«Путешественник и рассказчик… старый пьяница и пройдоха. Но как пишет!»

Уютно потрескивал камин. Ноги в полосатых желто-зеленых носках и смешных тапках с загнутыми носами Эльминстер пристроил поближе к огню. Чай на столике вкусно пах мятой и черной смородиной – лучше не придумаешь для весеннего вечера, когда и согреться нужно, и не хочется тяжелой зимней пряности напитка. Его ученик уехал за припасами в деревню и должен был вернуться через пару дней. Скоротать ночь за книгой в тишине представлялось прекрасным отдыхом.

Но когда он прочел уже добрую половину книги, то ощутил зов, который слышал уже много раз: чистое, сильное, огромное присутствие Мистры, его прекрасной госпожи, владычицы Плетения, к которой Эльминстер пылал чистой и незабвенной любовью. Это было похоже на звон струн и переливающееся мириадами цветов дрожание паутины магии, в которой он чувствовал послание для себя.

Богиня говорила ему, что равновесие обыкновенного Плетения и Теневого нарушило нечто. Или некто. Плетения всегда пребывали в хрупком балансе, уживаясь друг с другом и соперничая многие века жизни Фаэруна, а своим противоборством и количеством последователей влияли на целый мир.

Баланс должен был храниться незыблемым. Но сейчас, в эти дни, в плетение Тени вторглось что-то дикое и чужеродное, переломив даже волю Шар. Пусть ее магия была безумна, зла и противна любому, кто брался за колдовство, она должна была существовать, пока не угаснет в результате долгой кропотливой борьбы с последователями Шар, которые перестанут давать силу богине.

Для юных неофитов магии сия мысль показалась бы кощунственной, но Эльминстер, старый хитрый лис, привык к тому, что мир не черно-бел, даже если очень хотелось, чтобы все в нем было светло и хорошо.

Эльминстер выслушал свою богиню. Он принял ее напутствие и наказ – найти тех, кто мог натворить много бед. Найти ту или того, кто обладал немыслимой волей и властью, чтобы сопротивляться силам божества.

Все так же напевая себе под нос незамысловатую песенку, Эльминстер зажег волшебный светлячок, повисший белым шариком над головой, поднялся в рабочий кабинет, и разложил на тяжелом дубовом столе огромную карту Фаэруна. На листе пергамента он принялся чертить формулы и знаки, колдовать над магическим шаром, который стоял здесь же, на столе. Ему потребовалось бы много часов, чтобы определить источник прорехи в Плетении, да еще и Теневом, но и это было возможно. В конце концов, пользоваться им он не желал – Эльминстер собирался всего лишь посмотреть на него, словно на скатерть, в которой где-то зияла дыра. И понять, кто и где оставил след. Никто, кроме него, не смог бы отыскать таких следов без привязывающих вещей вроде пряди волос или клочка одежды, и тем более без знания о порталах и заклинаниях, которые были созданы рядом с местом вмешательства. Кроме того, каждый день на огромном континенте Фаэруна случались сотни и тысячи телепортаций и заклинаний. А Эльминстер и понятия не имел, был ли портал как таковой рядом с местом, где кто-то произнес неведомое пока заклинание.

Но он мог это понять. И узнать, кто собирался натворить дел, которые могли повлечь настоящую катастрофу.

«Занятно. Человек не может удержать в себе такую силу без чьего-либо благословения. Может, речь и не о человеке?»

Плетение ощущалось картой, расстилавшейся, сколько хватало глаз. Эльминстер пробегал пальцами по тонким струнам, пытался обозреть необъятное, взлетал птицей и опускался змеей под землю, пытаясь нащупать источник странной магической пульсации, встревожившей даже его богиню. Искал обрывки энергии, искал след, который мог привести его к кому-то, потому что магия была подобна шлейфу аромата, который разливался в воздухе, и неизменно следовал за колдующим.

Может быть, ему следовало даже поговорить с другими Избранными – хотя бы связаться с Келбеном и Лейрел – но не сейчас!

Через многие и многие часы, когда поднялось заново и уже пошло к закату медовое солнце, Эльминстеру показалось, что он что-то нащупал. На далеком севере.

В Рашемене.

Лодка-плоскодонка беззвучно плыла по синим, кристально-чистым и головокружительно глубоким водам озера Ашейн. Серебристый морозный туман окружал суденышко плотным облаком. Ни руля, ни весел у лодки не было, а парус был подвернут к низкой мачте, но лодка двигалась сама, не меняя курса. В воздухе висела стылая ледяная сырость, которая пробирала до костей.

Настроения в лодке разделились. Йеннифэр дрожала от холода, обхватив себя руками за плечи, и за первые полчаса несколько раз поднималась, делала резкие взмахи руками и сгибала ноги: пыталась согреться.

Ведьмы, разумеется, не оставили преступникам ничего, кроме скудного запаса еды. На взгляд Йеннифэр, предназначенного лишь для того, чтобы поиздеваться: весь «запас» состоял из сушеных грибов, которые задубели так, что их и жевать было невозможно. О, и была кружка! Кружка, чтоб ее! Для ледяной воды, по которой они плыли!

Она была зла, замерзла и чувствовала дьявольскую усталость – шли вторые сутки без сна.

«Если нас не доконают эти проклятые духи, то доконает холод. Рано или поздно кто-то свалится от лихорадки, а лечить ее нечем».

Она сомневалась, что кровоостанавливающие травы и мешочек дамских принадлежностей помогут в этом деле хоть чем-нибудь. Чародейка уже почитала за чудо тот факт, что никто из них не заболел к сегодняшнему дню. Организм Цири проявлял чудеса выносливости, а насчет себя Йеннифэр не была столь уверена, поскольку чувствовала отвратительную приливающую слабость, с которой справлялась лишь посредством железной воли. Но на холоде, в тонкой одежде, которую до сих пор было нечем зашить… сколько она продержится на ногах?

«Проклятье».

Расцарапанное плечо противно саднило. Поспать в лодке не представлялось возможным. Места было слишком мало, а пять пассажиров – слишком много для этого суденышка.

Чародейка бросила косой взгляд на Мелькора. Коронованное недоразумение вело себя подозрительно тихо и бледнело с каждой минутой, проведенной на воде. Майрон вился вокруг него еще более подозрительно, больше всего напоминая ей осу над вареньем. Он угрюмо молчал, но все время пытался коснуться Мелькора, останавливая каждый жест на полдороге, будто бы из неуместного смущения. Со стороны это выглядело очень глупо, очень заметно и очень раздражало, но сейчас Йеннифэр раздражало абсолютно все.

Ее бесила погода. Ее бесил этот дикий край, полный самодовольных ведьм и провинциальной дикости. Ее бесил Майрон, который неуловимо напоминал нерешительного юнца, впервые желающего пригласить девушку на свидание. Ее бесил Джарлакс, который лыбился так, словно его приговорили не к смерти в когтях армии духов, а к веселой прогулке. Ее бесило, как смотрелась одежда этого остроухого, не сочетаемая ни с чем – куртка из волчьего меха, яркие красные штаны, шляпа с разноцветными перьями, сапоги с золочеными украшениями. Она до сих пор не понимала, почему его не заставили вернуть награбленное – разве что ведьмы сочли, будто торговать краденным таким индивидуумом ниже их достоинства и проще выплатить торговцам стоимость товара. Ее бесила легкомысленность Цири, которая была преувеличенно спокойна и согревалась тем, что делала упражнения, балансируя на мысе лодки и тем самым раскачивая ее.

Первым молчание нарушил Джарлакс. Он поправил перо на шляпе и с довольным видом оглядел присутствующих.

– Что-то вы все кислые. Я не вижу радости на лицах из-за нашего чудесного спасения.

Лодка, поскрипывая, двигалась по воде. Цири круговыми движениями разогревала плечи. Йеннифэр покручивала запястьями и дышала на руки. Воздух вырывался изо рта облачком. Мелькор зеленел, ежился на поперечной скамье посреди лодки, а потом обхватил руками живот и поджал колени к груди.

Майрон недовольно поморщился, барабаня пальцами по дереву лодки.

– Ты же их слышал, – мрачно ответил он Джарлаксу. – Нас должны разорвать духи. Если они хотя бы вполовину так же сильны, как те, что были – поверь, они исполнят обещанное.