Завернувшись в шерстяной плащ поверх исподней одежды, Рейван решил обойти двор, потому что заснуть всё равно бы уже не сумел. Его вид был взлохмаченным. Сапоги остались в казарме, и теперь он ощущал под ногами благостный холод сырой земли.

Остановившись у колодца, Рейван сделал глоток из черпака. Вода была ледяная, тягучая, как будто липкая. Она наполняла живот, н оне утоляла жажду.

Вдруг Рейван почувствовал на себе чужой взгляд. Кзорг обернулся и заметил Владычицу Маррей. Она одиноко сидела на крыльце лекарского дома — ей тоже не удавалось сомкнуть глаз этой тихой, но такой страшной ночью.

— Рейван, — назвала она его имя.

В застывшей тишине он услышал её негромкий голос на большом отдалении, на другой стороне двора, так, словно она прошептала его имя где-то рядом. Рейван не хотел приближаться, но подошёл.

Маррей медленно поднялась ему навстречу.

Сверкнула молния, осветив двор, а через мгновение прогрохотало на небесах божественное колесо. Дождя всё не было.

— Тошнит? — догадалась она. — Снова много выпил за ужином?

— Что-то вроде того.

— Ты избегаешь меня, или мне кажется?

— Не кажется, — ответил он порывисто и грубо.

Она стояла совсем рядом, и он не понимал, зачем подошёл так близко. Её запах снова пьянил его сильнее мёда.

— Хранишь верность своей избраннице? — луково произнесла Владычица.

Рейван понял, что Маррей всё знает. Понял, что скрывать правду от Владычицы бесполезно. Но всё ещё пытался.

Снова раздался гром. Казалось, он прокатился по нутру Рейвана. Он вздрогнул, ощутив на своём лице пряди её волос. Она была слишком близко.

— Я хочу провести с тобой ночь, — прошептала Маррей ему на ухо.

Своим мягким, обволакивающим, но ядовитым голосом Владычица хотела подчинить его, как подчиняла себе всех. Мужчины боялись её возвышенного, почти божественного положения, боялись её власти и тайных знаний, которыми она, как жрица, обладала.

— Ты можешь выбрать любого из гарнизона.

— Я выбрала.

— Этот выбор неправильный.

Маррей не напугала Рейвана властностью. Он видел перед собой лишь одинокую, очень худую женщину, нуждавшуюся в любви тревожной ночью. Любви, пусть мимолётной, но он согласился бы, если мог бы её дать.

Рейван склонился к самому уху Маррей и вдохнул всем животом её сладкий запах, смешанный с запахом созревающего дождя. Кровь и жажда любви заговорили в нём.

— Но ты хочешь меня, — утвердительно прошептала она, прервав его наслаждение.

— Безумно, — как откровение произнёс он.

Молния снова озарила двор, и на мгновение обнажила их лица. А затем тьма снова украла всё, кроме запахов и тепла, исходивших от тел. Этого хватило, чтобы Маррей поняла, с какой страстью он глядит на неё.

Рейван услышал шорох её плаща, а потом ощутил движение её ресниц рядом с собой. Он боялся пошевелиться, чтобы ненароком не причинить грубую боль: ведь она такой тоненькой и хрупкой предстояла перед ним.

Он чувствовал, что бесчестно обманывает её, позволяя находиться так близко к себе. И знал, что должен отойти. Но её робкое замирающее дыхание, которое он ощущал на своей щеке, сковало его. Он перестал дышать, поймав её нерешительное приближение.

Нежное прикосновение лицом к лицу. Несмелое — губами к губам. Откровенное — языком к языку. Слишком близко и страшно. И слишком желанно. Слишком сладко. Слишком запретно.

Близость, которую Рейван ощутил от вкуса губ Маррей, растеклась блаженством по нутру, озаряя трепетным светом душу.

«Как сладко. Любить женщину — это так сладко», — подумал он.

Рейван сумел сдержать властный порыв, чтобы не обхватить её тонкое тело и не упереть в неё самую жаждущую часть себя. Его пальцы осторожно проскользили по шее Владычицы и заплелись в её густых пушистых локонах. Он шумно выдохнул.

Маррей прижалась к нему, обняв под плащом, и издала обрадованный, победный звук. А потом её ловкие руки очутились у него под одеждой, прохладно и нескромно начали бродить по его голому, иссечённому шрамами телу.

Ласка женщины, непознанная до того, воспалила его плоть, поднимая волосы на всём теле, и натянула мышцы, заряжая их грозившим высвободиться неистовством.

Прогремел гром, и полыхнула вспышка света так близко, что земля содрогнулась. Маррей увидела широкие зрачки Рейвана, его взгляд, полный голода и жажды. Но в его глазах был и страх — страх перед тем, что они делали. Она видела такой страх в глазах мужчин и раньше и потянула его к себе за плечи, желая уверить, что бояться нечего.

— Пойдём в дом… — прошептала она.

— Я не тот, кто нужен тебе, Маррей.

Её тёплые ладони переместились ему на грудь, всё ещё доверяясь и лаская.

— Я не человек. Моя кровь смертельна для тебя, — он с трудом выдавил слова, пытаясь объясниться, но не опускал рук с её плеч.

Владычица почувствовала под своими пальцами круглый шрам — метку Харон-Сидиса. Затем отстранилась.

— Я знаю, что это за метка, — прошипела Маррей, отерев свои губы ладонью. — Ты кзорг! Как ты мог?! Убирайся!

Её злость рассекла воздух страшнее всякой грозы. Рейван пошатнулся, утратив затеплившуюся было надежду быть приласканным и принятым. Шаг, что разделял их, превратился в беспредельность, когда Маррей на прощание брезгливо плюнула ему на ноги.

Рейван ушёл в темноту. И вслед ему хлынул яростный дождь, смывший следы от прикосновений и скрывший выступившие колкие слёзы разочарования и ещё большей, чем прежде, обиды.

***

Ингрид томилась от шумного дыхания тёплых людей в доме вана Харальда, где обрела приют среди его семейства. Ожидание скорого нападения набулов разогнало её детские простые сны, и она вышла к предгрозовому небу, чтобы вслушаться в шевеления ночи. Радость от предвкушения битвы мешалась с тревогой необратимого. Но ветер спал и не давал ответа: когда придёт час?

Ингрид успела вкусить два вздоха затихшего мира перед тем, как он опрокинулся перед её лицом. В безмолвной вспышке света она увидела Рейвана, горящего в объятиях Владычицы. Он предавался чужой женщине с первобытной природной страстью, с какой никогда не глядел на неё. Ингрид охватил стыд, заставив убрать глаза от запретного, сомкнувшегося лишь для двоих мира. В воздухе зазвенело серебро первых капель дождя, и от прогрохотавшего раската грома вздыбилась земля, а затем тихо зашуршала, словно заплакала от ранения.

Ливень нарастал и густо колотил по нависавшей над ступенями крыше крыльца. Грудь Ингрид сжалась в немом крике. Её пальцы, не чувствовавшие крови, расцарапали мёртвое намокшее дерево, словно желая врасти в него, чтобы обрести твёрдость и успокоение. Мокрый холод объял платье и остывшие босые ноги. Проснувшийся ветер взметнул брызги, заколов глаза, и Ингрид поспешила спрятаться в темноте не своего дома.

***

Дождь не прекращался до рассвета.

Как только сумерки начали таять, на башнях затрубили рожки, возвестившие о подступе врага под стены. Набулы начали штурм. Загрохотали метательные орудия — на Хёнедан обрушились тяжёлые ядра. Некоторые из снарядов, перелетая через стены, врывались во внутренний двор и сеяли разрушение на своём пути. Осколки рикошетили от стен главной башни, обгладывая валуны, из которых она была сложена. Каменный град осыпался на шлемы и щиты рисских воинов, выбегавших по тревоге из сонных казарм.

После долгой, но тщетной канонады заготовленные ещё в темноте под шум грозы лестницы разом легли на стены крепости. По ним, словно вылупившиеся из яиц пауки, поползли вверх набульские воины, прикрывавшиеся сложенными внахлёст чёрно-красными щитами. Град рисских стрел замолотил с высоких бойниц, полилось кипящее масло. Подожгли факелы — и вторым залпом во врага полетели стрелы, воспламенившие масло на неприятельских щитах. Стены Хёнедана объяли хоровод пламени и гул истошных человеческих криков.

В первый эшелон оборонявшихся риссов входили лучники и метатели масла, во второй — облачённые в лёгкую броню меченосцы, поджидавшие тех, кто сумел преодолеть высоту стен. В третий эшелон входили воины в тяжёлых доспехах, выстроившиеся плотными рядами у главных ворот. Они должны были вступить в бой в случае разрушения стены или прорыва ворот.