«Точно задумал что-то, что мне не понравится».

И все-таки в сумасшедшем базаре были свои прелести. В мрачного вида лавке музыкальных инструментов «мастера Анк’керра» Мелькору приглянулась прекрасная обсидианово-черная лютня с прожилками золотого дерева. По мнению Майрона, инструмент был единственным заслуживающим внимания среди всего остального.

Мастер оказался одним из тех странных безносых существ с зеленоватой кожей ящериц и длинной заплетенной бородкой. Он переспросил их несколько раз, действительно ли они желают купить «зачарованный Плетением Тени ужасный инструмент».

Только услышав о Теневом Плетении и ужасе, Мелькор схватил лютню без торга и раздумий, а потом без устали говорил Майрону, сколько можно натворить с помощью музыки, если раньше магия подчинялась одному его голосу.

К лютне, к их общему удивлению, прилагался список мелодий и заклинаний. Оказалось, что при наигрывании определенных аккордов и пропевании некоторых слов, можно было заставить всех в округе дико смеяться до изнеможения и боли, или оглушить жутким криком до того, что из ушей польется кровь. Или, что привело Мелькора в абсолютный восторг, заставить вырасти из пола гигантские щупальца, которые будут хватать и жалить всех, кто попытается через них пролезть.

Майрон отвел душу в лавках оружейников и бронников. Работа, которую делали местные мастера, была удивительна. Спустя час Майрон со стыдом и отвращением осознал, что никак не может понять, каким образом оружейники усиливают чарами свое оружие так, что от разнообразия эффектов начинало рябить в глазах. Были клинки, которые отравляют без масел для лезвия. Были те, которые замораживают и жгут огнем. Были те, которые ослабляли живых и те, что были особенно опасны только для нежити и, как выразился кузнец, «тварей из Бездны и Девяти Кругов». Были те, которые позволяли владельцу пользоваться бесчисленным списком заклинаний: один меч обладал волшебными искрами, второй огненными шарами, третий усиливал удар втрое, а то и вчетверо.

В итоге Майрону приглянулась прошитая металлическими пластинами удивительно легкая кожаная куртка. Изнанка залихватских широких отворотов ниже середины груди была вышита неброской смесью кирпично-коричневых красок, а в месте запаха тело защищала кольчуга. Мастер позволил проверить куртку – самая едкая кислота скатывалась по ней не хуже воды. Вторым, что легло Майрону в руки, были две роскошные сабли. Сталь была такой, что работа могла бы если не сравняться, то походить на его собственную. Металл отливал холодным зеркальным блеском, мерцая ореолом красноватых искр по клинку и вязью зачарованных рун на местном языке. Дубовую колоду он рассек с одного удара первой сабли. Со второго удара дерево вспыхнуло огнем.

Мелькору приглянулся вычурный узкий клинок с непривычной для любого мастера Арды округлой гардой, защищающей руку. Мастер сказал им, что меч звался скьявоной, но это слово Майрон слышал впервые.

Навершие меча усыпали туманно-серые бриллианты. Дымчатое лезвие почти не блестело, переливаясь черно-золотыми струящимися изгибами. Оружейник пояснил им, что клинок был зачарован на высасывание чужих сил, а потому требовал обращения серьезного и уважительного, иначе мог быть опасен даже для владельца.

А следующим изобретением Сигила, оставившим неизгладимый след на впечатлениях и Майрона, и Мелькора, оказались… кружева.

Им было привычно, что ночные одежды и мужчин, и женщин Арды, больше всего походили на длинные свободные сорочки в пол – как правило, неброские, приятные к телу и легкие. Но не в Сигиле! До этого места Майрон и не предполагал, будто кому-то может прийти в голову спать в одних штанах, в нелепых штуковинах, которые натягивались на все тело, а женщинам – в тонюсеньких кусочках кружев, которые скорее подчеркивали наготу, чем прикрывали ее.

Но верхом этого стало то, что эльдар почти наверняка сочли бы безвкусным и опасным. На взгляд Майрона, это являлось подлинным торжеством машин над руками мастеров. Кружево, набитое поверх плотного шелка на ночных одеждах, которые им приглянулись, было сделано механически, и Майрон с удовольствием заметил, что такой точности углов и такой четкой безукоризненности повторяемого узора, не могли заменить ни одни живые руки. Бесконечная симметрия треугольников и квадратов закручивалась в спирали и линии, и не имела ничего общего с теми сентиментально-слащавыми цветочками, что так любили эльдар.

Майрон выбрал себе длинное темно-серое одеяние с коротким вырезом углом до ключиц, прошитое более светлым узором по отворотам рукавов и воротнику. Больше никаких украшений не имелось. Мелькор вцепился в роскошный образец швейного искусства цвета густого медового золота. По овально-плоскому вороту, почти открывавшему плечи, широким углом рассыпалось все то же машинное кружево, состоящее из острых углов и полукругов – темно-золотое с вкраплениями черного. Это был крупный, геометрический, слишком грубый для женского узор. На спине такое же шитье спускалось почти до пола.

Что удивило Майрона еще больше – кружево было удивительно гладким. Оно не должно было цеплять волосы или царапать кожу с изнанки. Как мастера ухитрились это сделать – он так и не понял.

«Удивительные вещи. Какого только разнообразия искусства можно добиться с помощью машин! Хоть в каком-то мире это поняли!»

Они и не заметили, как дождь прошел уже дважды. Некоторые магазины начали закрываться, обозначая наступление глубокого вечера, переходящего в местную ночь. Прохожих стало меньше, часть уличных торговцев свернула лавки, и перестала быть столь назойливыми.

Пришлось возвращаться домой.

Дабусы по-прежнему деловито подрезали шипастые лозы, разросшиеся повсюду, и стирали лозунги всех мастей, написанные на стенах, которые должны были появиться вновь уже через пару часов, и сдирали объявления. Какие-то из них, впрочем, оставались на местах.

«Кабаре «Роза Элизиума». Приходите и наслаждайтесь всеми чувствами, ибо в любви и удовольствиях – истина всех миров! Аттракцион планарного путешествия для пар всех рас и полов! Наслаждайтесь друг другом на берегу прекрасного озера! Танцевальные вечера на морском берегу, фейерверки, угощение и интеллектуальные беседы в розовых садах Элизиума!»

И опять следовала обычная здесь приписка мелким почерком.

«Оплата по четверти часа. Отвратительным ненавистникам жизни, посвятившим себя энтропии, праху и убийствам во имя правосудия, вход воспрещен! Наслаждайтесь своими тюрьмами и моргом, ублюдки!»

Нагруженный ящиками, коробками и мешками модрон лязгал железными лапками, упрямо следуя за ними по улице. Майрону все еще было странно воспринимать это маленькое железное чудовище, как нечто, способное мыслить, а мыслить оно более чем могло, в чем он убедился, когда модрон поначалу принялся торговаться.

«Интересно, мозги у него тоже железные?»

Мелькор привык к модрону почти мгновенно. В других обстоятельствах Майрон бы разобрал эту штуку или попытался понять, как она работает, но не сегодня.

Влажная каменная дорога блестела под ногами. Весь город вокруг заблестел, потемнел от дождя и теплого света фонарей, как будто воздух сгустился, а свет пропал. Снова начало накрапывать.

– Прямо как дома, – фыркнул Мелькор, морщась от попавшей на лицо капли. – Мерзкий дождь, который впитал в себя всю дрянь из кузниц и цехов.

Майрон стиснул его руку крепче – слегка влажную от дождя, теплую и жилистую. Сплел пальцы с пальцами. Мелькор не возражал, только бросил на него короткий и как будто бы укоризненно-хитрый взгляд.

– Дома дождь злее, – улыбнулся ему Майрон, оглядывая притихшую от непогоды улицу. – Помнишь, как однажды что-то смешали в котлах и потом из Ангбанда несколько дней никто и носа не высовывал, потому что от дождя оставались волдыри? По сравнению с этим, он здесь почти чистый.

– Все равно липнет к волосам, – проворчал Мелькор и бросил короткий взгляд на вывеску с деревянной раскрашенной курткой и витрину под ней. Внутри какой-то мужчина с полу-козлиным телом красовался перед зеркалом, чинно примеряя узкий вышитый жилет.