— Что? — тот отвлекся от описания городских происшествий. — Ты неважно себя чувствуешь, Роза?

— Ничего страшного, папенька, — девушка опустила глаза. — Я просто устала и… немного волнуюсь.

— Волнуешься? Подойди. — и, взяв дочь за руку, граф заставил ее наклониться. — Хм, в самом деле… Ты вся дрожишь. И… кажется, у тебя влажные руки. Что ж, отправляйся в постель, а я прикажу миссис Перкинс приготовить тебе настойку от простуды, — выпустив пальцы дочери, он потянулся за платком.

Роза простилась с домашними и поспешила к себе.

Причиной ее волнения была отнюдь не простуда, но странная слабость и неприятные ощущения, которые преследовали девушку последние дни. Началось это буквально через неделю после той роковой ночи, когда у нее начался легкий зуд. Чесалась кисть руки. Причем чесалась так, что не помогали ни мази, ни примочки. Думая, что дело в коже перчаток, Роза перестала их носить, но это привело к тому, что теперь она то и дело тянулась почесаться. В конце концов, она расчесала руку до крови и была вынуждена снова натянуть перчатки — теперь уже скрывая язвочки.

В последнее время их стало больше — зуд распространился по руке дальше. На людях Роза терпела, но, оставшись одна, не могла устоять и порой полночи ворочалась в постели, почесывая красные пятна. К тому же пропал аппетит — вся еда почему-то утратила вкус, и приходилось прилагать усилия, чтобы заставить себя садиться за стол и не отказываться от еды. Первое время девушка не слишком обращала на это внимания, списав все на нервные потрясения, но не так давно, принимая ванну, обнаружила у себя на боках странные розовые пятна, которые ее встревожили. Нет, они не чесались, но кожа в этих местах стала горячей и липкой. А сегодня утром, накладывая макияж, нащупала на лбу между бровей странную припухлость. К вечеру шишечка немного увеличилась в размерах. Вдобавок сильно разболелась голова, как будто нечто, поселившееся под кожей, давило на мозг.

Отослав горничную, Роза сама разделась и осторожно осмотрела себя. Розовые пятна стали больше. Кожа в том месте слегка припухла и стала плотной. Но зуд прошел.

Розе стало страшно. Страх перед неизвестным уже давно жил в ней, но девушка боялась признаться родным. Особенно отцу, который сумел скрыть от матери ночную прогулку дочери в обществе непутевого кузена. Милый папенька. Если только он узнает правду о том, что ни в каком сквере его дочь не гуляла. Если он только заподозрит ее в том, где она была на самом деле и что видела… Ох, нет. Лучше молчать и надеяться, что все пройдет само собой.

Утром Роза проснулась от испуганного крика. Девушка с трудом открыла глаза — почему-то это движение отозвалось болью, как будто накануне она натрудила лицо. Но как такое возможно?

Над ее постелью стояла белая, как мел, ее горничная, Люси. Стояла, прижав ко рту руки, и вытаращив глаза, как будто увидела привидение.

— В чем дело, Люси, — начала Роза и осеклась. Собственный голос показался ей чужим. Не хриплым, как от простуды, а каким-то… как будто говорила не она, а другой человек. — Что ты…

— Ох, нет. Миссис Фрамберг. Мистер Фрамберг. Нет.

И горничная с криком кинулась прочь, распахивая дверь. Из коридора послышались ее истеричные крики.

Роза поморщилась. У нее все тело разбито, глаза закрываются сами собой, словно что-то мешает векам, к тому же горло просто чужое. Девушка попыталась ощупать себя, подняла руку — и оцепенела, не в силах крикнуть.

Рука была розовой. Нет, не обычного цвета, как ей и положено, а такого же яркого, как и те самые пятна на ее боках. И кожа… кожа на кисти была какой-то неестественно гладкой, словно у фарфоровой куклы. Вторая рука выглядела немного получше — там кисть еще сохраняла природный оттенок и вид, но от локтя до запястья уже порозовела и — боже, девушка заметила это только что. — лишилась тех редких волосков, которые ее покрывали. Не веря своим глазам, Роза заставила себя провести ладонью по плечам и с ужасом обнаружила, что кисть правой, полностью порозовевшей, руки утратила чувствительность. Словно ее затянули в плотную гибкую перчатку.

Она еще с недоумением и нарастающим ужасом разглядывала свои руки, не решаясь перейти к осмотру остального тела, когда на крики горничной собрались остальные. Услышав спокойный властный голос отца, Роза невольно поступила, как маленькая девочка — подцепила негнущимися пальцами край одеяла и натянула его до макушки, прячась от внешнего мира.

Быстрые решительные шаги простучали до самой кровати.

— Сэр Генри, я видела, — тараторила Люси. — Красные пятна и на лице такое… такое… просто ужас, что такое. Я подобного в жизни никогда не видела. Ужас.

— Замолчите, — резкий голос отца обрезал причитания горничной, как ножом. — Роза? Роза, ты меня слышишь?

Девушка прикусила губу. Вернее, попыталась это сделать — губа показалась такой распухшей…

— Уг-гм, — промычала она из-под одеяла.

— Роза, посмотри на меня. Что все это значит? Что за ребячество? Опусти одеяло немедленно.

— Ох, сэр Генри, — всхлипнула горничная, — я не могу на это смотреть…

— Не можете, так уходите. — отрезал лорд. — Роза, я приказываю.

Девушка внутренне сжалась и медленно опустила одеяло, открывшись до шеи.

У постели столпились все — родители, горничная, экономка миссис Якобсон, кузен Джеймс. Единый вздох изумления, смешанного с ужасом, сорвался с их уст, когда они увидели ее лицо. Роза смотрела, прищурившись — открыть глаза в полную ширь не получалось.

— Господи, Генри, — прошептала леди Элинор, — что это? Мне дурно.

Женщина побледнела, покачнувшись, и Люси с миссис Якобсон, подхватив ее под руки, поспешили увести от постели дочери и усадить в кресло. Горничная побежала за водой и нюхательными солями.

— Роза, — выдавил сэр Генри, — вы можете это объяснить?

— Не знаю, папа, — прохрипела девушка. — Но я… странно себя чувствую…

— Еще бы, — вырвалось у Джеймса. — Прошу прощения, сэр, просто я… хм… удивлен.

— Я тоже.

Роза посмотрела на отца. Сэр Генри Фрамберг был спокоен. Слишком спокоен, чтобы можно было поверить, будто за этим спокойствием не скрывается буря чувств. Он просто застыл, сверху вниз глядя на изменившееся лицо своей единственной дочери. Лицо, в котором лишь нижняя часть — скулы, нос, подбородок и губы — еще сохраняли привычные человеческие черты. Но лоб и виски страшно распухли, надбровные дуги нависали над глазами, а переносицы не существовало вовсе, как и выпавших бровей. Там набухло что-то вроде огромного прыща размером с соверен.

И все-таки это была его дочь. Его единственное дитя. Наследница имени, титула, состояния. Та, на которую он возлагал такие большие надежды… Она сейчас лежала на кровати, дрожа от страха и боли. Ей было плохо. Так плохо, что сэр Генри почувствовал ее боль, как свою.

— О вашем поведении, которое привело к столь печальным последствиям, мы поговорим позже, — отчеканил он. — Надеюсь, вы сумеете дать мне удовлетворительные объяснения. Но, повторяю, это будет позже. Когда вы, мисс Фрамберг, будете в состоянии разговаривать.

Роза что-то прохрипела. Кажется, она пробормотала: «Простите меня, папа. Я не хотела.» — но наверняка сказать нельзя. Видимо, что-то было в ее горле, что мешало нормально говорить.

— Мы побеседуем позже, — сэр Генри отступил от постели на шаг. — А сейчас надо вызвать доктора Кристена.

Доктор Кристен был маленький плотный человечек, который весь, казалось, состоял из шаров и шарниров к ним. Он был щекаст, румян, с солидным брюшком, аккуратной округлой лысиной, на носу картошкой носил круглые пенсне и разговаривал особой манерой — как-то странно округляя фразы.

На правах семейного доктора — мэтр Кристен присутствовал еще при рождении мисс Розы — он вкатился в гостиную, где леди Элинор полулежала в глубоком кресле, маленькими глотками попивая успокоительную настойку, которую сварила для нее экономка Якобсон.