Мелькор фыркнул и наклонился к самому его лицу, едко бросив одно-единственное слово:

– Обойдешься.

Ночью Цири вырвал из сна странный звук. Сначала стоны показались ей частью весьма приятного и красочного сна, в котором почему-то фигурировала смуглая черноволосая девушка с маленькими рожками на лбу. Но видение незнакомки быстро начало таять, сонная дымка – рассеиваться, и Цири поняла, что к снам звук не имеет никакого отношения. Открыв глаза, она и вовсе осознала, что его источник находится на первом этаже дома.

Стонали, вздыхали и охали протяжно, сладко, неприлично громко и с большим удовольствием.

Цири полежала, глядя в потолок. Глубоко вздохнула.

«Джарлакс, чтоб его. Он был прав».

Позевывая и ежась, она с неудовольствием спустилась этажом ниже, где обнаружила в гостиной Джарлакса, который с неестественно домашним видом разливал по ярко-желтым чашкам с кувшинками чай из большого зеленого чайника с улыбчивой жабой на боку.

Кто-то в спальне особенно громко и настойчиво потребовал еще, вот только кто от кого – Цири не поняла. Йеннифэр испепеляюще посмотрела в сторону коридора, который сворачивал к двери и слегка скривилась.

– Как мартовские коты, которые орут на весь квартал посреди ночи, – проворчала она и взяла из голубой хрустальной вазочки печенье.

Джарлакс лучезарно улыбнулся до ушей.

– А я был прав. Слышите же.

Цири сонно присела на диван рядом с Йеннифэр и положила голову на ее мягкую грудь. Чародейка по-матерински погладила Цири по волосам. Джарлакс мечтательно вздохнул.

– Даже слишком хорошо слышим, – недовольно ответила чародейка, перебирая пепельные пряди Цири. – Боги, они и мертвого разбудят своими воплями. Ненавижу мужчин, которые издают столько звуков при…

Цири зевнула во весь рот и укоризненно насупилась.

– Мама! Может, как-нибудь сказать им… быть потише? – она опять зевнула. – Ой, мамочки.

Звуки становились все громче и отрывистее, намекая на разгар логической кульминации происходящего.

Джарлакс уселся на полу рядом с ними, скрестив ноги.

– Ну, когда-нибудь они все равно закончат, – со знанием дела заключил он. – Если надумаете вламываться к ним, лучше подумайте, что они так и не помирятся и будут срывать зло на нас. Ваше здоровье, девочки, – Джарлакс криво ухмыльнулся, салютовал им фарфоровой чашечкой и отпил чая.

Йеннифэр со стоном погрузила лицо в подушку дивана.

– Проклятье, – выдохнул Майрон.

Он повалился на кровать рядом с Мелькором, который смотрел в потолок ошалевшими и ничего не соображающими глазами, и тяжело дышал. Его бледная грудь с отблеском металла на коже высоко поднималась и опускалась.

Майрон так и не мог понять, каким образом перебранка перед сном превратилась… превратилась в то, что между ними только что произошло. Ничего подобного раньше не случалось и в помине: и уж если они могли повздорить, то точно не теряли рассудка до такого отвратительного состояния пьянства от похоти. Он отчетливо помнил, что в какой-то момент стало наплевать на то, кто мог их слышать, и весь мир ужался до размеров чужого тела в кровати под ним и над ним, а потом – до заживших рук Мелькора, которые он впервые ощутил на собственной коже. Майрон как будто потерял всякую способность понимать, что происходит, требуя больше и больше, как одержимый.

В ушах стоял звон, в голове – туман, в паху тянуло и ныло.

Это не было их первым соитием, но никогда, никогда Майрону, как и Мелькору не приходилось терять от него рассудок настолько грязным и глупым образом. Когда бы они ни ложились вместе, это всегда происходило по воле и тел, и разума, и случалось это редко, но в безошибочно необходимый момент, и переполнялось такими интимными чувствами, которых в другой момент они бы не открыли друг другу ни за что. Говорить об этой неестественной откровенности было… неприятно.

Они и не говорили.

Но то, что случилось сейчас, выходило за рамки всех мыслимых пределов и границ! Они как будто пали до уровня эдайн, которые теряли голову от похоти!

«Позор позоров. О, великая тьма».

Мелькор, растрепанный и неуместно смущенный, наконец-то сел в кровати, пытаясь налить подрагивающими руками воды. Графин в его руке дребезжал о край стакана.

– Майрон, – хрипловато выдохнул он и залпом выпил воду. – Это вот что сейчас было? Вот это все?

Он подполз ближе к Мелькору и привалился головой к его груди. Чужое тело было горячим и чуть влажным, а сердце в нем колотилось так часто и гулко, что Майрон на мгновение испугался.

– Это… кажется, это то, что должны переживать эдайн, – он тяжело выдохнул и обнял Мелькора поперек живота.

«А еще до ванны нужно доползти. Обоим. Как тяжело шевелиться-то».

– И это у них вершина отношений? – простонал Мелькор, сползая обратно на подушку. – Да они же тогда и понимать не должны, что на самом деле происходит! Что за недоразвитая раса? А мы… ох, Майрон, какой позор! – Мелькор натянул одеяло почти до носа. Поверх торчали только черные глазищи и воронье гнездо растрепанных волн, локонов и кудрей.

Майрон заставил себя налить воды в стакан. Выпил.

– Майрон, – очень тихо шепнул ему Мелькор, открывая лицо. – Как думаешь, я громко кричал?

«А я? Да кто знает?!»

– Ох, Мэлко, – он провел пальцами по его волосам, раскинувшимся во все стороны по половине постели, и упал рядом на подушку. – Я понятия не имею. Надеюсь, мы никого не разбудили.

Им было невдомек, что все сидевшие в гостиной так и заснули, не дождавшись тишины в доме. На столике остывал, покрываясь радужной пленкой крепкой заварки, чай.

Цири уткнулась лицом в грудь Йеннифэр, обнятая ею, как дитя, и мирно посапывала с улыбкой на губах. Ей опять снилась смуглая девушка с рожками на лбу, и сон был исключительно приятный.

Йеннифэр снился жуткий карнавал, на котором она почему-то была голой, а за ней гонялись разъяренные павлины, как один похожие на императора Нильфгаарда. Они требовали разбудить Цири и отвести их на дирижабль.

Джарлакс, что развалился в кресле-качалке у камина, задрав ногу на подлокотник, тоже видел сновидения. Ему снилось теплое море, горы алмазов и гигантский изумруд между грудей прекрасной нимфы в юбке из кокосовых листьев.

Утро следующего дня прошло в подчеркнуто благопристойной и противоестественной атмосфере. Мелькор был вежлив, Йеннифэр – доброжелательна, Цири – весела и говорлива, Джарлакс – тактичен, а Майрон практически излучал благодушие.

Иными словами, неловкость была такой, что ее можно было высасывать из воздуха через соломинку или черпать ложкой, накидывая в тарелки вместо заправки для салата.

Присланное неизвестными письмо не солгало ни капли. Как не солгали и слова прорицателя Эрлебона Вельримино, что идея в Сигиле может цениться дороже денег. Оказалось, что в огромном городе повсюду были глаза и уши, и на их счастье первыми, кто услышал разговоры Мелькора о вопиющей несправедливости общественного строя, оказались те, кто всеми силами старался этот строй разрушить. А также те, кто творил хаос, считая его своей единственной религией и базой мироздания. И то, и другое пришлось весьма по вкусу Мелькору, Цири и Джарлаксу, но было кисло воспринято Майроном и Йеннифэр в силу их природного здравомыслия и отсутствия врожденной тяги к поиску проблем.

Как бы то ни было, в страшно таинственной обстановке, в каком-то подвале в трущобах, им подробно объяснили, что идея о разграблении хранилища Банка Триады была грандиозна и заслуживала немедленного воплощения в жизнь. Особенно при помощи тех, кто за второй день пребывания в городе разгромил кабаре танар’ри и остался после этого живым как будто бы без особых усилий. Денег, как наемникам, им не предложили. За свои услуги не потребовали ничего.

Майрон с самого начала пытался разглядеть в этом подвох, и подозревал его ровно до тех пор, пока не заговорил об оплате сам, поскольку от идеологических разговоров у него начали чесаться зубы.