— О, день добрый, великолепная леди Элинор, — он припал к ее дрожащей руке. — Вы взволнованы. Недомогание? Мигрени? Не стоит беспокойства. В вашем возрасте уже пора поберечь себя. Вы, конечно, еще молоды, красивы и крепки, но если не начать беречь здоровье уже сейчас, в будущем вас ждет много разочарований. Вам стоит принимать лауданум по три капли утром и вечером, ароматические свечи, а также неплохо было бы съездить на воды в Бат. Понимаю, вы пропустите один сезон, но уверяю вас, в Бате тоже собирается изысканное общество. Смена впечатлений, небольшое путешествие и капелька лауданума как аперитив — и ваша мигрень останется в прошлом. В самом крайнем случае можно рекомендовать морские прогулки. Свежий океанский бриз творит чудеса. А легкое вино…

— Мэтр Кристен, — перебил словоохотливого доктора сэр Генри. — Моя жена действительно неважно себя чувствует… по причине нервного потрясения. И мы последуем вашим рекомендациям… потом, позже. Сейчас я пригласил вас к нашей дочери.

— Мисс Роза? Надеюсь, с нею ничего серьезного? Было бы неприятно, если бы такая красавица избавила свет от своего присутствия и…

— Мы тоже надеемся, что тут нет ничего серьезного, — снова перебил его граф. — Но для этого необходима консультация специалиста… коим вы, разумеется, являетесь.

— О да. Вы прекрасно осведомлены о моей квалификации, многоуважаемый сэр Генри, — словоохотливости доктора можно было завидовать. — И я надеюсь, что моих знаний окажется достаточно для того, чтобы вылечить мисс Розу…

— У нас сегодня прием… через шесть часов, — леди Элинор изо всех сил старалась говорить спокойно, но не выдержала, и на последних словах в ее голосе прорвались рыдания. Но лицо оставалось спокойным, как посмертная маска.

— Прошу.

Мэтр Кристен кивнул своему ученику и помощнику, который на людях всего лишь носил за ним объемистый и пузатый, как сам владелец, саквояж, и засеменил по ступенькам, изо всех сил стараясь не обогнать вышагивавшего рядом сэра Генри.

Он еще улыбался и что-то бормотал по поводу юных леди, которые иногда бывают настолько хрупки здоровьем, что легкое дуновение ветерка в жаркий полдень на неделю укладывает их в постель с жесточайшей простудой. Но улыбка мигом завяла, а поток слов словно захлебнулся, когда он переступил порог и увидел девушку.

Румянец мигом сошел со щек достойного доктора, и он пролепетал, бросив на сэра Генри тревожный взгляд:

— Ч-что это? Что с мисс Фрамберг?

— Это мы хотели выяснить у вас, уважаемый мэтр Кристен. — в голосе графа промелькнули стальные нотки. — Вы можете поставить диагноз?

— Эм, — доктор осторожно подкатился к постели. Двумя пальцами, избегая смотреть на изменившееся лицо девушки — вернее, то, что еще недавно было ее лицом — дотронулся до запястья. Тихо охнул, ощутив, какое оно горячее и твердое, сделал попытку нащупать пульс. Потом попытался сжать ее локоть, попросил высунуть язык и, старательно отвернувшись и даже зажмурившись, с опаской сунул руку под одеяло, наощупь пытаясь исследовать грудь и живот пациентки. Потом попросил у помощника стетоскоп, приставил его к груди, попросил больную сделать несколько вдохов и выдохов.

Роза терпела все предписания доктора. Она не дрогнула, когда тот шарил под одеялом по ее телу — она больше не чувствовала своего тела, которое валялось тут какой-то недвижной колодой. Язык ей удалось высунуть совсем чуть-чуть. И, судя по тому, как изменился в лице милейший доктор, увиденное его напугало.

— Эм, — это был второй звук, который издал мэтр Кристен после начала осмотра. — Можно сказать одно — у вашей дочери… м-м… либо египетская лихорадка, либо проказа.

— Проказа? Вы не ошибаетесь? — сэру Генри показалось, что он ослышался. О проказе в Лондоне знали. Неподалеку от берегов Скотландии был небольшой островок, куда свозили всех больных — мужчин, женщин, детей. Но вот уже два десятка лет, как эта болезнь считалась практически побежденной. Немногочисленные случаи были столь редки, что впору писать о них в газете в рубрике «Необычайные происшествия». И вдруг такое… в его семье…

— Тут сомнений быть не может, — с каждым произнесенным словом доктор Кристен обретал уверенность. — Эти розовые пятна, эти наросты на голове, этот сильный жар и затрудненное дыхание — все указывает на наличие именно этого заболевания. По счастью, в нашей больнице есть препараты, которые если не поворачивают болезнь вспять, то сильно тормозят ее развитие. Я могу их вам выписать и…

— Давайте. — в третий раз перебил его сэр Генри.

Плохо Виктору стало уже под конец рабочего дня. Все тело ломило, как будто его избили, причем избили изнутри. Ощущения были странными. Внутренности завязались в тугой узел, а мышцы ныли так, словно он работал первый день. Болели, кажется, даже мышцы на лице. Юноша до хруста челюстей стискивал зубы, чтобы сдерживать стоны — каждый шаг, каждое движение причиняло боль. Трудно было даже дышать. Он боролся за каждый глоток воздуха и чувствовал, что постепенно проигрывает эту борьбу. Все мысли исчезли, кроме одной — скорее бы уйти домой и лечь спать. У него наверняка жар. Улучив минуту, Виктор притронулся рукой к своему лбу и ощутил горячую сухую кожу.

— Ты чего? — Сэм заметил, что он напряжен. — Случилось, что ли, чего-нибудь?

— Нет, — слова давались с трудом. Горло так саднило, словно по нему скребли теркой. — Все в порядке.

— Правда? А то ты что-то раскраснелся…

— Жара, — бросил Виктор.

— Жара? Вот уж не заметно. Может, у тебя жар? Ты не простудился?

— Отстань, — огрызнулся Виктор, отворачиваясь. — Пошел вон. Я в порядк-кхе-кхе-кхе…

Едва не выронив бочку — успел-таки подхватить и поставить на пол — юноша согнулся в три погибели, опираясь на нее и заходясь в приступе жестокого кашля. Его тошнило, казалось, не только языком, но и зубами и самим кишечником, который норовил вырваться через рот.

— Вик, ты чего? — Сэм склонился над ним.

— Пошел… вон.

Юношу снова сотряс кашель. Сорвавшиеся слова словно сковырнули внутри какую-то корку, и изо рта хлынула кровь. Не несколько крохотных капелек, а словно кровавая рвота.

— Ох, черт побери. — отшатнулся Сэм. — Вик, это… это не чахотка случайно?

Юноша не ответил — его тошнило кровью, выворачивая внутренности. Боль была такая, что вместе с кровью вырывался крик. Он захлебывался в собственной крови, и лишь краем сознания удивлялся — сколько же крови в нем внутри? Эдак недолго и истечь ею полностью, умерев прямо тут, в цеху.

Как ни странно, эта мысль каким-то чудесным образом сумела остановить рвоту. Спазм последний раз сотряс его желудок, после чего внутренности вернулись назад. Во рту был привкус меди и железа. Виктор последний раз сплюнул кровавую слюну, вытер рот тыльной стороной руки.

— Ну, ты и… — протянул Сэм. — Ты в порядке?

— Да иди ты в задницу, — прохрипел Виктор. Почему-то его душила злоба на приятеля. На здорового, не знающего, что такое блевать кровью, приятеля. И чего он привязался? Шел бы своей дорогой…

— Сам в задницу иди, — не остался в долгу тот. — С ним, как с человеком, а он… вот смотри, скажу мистеру Уильямсу, он тебе рабочий день не закроет. А то и вовсе велит рассчитать. Тут больные не нужны… Кстати, вон он сам идет.

Мастер на весь цех был один, ухитряясь поспевать повсюду. Лишь изредка он покидал цех, если его вызывал старший мастер или надо было по личным делам отлучиться в контору. Как раз за полчаса до того мистер Уильямс вышел за ворота, но уже возвращался назад.

Пол в цеху был земляной, и Виктор торопливо попытался затереть кровавые пятна, надеясь, что кровь впитается в землю, а в полутьме никто ничего не поймет. Лихорадочным усилием сорвал затычку. Щедро плеснул под ноги.

— Это что происходит? — голос мастера загремел издалека. — Чес. Петерс. Что тут у вас?

— Бочка, мистер Уильямс, — прохрипел Виктор. — Затычка отлетела. Случайно.

— Вот я вам покажу «случайно». Саботажники. Стоимость пролившейся воды вычту из твоей зарплаты, Чес.