— Я верю Рою, и Даскал нас не подводил. Он не поймет меня, если вернется на пепелище или похороны. Собирайте все и грузите на сани. Выживем как-нибудь.

Открыли хранилища, и распахнули двери домов. Все без остатка грузили в мешки. Люко прикрикивал на тех, кто явно пытался что-то утаить. Скоро вереница саней несла все запасы Калинора на долгую зиму. Завтра людям нечего будет есть. Женщины плакали навзрыд, все с красными лицами, топили снег и падали, закрываясь руками. Мужчины натягивали луки, точили копья, охота в зиму редкое испытание.

Сперва решили заглянуть в храм Гебы, набились кучей, встали на колени. Женщины все еще не могли петь песни, поэтому решился Люко. Он часто сбивался, а потом и вовсе бросил. Простыми деревенскими словами он просил, чтобы воины уплыли куда подальше, охотников ждала удача в пути, а Даскал вернулся скорее.

Свежий воздух надул душный храм, Гудри распахнул двери и завопил:

— Дым! Они подожгли рыбаков!

— Ну, все, этак с меня хватит, значит! — Бодрик схватил молот и заорал. — За мной Инкарцы! Наших братьев жгут!

Люди хлынули наружу, но Люко придержал Роя.

— Собери всех женщин, и если увидишь воинов короля, уводи всех из деревни в лес. И еще. — Он посмотрел на Гебу. — Помолись за нас.

Инкарцы неслись к рыбацкой деревеньке, а Рой пристыл к дверям церковки. Там, далеко будет битва, а он здесь. Рядом женщины плачут. Может и ему впору. Да, он меньше других ростом, сколько бы ни работал в кузне, не проходила и худоба, а бледная кожа вызывала лишь снисхождение прохожих. Его уважали, как уважают тень старейшины, не способную самостоятельно жить, и если он сейчас останется в деревне, то докажет людям их правоту. Такие мысли зажгли Роя. До белизны суставов он сжал рукоять обломанного меча и пошел по следам ополчения.

— Рой! — окликнула Рина.

Рой ускорил бег. По снегу, на неясные ручейки дыма и шум моря.

Селение трещало огнем, двое Красных кидали факелы в еще целые дома, другие тащили огромные рыбацкие сети, наполненные соленой рыбой. Поджигатели, наконец, увидели разъяренных ополченцев, что неслись зверем на красные плащи. Дезертиры рассмеялись и обнажили уже окровавленные клинки. Толпа хлынула на них, вся деревня в общем гневе, как волна об острую глыбу, разбилась о лезвия. Красные встали клином, и рубили беззащитные тела. Люко тяжелым бегом добрался до строя и выдернул за голову одного бойца. В деревенского силача тут же вонзился меч, Люко не заметил раны, и голыми руками срывал шлемы и бил черепа. Клин Красных расплылся. Теперь живые ополченцы могли достать Красных, ряды постепенно ломались. Бодрик обрушил молот на живую массу, он дробил доспехи, рвал кольчугу. Кучи инкарцев падали на снег, по истекавшим кровью телам ступали новые бойцы. Люко бился с черноволосым воином, тот легко уклонялся от тяжелых ударов силача с дубиной. Сзади к Люко приближался другой красный, моложе остальных, у него дрожали руки, он несся по узкому проходу своего зрения, а острие меча смотрело точно в спину Люко. Рой порвал корку страха, нагнал бойца прямо у мощной спины Люко, вонзил обломок в незащищенный доспехом бок юнца, и повалился на него сверху. Красный больше не двигался, кровь вместе с жизнью вытекала из глубокой раны. Уши пробил крик командира со шрамом, он вогнал кинжал в горло охотнику Кабану и, не глядя на труп, дернулся в сторону Роя. Гудри встал у него на пути. Молодой и яростный. Красных осталось всего трое, свистели удары командира, но все принимал Гудри, одной рукой он держался за рану, а второй крепко сжимал свой меч. Командир смотрел мимо противника, он впился в глаза Роя, который в страхе отползал назад. Черноволосый воин отстал от Люко и кинулся к повозке. Обрубил лямки лошадей и заревел

— Виндикта, бежим!

Охотничья стрела пробила черноволосую голову. Живые ополченцы подбирались к командиру по телам и снегу. Командир обогнул Гудри. Спотыкаясь, побежал к Рою. Гудри убил противника, что открыл ему спину. Командир дезертиров рухнул у ног Роя. Его ладонь с бордовой твердой отметиной еще мгновение пыталась дотянуться, но застыла, сжимая только окровавленный снег. Оставшиеся на ногах ополченцы, голыми руками избивали последнего живого воина, и когда его тело рухнуло, воцарилась тишина.

Эта зима крепкими заморозками и красным снегом схватила людей за горло. В одно утро деревня потеряла половину кормильцев, это обрекло жен, детей и стариков на тяжелую жизнь. Разве иначе возможно? Инкарский народ легко поднимется на битву за товарищей, даже если до этих пор не держал в руках оружия. Люди, что пали в тот день носили родной край и всех его жителей в своем сердце. Готовые защитить и страшные в мести. Темная процессия следовала от рыбацкой деревеньки, женщины несли тела своих мужей, бойцы несли товарищей. Гудри вместе с Роем несли тело старого охотника Кабана, в сторону кладбища. Раненые не обращали внимания на кровавые следы, что оставляли за собой на снегу, одна глубокая боль, заглушала другую. На кладбищенской поляне остался снег прошлых дней. Бодрик вышел вперед с киркой и, прорубив корку, схватившую снег начал долбить могилу. Но земля, вперемешку со льдом слитая в крепкий хладный камень не позволила. Кузнец опустился на колени, в его глазах слезами блестела беспомощность. Слабые, истощенные потерей близких и крови люди, общими силами сгребли в кучу снег, много снега, в него клали тела, и засыпали снегом вновь, к вечеру на кладбище высился исполинский мертвый сугроб.

— До весны, побудьте здесь, братья.

Талли помог Писарю освоиться в новом мире. Несколько недель они безбедно жили, ели, валялись на крышах. Постепенно Писарь смирился с собой, перестал твердить имена Фатэля и Осберта по ночам. Капли редкого дождя и сырость больше не вызывали безотчетную дрожь. Писарь к тому времени уже хорошо сливался с массой побитых бедностью обитателей подвалов и рынков с полусгнившими продуктами. Но серебро слишком быстро утекает. Последнюю монету Талли вручил мальчугану, который сразу побежал хвастать другим детям.

— Смотри есть целый серебряный, это так много, весь город столько не стоит!

Талли довольно хихикнул и полез на крышу. Там распластался и долго смотрел на блестящий флюгер в форме погнутого петушка. Зайчики вертелись по крыше, и коты лениво били их лапками. Вдруг внизу все на миг притихли. Писарь с Талли высунули головы и увидели, как две особы в пышных платьях заплывают на рынок. Следом целая свита, и слуги мямлят, поднимают подолы и отговаривают самодурок гулять по грязным местам.

— Хорошо быть такой. — Талли махнул на них, подскочил к флюгеру. Взялся и повертел его в такт слов. — Посмотрите мои товары, госпожа.

Талли тут же перепрыгнул, повернулся на стальную птицу и надменно посмотрел. Взял в руку что-то круглое и невидимое.

— Фи, этот персик давно сгнил как мой муженек.

Талли брезгливо тряхнул ладонью, а Писарь рассмеялся.

— Тебе сколько лет?

— Достаточно, чтобы обращаться на вы, господин оборванец, — сказал Талли.

— Ну, завязывай. Как думаешь, если попросить у них милостыню, они разжалобятся?

— Твоя рожа здесь точно не подойдет, а я никогда подаяния не просил.

— Даже у храма? Там же толпа таких как ты. Даже я однажды подавал. Знал бы я, какое вы все ворье…

— К храму Гебы меня не затащишь, на милю не подойду. Не мое это. — Талли резко повернулся, увидав кошачье движение. — Крыса! — Он кинулся за кошками.

Тали хоть и не пропускал зазевавшихся крыс, но все же видел отвращение Писаря. Мальчик приспособил его отвлекать матерых торгашей, пока крадет еду. Однажды на рынке они заметили сумасшедшего старика с колпаком и красной остроносой обувью. Талли искоса взглянул на Писаря, так, как смотрит когда видит наживу, и направился к старику. Сумасшедший дошел до середины базара и заорал:

— Вас здесь нет, я один. Ничего нет подо мной как надо мной.

Пока он кричал, к нему стекались дети со всех щелей.

— Не верите? — Он закрыл глаза. — А теперь? Думаете, я вас вижу, потому что вы есть? Вы есть, потому что я вас вижу! Голодные да, мысли мои меньшие?