился и скривился, но занял относительно устойчивое положение. Правда, принял позу с явной пародией на героя преданий нолдор.

– Кем ты возомнил себя, осмеливаясь говорить, что мне делать? Нет, – в голосе Мелькора скользнули повелительные стальные нотки. – Этого птичьего выродка поймали солдаты, когда он шпионил вблизи. Пока ты, – Мелькор указал на майа, – шлялся по своим неотложным поручениям, – вала картинно коснулся груди. – Я работал, и изучил достаточно, чтобы понять, как работают крылья созданий таких размеров и конструкции. К несчастью, птица, конечно, умерла, но это, – Мелькор уперся внешней стороной запястий в бедра и ткнул мыском сапога в сустав крыла, – осталось. Я не захотел окончательно избавляться от трупа. Мне всегда было любопытно, как же нолдор помещаются у них на спинах, - Мелькор ощерился с блаженной глумливой ухмылкой. – Это приятно – знать, что один из любимцев моего брата теперь носит меня на спине против своего желания и не в силах мне отказать.

– Это были твои поручения, – отрезал Майрон ледяным тоном и скептическим взглядом смерил висящую на уровне его головы тварь. И Мелькора, который выглядел так, словно еще немного, и начнет светиться от довольного злорадства не хуже Сильмариллов. – А если ты удовлетворил свое любопытство… мой повелитель – слезай оттуда.