Навстречу ему бросились леди Элинор и Джеймс Фицрой.

— О, Генри, мы слышали, — женщина стиснула руки. — Но я мало, что поняла. Что произошло?

— Произошло то, что только что чистильщики хотели забрать в резервацию нашу дочь, — ровным голосом промолвил тот. — А я не дал им этого сделать. Я не желаю…

— Но Генри. — ахнула леди Элинор. — Как ты мог? А вдруг ей там будет лучше?

— Я не желаю, — голос сэра Генри чуть дрогнул, и женщина втянула голову в плечи, понимая, что перебила супруга, — чтобы моя дочь обитала в какой-то резервации. Моя дочь должна оставаться рядом со мной. Только так я смогу ее защитить…

Сэр Генри прошел мимо жены и племянника, обойдя их, как пустое место, и направился в комнату дочери.

Еще на подходе его поразил тяжелый удушливый запах. Едко пахло чем-то гнилостным и в то же время звериным. Граф невольно достал платок, прижав его к лицу. «Надо приказать чаще проветривать помещения.» — мелькнула в голове мысль.

На стук отворила мисс Браун. Лицо сиделки было до половины замотано повязкой, от которой исходил запах каких-то едко пахнущих трав.

— Что вам угодно, ваша светлость? — прогнусавила она из-под повязки.

— Я пришел проведать свою дочь, — ответил сэр Генри.

Женщина встала так, чтобы скрыть от посетителя происходящее в комнате. Но она не могла скрыть ни запаха, который в комнате был еще сильнее, ни странного хлюпанья и возни.

— Не надо.

— Почему? — он достал из кармана надушенный платок, приложил к лицу. — Я отец, я имею право…

— Отец? — казалось, мисс Браун впервые слышит это слово.

— Да. Я отец этой девушки и желаю видеть свою дочь. — сэр Генри понимал, что голос его из-под платка звучит не слишком грозно, но был готов прорываться с боем. — И я войду в комнату, чего бы мне это ни стоило.

Еще несколько минут тому назад он не был готов к столь решительным действиям, но беседа с чистильщиком и возражения сиделки подстегнули его решимость.

— Ну, — сиделка как-то странно замялась, — ежели вам это непременно надо, то так уж и быть, проходите. Только потом не говорите, что вас не предупреждали и не отговаривали.

Она посторонилась. Сэр Генри сделал шаг.

Он сам не знал, что толкает его сюда. Роза заражена. Она изменилась. Ее тело мутировало до неузнаваемости. Теперь это было что угодно, только не его девочка. Самым правильным было отдать ее чистильщикам, после чего проветрить комнаты, прибрать весь мусор и… и что? Забыть весь этот кошмар? Жить, как ни в чем не бывало, отказавшись от единственной дочери? Бросить своего ребенка только потому, что ребенок попал в беду? Когда-то сэр Генри не мог смириться с тем, что вместо сына-наследника у него будет всего одна дочь. Сейчас он точно также не мог смириться с тем, что дочери у него не будет.

Она валялась на полу за постелью. Неестественно розовая туша и серыми пятнами, напоминающими паршу или экзему. Голова почти слилась с раздутым туловищем, конечности колыхались, словно лишенные костей щупальца морских анемон. Существо скребло ими по полу, тщетно пытаясь за что-нибудь зацепиться короткими отростками, которые еще недавно были тонкими девичьими пальчиками. Внутри туши что-то булькало, плескалось, шевелилось, как в мешке, полном живой рыбы.

Но самое жуткое было то, что почти полностью уцелело ее лицо.

Сэр Генри невольно задержал дыхание, когда среди складок рыхлой, сочащейся слизью плоти внезапно увидел глаза своей дочери. Глаза, сохранившие форму, цвет и даже сильно поредевшие, но все-таки ресницы. Остался на месте и нос, хотя стал меньше и словно растекся, сливаясь со щеками, на которых насмешкой над судьбой виднелись ямочки. И губы… то, что теперь было ртом его дочери, окружали губы того самого нежного оттенка, которому не нужна помада.

— О, господи. — невольно прошептал сэр Генри, усилием воли заставив себя остаться на месте. — Роза…

Мутный бессмысленный взор знакомых глаз завораживал и пугал сильнее самого жуткого уродства. Будь на их месте пустые бельма или какие-нибудь наросты, граф не так бы испугался. Оставаться на месте его заставила одна трезвая мысль — как-никак, он мужчина и не имеет права носиться по дому, ломая руки, как барышня в истерике.

А потом глазные яблоки внезапно пришли в движение, и зрачки уставились на него.

Взор прояснился. Их взгляды встретились. И сэру Генри показалось, что он сходит с ума, когда утробное ворчание, клокотавшее где-то в недрах существа, сменило тональность.

— Роза…Дочка…

— Она вас не слышит, — сзади подошла миссис Браун. — Весь день валяется вот так, только иногда сучит конечностями и… прошу прощения, ходит под себя. А убирать… ее же надо с места сдвинуть…

— Замолчите. И… оставьте нас.

Проворчав что-то себе под нос вроде «Воля ваша, милорд.» — сиделка отступила.

— Роза, — повторил граф, снова ловя взгляд этих чудовищных невозможных глаз. — Роза, ты… как?

Вопрос был глупым, но сэр Генри готов был прозакладывать правую руку, когда снова ощутил, как изменилась тональность ворчания существа.

— Роза, — тверже повторил он. — Я… все сделаю для того, чтобы ты поправилась. И ты обязательно поправишься, клянусь. Даже если мне…

На ум пришло банальное сравнение с адом, но граф себя вовремя одернул. Если ад и существует, то здесь и сейчас. И хуже вряд ли будет.

— Я этого так не оставлю, — вместо этого пробормотал он. — Ты мне верь, Роза. Я… — ему понадобилось несколько секунд, чтобы собрать силы для того, чтобы выдавить: — тебя люблю.

Глухое ворчание, бульканье и клекот в недрах существа ничуть не изменились. Но сэру Генри на миг почудилось, что в уголке одного глаза что-то блеснуло. Однако тратить время и присматриваться он не хотел. Запах тут действительно стоял убийственный, от него уже становилось дурно, и, почти выбегая за порог, граф подумал, что, пожалуй, стоит немного повысить жалованье мисс Браун. Хотя бы за то, что терпит эту вонь.

В реторте наконец-то началась реакция, и по лаборатории пополз запах чеснока.

— Да-да, похоже, что это он, — сэр Макбет склонился поближе, щуря глаза и рассматривая завихрения жидкости сквозь толстые стенки сосуда. — Цвет… запах… осталось проверить вкус и консистенцию и можно считать, что мы получили опытный образец. Не так ли, господа?

Ответом ему было молчание. Его собеседниками были несколько портретов на стенах и обитатели парочки клеток. И если изображения мужчин и женщин, столь же уместные в алхимической лаборатории, как и на поле боя, безмолвствовали, то обитатели клеток отреагировали ворчанием, гневным клекотом и утробными булькающими звуками.

— Ну, — сэр Макбет улыбнулся, осторожно пробуя стеклянной палочкой содержимое реторты и взмахами ладони направляя поближе к своему носу волну запахов, — кто желает быть первым испытуемым?

Желающих не было. Впрочем, кто их будет спрашивать? Тем более что вопрос был в большей степени риторическим. Желающий был. Даже не один, а двое. Всего двое. Из десятка. Так много и так мало.

Не во всех клетках сидели существа, которые даже при наличии самой буйной фантазии можно назвать людьми. Глыбы плоти, украшенные наростами, щупальцами и тем, что когда-то было конечностями. У двоих они вообще усохли и отвалились, причем один при этом превратился в нечто шарообразное, а другой, наоборот, стал напоминать короткую раскормленную змею. Но в самых дальних клетках находились «счастливчики».

Два мальчика из десяти, чудом перенесшие предыдущее «вливание». Одному малышу, лет трех-четырех, было совсем плохо. Он лежал пластом, еле дыша раскрытым обветренным ртом. Второму было около семи или даже девяти лет. Эти трущобные дети так плохо растут… Он сидел, привалившись боком к прутьям клетки, и взгляд его лихорадочно блестевших глаз остановился на подошедшем человеке. В них мелькнула тревога.

— Хочешь хлеба? — поинтересовался сэр Макбет, доставая из кармана халата бумажный сверток, в котором восхитительно пах сэндвич с ветчиной. Помахал им перед прутьями клетки, привлекая внимание мальчика. — Он весь будет твоим… твоим и твоего братца… если ты протянешь руку.