Табачный дым наполнил мои лёгкие, уже не вызывая острой неприязни. Глупо пытаться найти спасение в сигаретах, но мне, как и многочисленной армии курильщиков казалось, что это работает.

– Здравствуй, бабушка, – мой сухой голос растворился в тишине погоста, и от этого мне стало немного не по себе.

С гранитной плиты на меня смотрела фотография самого родного человека в моей жизни. На этом снимке она была именно такой, какой я её запомнил навсегда. Я нагнулся и положил цветы. После похорон я ни разу здесь не был, лишь единожды выслав Кудиновым переводом денег на благоустройство могилы. Печально, как быстро человек забывает тех, кто в течение всей своей жизни согревал его любовью и добротой. Вспоминал ли я за эти годы свою бабушку? Да пожалуй, нет, куда там, не до этого, весь в делах. Я всё более осознавал всю никчёмность своей былой жизни. Мысленно попросив у бабушки прощения, я направился к кладбищенским воротам. Наверное, где-то далеко, на одном из московских кладбищ рыдает молодая женщина над могилой погибшего сына.

Мои губы крепко сжали сигаретный фильтр, а рука поднесла к ним зажигалку с бледным горящим огоньком. Зачем жить? И словно в оправдание мой разум выдал альтернативный взгляд на трагическую ситуацию – для некоторых людей убийство это профессия. Работа, сделав которую они продолжают жить, наслаждаясь всеми земными радостями. Получается, что с этим можно жить, и даже более того, наслаждаться каждым новым днём. Но почему же тогда моя душа не находит покоя, почему чувство непростительной вины мощными тисками сжимает мою грудь? Может быть, время всё изменит, и я смогу засыпать спокойно? Но кем я буду тогда? Подлым ублюдком наплевавшим на свою душу и перечеркнувшим в себе всё человеческое, или же просто покаявшимся и простившим себя грешником? Но в чём мне прощать себя, перед самим собой я абсолютно не виновен.

Под завязку набив в продуктовом магазине пакет, и не забыв приобрести несколько блоков сигарет, я двинулся в сторону дома. Бухнувшись на кровать в зале, я тупо уставился в телевизор.

Снова утро. Я стал его ненавидеть. Провалявшись несколько последних дней на диване, не выходя никуда дальше неуютного туалета, я чувствовал себя совершенно разбитым, всё более склоняясь к мысли о спиртном. Пытаясь найти себе достойное применение, и не зная, куда себя потратить, я стал ощущать себя лишним в этом мире, думая о том, что лучше бы было мне самому стать жертвой смертельной аварии. Как просто было бы сложить с себя роль убийцы и принять образ мученика, идеальное решение.

Лениво потянувшись, я через силу заставил себя покинуть постель. Умывшись и поставив на плиту чайник, я вышел во двор.

– Долго же ты спишь, дружок, – во дворе сидел Кудинов и мусолил во рту какую-то соломинку.

От неожиданности я дёрнулся и недобро глянул на старика.

– Доброе утро, Прохор Митрич. Ты чего ж так пугаешь?

– Да какое ж это утро, – Кудинов посмотрел на редкие облака, – день уже. Долго-то ты спишь.

– А мне спешить некуда, Прохор Митрич, – я равнодушно посмотрел за забор и присел рядом.

– Ну, это как посмотреть. Это тебе сейчас кажется, что некуда торопиться, а может дел-то у тебя и горы, да не знаешь ты этого.

– И как такое может быть? – я удивлённо, с лёгким недоверием посмотрел на соседа, решив, что он несёт какой-то старческий бред.

– Может, Игнат, – Кудинов выплюнул соломинку и почесал щёку. – Вот у нас был случай на лесопилке. Начальник участка, ох и пропащий был мужик, с бутылки не вылезал, а всё почему? С бабами ему не везло, ну никак не клеилось. Вроде и с головой, и работящий, а никак, потому и пил. Крест он уже на себе поставил, мол, никому не нужен, землю зря топчу, просыпаться тошно. – Прохор замолчал и впал в какие-то раздумья.

– Ну и что он?

– Хто? – Кудинов встрепенулся.

– Начальник участка, – напомнил я.

– А, – сосед махнул рукой. – Весовщицу к нам новую прислали. Баба такая в теле, разведённая. Ну и любовь у них значит-то случилась. Детей родили, дом построили, зажил Гришка как человек, а то ведь совсем руки опустил-то. Видишь, а когда пьяный ходил, и не догадывался какие у него дела-то ещё впереди. Вот оно как получается.

– Ты к чему клонишь, Прохор Митрич?

– Беда у тебя вижу, Игнат. Ты не подумай, я с расспросами не полезу, и без меня тебе, поди, тошно. Просто не могу я смотреть, как ты тут один сидишь безвылазно, ей Богу, Игнат.

Ещё одно упоминание Бога. Однако это не вызвало у меня никакой реакции. Быть может, я потихоньку отдалялся от него, да и как я мог находиться рядом, когда нарушил его священную заповедь. Скорее теперь я принадлежал к лагерю его противников.

– Понимаешь, Прохор Митрич, – я закусил нижнюю губу, не зная как продолжить.

– Понимаю, Игнат, – помог мне Кудинов. – У самого всяко в жизни бывало. Но надо ж как-то жить, так что ли?

– Так, – я кивнул головой, мысленно благодаря доброго старика за его заботу.

– Ну, ты давай тогда покумекай, как что, и… – Кудинов махнул рукой и поднялся. – Завтра жду в баню. Для тебя буду топить.

– Спасибо, Прохор Митрич, – я проводил соседа взглядом и остался сидеть на месте.

Прохор, конечно, был прав, хотя если бы он знал степень моей вины, возможно, повёл себя и иначе, не знаю. Но в целом, да. На мне висит смертный грех и его не смыть ничем. Поэтому остаётся только два варианта. Первый – покончить жизнь самоубийством. Проблема. Во-первых, на это я вряд ли решусь, из-за своей внутренней слабости. Во-вторых, это тоже грех. Остаётся жить. Жить с тяжким грузом, надеясь, что возможно моя жизнь ещё кому-нибудь понадобиться.

Я начал с уборки двора. Тщательно вымел осыпавшиеся листья, расставил по местам садовый инвентарь, привёл в порядок колодец. Сев на лавку я закурил. Теперь это был настоящий перекур, поскольку впереди была уборка дома.

К вечеру моё тело налилось свинцовой тяжестью, но эта усталость была приятной. Я проделал большую работу. Пройдя в зал, чтобы взять с полки какую-нибудь книгу, мой взгляд приковала икона. Взирающая на меня Божья матерь. Взяв первую попавшуюся книгу, я направился в свою комнату. «Мастер и Маргарита». Булгаков. Книга, признанная шедевром мировой классики, прочтение которой я всегда откладывал на неопределённый срок. Я читал, аккуратно переворачивая листы, чтобы случайно не помять их, бережное отношение к книгам привитое бабушкой. Уже с первых страниц книга вызвало двоякое ощущение. Глаза закрывались сами собой, и я, отложив произведение на подоконник, выключил торшер.

Осень всё более напоминала, что лето сложило с себя полномочия, и теперь она решает каким быть следующему дню. Лёгкий ветерок обдувал приятной свежестью, бросая под ноги жёлтые листья. Я медленно шагал по, до боли знакомым и практически неизменившимся улочкам. Без какой-либо цели, просто гулял, наблюдая за неспешным ритмом жизни мележан. Подойдя к городской площади, я невольно улыбнулся. Посреди, в полный рост стоял вождь мирового пролетариата с вытянутой рукой и взглядом, устремлённым в светлое будущее, напоминая про социалистическое наследие мрачных времён. Да уж, досталось матушке России от коммунистов, а мы до сих пор храним их светлые образы и идеологические лозунги. Парадокс.

Я сам того не желая вышел к базарным воротам, куда потихоньку сплывался городской люд. Сначала решив, что там мне делать нечего, я прошёл вперёд добрых метров сто, однако потом, сообразив, что именно туда мне и нужно я спешно возвратился.

– Что за деревья? – я подошёл к невысокому мужичку помятого вида, обставленному различными саженцами.

– Так это, разные, – мужчина слегка наморщил брови. – Тебе какие надо?

– Вишен нет? – я смотрел на этого невзрачного человечка и боялся, что он меня разочарует.

– Почему нет? Есть и вишни.

– Хорошие? – меня очень обрадовал ответ, и я продолжил расспрос.

– Конечно хорошие. Ягоды крупные и сладкие. Бери, не пожалеешь, слово даю.