Утром 19 августа Шале вызвали в зал суда и велели встать на колени. Марильяк зачитал приговор: виновный в оскорблении величия, он будет обезглавлен и четвертован, его наследники лишены дворянства, а имущество конфисковано. По обычаям того времени приговор должен был быть приведен в исполнение в тот же день.

Людовик, не любивший присутствовать на казнях, собирался покинуть город. Как только он переехал крепостной ров, к нему бросились две женщины, мать и жена Шале, и упали перед ним на колени. Людовик пообещал им, что граф умрет как дворянин; это значило, что его не четвертуют, а только отрубят голову.

Казнь была назначена на шесть часов вечера. Легкомысленный Гастон, словно не понимая всей серьезности происходящего, решил «спасти» человека, которого из-за него отправили на смерть: его сообщники выкрали палача. Тогда секретарь суда отправился в тюрьму и нашел там висельника, согласившегося выкупить собственную жизнь ценой грязной работы. Но в любом деле есть свои профессиональные секреты: меч, который никто не подумал наточить, оказался тупым; первый удар лишь сбросил Шале с плахи на помост, и палач-недотепа принялся бестолково тюкать несчастного по шее. Стоявший в первом ряду зрителей бочар бросил ему долото. До двадцать девятого удара страдалец еще кричал, и только после тридцать четвертого его голова была отделена от туловища.

Однако в деле о заговоре еще не была поставлена точка: главным виновным считался д’Орнано. Судьба избавила его от плахи — 2 сентября он скончался в Венсенском замке вследствие задержки мочи. Недруги кардинала возвели на него обвинения в отравлении, но это была сущая нелепость, так что даже оправдываться не стоило. Со смертью маршала расследование можно было прекратить, иначе обвинения коснулись бы королевы Анны, принцев крови и представителей иноземных держав. Душой заговора была герцогиня де Шеврез, супруга пэра Франции, тоже не подлежащая суду в силу обладания привилегиями. Людовик мог только отправить ее в изгнание, а потому велел ехать в Пуату. Однако непокорная герцогиня, обозвав короля «дураком и бестолочью», а кардинала «олухом и наглецом», отбыла в Лотарингию, которая тогда была заграницей.

Десятого сентября в Париже состоялся Большой совет. Позади кресел короля и королевы-матери расположились Ришелье, Марильяк и другие министры; принцы, герцоги и прочие члены Совета расселись вдоль стен. На середине зала поставили складной стул для Анны Австрийской, на котором было неудобно сидеть; к моральным мучениям королевы добавились физические.

Секретарь зачитал показания Шале, в которых говорилось, что он действовал по личным директивам королевы и герцогини де Шеврез. Присутствующие пришли в сильное волнение. Анна отвечала, что ничего не знала о заговоре и не отдавала приказов преступникам и клеветникам. Тогда огласили признание Гастона, что супруга его старшего брата несколько раз за три дня просила его не вступать в брак.

— Вы собирались замуж за моего брата, сударыня? — спросил Людовик некогда горячо любимую жену.

— Не слишком бы я выиграла от подмены! — гордо отвечала королева.

В конце концов король постановил, чтобы из протоколов изъяли все документы, касающиеся королевы, полагая, что она получила серьезный урок. Следом слово взяла королева-мать, чтобы призвать невестку жить так, как жили все королевы Франции, пообещав любить ее и наставлять, чем она прежде пренебрегала.

Мария Медичи торжествовала: осуществив давно задуманный план, она полностью уверовала в безраздельность и безграничность своей власти, поскольку сын по ее указке безропотно удалил от двора всех несогласных. Это вовсе не значило, что между матерью и сыном возникли доверительные отношения. Преданный женой и братом, Людовик чувствовал себя как никогда одиноким. Ему нужен был человек, которому он мог бы доверять, не опасаясь удара в спину. И таким человеком оказался Ришельё — кто бы мог подумать! Враги кардинала, желавшие его свалить, невольно укрепили его позиции.

Обладая проницательным умом, широчайшими познаниями и железной волей, Ришельё не мог похвастаться крепким здоровьем: он страдал от мигреней, нарывов, геморроя, да и психика его была расшатана: утверждают, что его преосвященство иногда воображал себя лошадью и бегал на четвереньках вокруг стола, издавая ржание. Когда кардинал бывал серьезно болен, заседания Совета проводились у его постели. Если на них присутствовал король, для него ставили кушетку: согласно этикету лежать в присутствии монарха разрешалось, если возлежал он сам. Под предлогом нездоровья Ришельё уже неоднократно подавал прошение об отставке, но король регулярно его отвергал. Впрочем, можно предположить, что главный министр нуждался в письменном подтверждении королевского благорасположения. В 1626 году Ришельё уже дважды, в мае и июне, просил позволить ему удалиться от дел, 14 августа он подал третье прошение, на которое Людовик ответил, что «никого не любил больше его и никому не доверял в большей степени».

Чтобы драгоценная жизнь королевского министра не подвергалась угрозе (стало известно, что на кардинала готовилось третье покушение), Людовик отдельным распоряжением от 27 сентября позволил ему иметь личную гвардию. Помимо пятидесяти аркебузиров, присланных королем, Ришельё нанял еще 30 гвардейцев. У него имелись на это средства: с января 1626 года король стал выплачивать ему ежегодную пенсию в 60 тысяч ливров. В каждой резиденции Ришельё отводилась особая комната для капитана гвардейцев. Охрана должна была постоянно находиться при кардинале во всеоружии; только являясь в Лувр, он должен был оставлять гвардейцев за воротами. Гвардейцами кардинала называли только конную роту, набранную из тщательно проверенных людей по надежной рекомендации. Претендент должен был быть не моложе двадцати пяти лет и отслужить не меньше трех лет в армии. Когда кардинал подбирал достойного командира для своих гвардейцев, Ахилл д’Этамп де Валансе поклялся честью, что его преосвященство не найдет никого храбрее господина де Кавуа, которого некогда сам пронзил шпагой на дуэли. Офицеры были по большей части бретонцы, тогда как королевских мушкетеров поставляли Гасконь и Беарн. Личная охрана Ришельё первой облачилась в униформу — красный плащ-пелерину с белым греческим (четырехконечным равносторонним) крестом спереди и сзади.

После «заговора Шале» Людовик был полон решимости сосредоточить все бразды правления в своих руках. В сентябре скончался Ледигьер, и король окончательно отменил должность коннетабля, чтобы самому оставаться главнокомандующим. В октябре он назначил Ришельё главным сюринтендантом навигации и торговли, однако без права командовать военным флотом и без жалованья. Эта оговорка была сделана по просьбе самого кардинала; он даже отказался от права на невостребованное имущество с затонувших кораблей, которое теперь переходило в пользу морского флота. Благодаря этому Ришельё вскоре сумел поставить на службу королю около восьмидесяти кораблей, закупленных в Голландии или построенных по их образцу во Франции. В октябре же он по приказу Людовика XIII выкупил у губернатора Нормандии крепость Гавр — ключ к устью Сены. В следующем году герцог де Монморанси покинул должность великого адмирала, получив компенсацию в 1,2 миллиона ливров, и Людовик решил взять на себя и эти обязанности. Мария Медичи уступила Ришельё область Бруаж на Атлантическом побережье, и он вознамерился построить там крупный порт в противовес Ла-Рошели. Пора было покончить с этим оплотом гугенотов.

Казна опять была пуста, но у главного министра имелись идеи, как ее наполнить. 2 декабря 1626 года в большом зале дворца Тюильри открылась ассамблея нотаблей. Доклад о финансовом положении делал канцлер Мишель де Марильяк, а не сюринтендант финансов д’Эффиа. Впрочем, компетентность Марильяка в этой области была неоспорима. Он сообщил присутствующим, что король намерен свести дебет с кредитом за счет сокращения расходов; вот почему, в частности, он отменил должности коннетабля и адмирала: каждая обходилась ему в 400 тысяч ливров в год. Из тех же соображений следует снести «ненужные» крепости и избавиться от расходов на жалованье их гарнизонам. Король не хочет поднимать прямые налоги, чтобы не увеличивать тяготы своего народа, а потому предполагается выкупить части королевского домена, заложенные по низкой цене, а также отданное на откуп право собирать налог на соль[35]. Затем, явно повторяя слова Ришельё, Марильяк заговорил о необходимости развивать торговлю и флот, а выступавший после него Шомберг свернул на военные дела и заявил, что для стяжания воинской славы необходимо иметь постоянную армию в 30 тысяч солдат. Вкратце повторив основные мысли предыдущих ораторов, Ришельё закончил свою речь словами: «Государству не так потребны многочисленные ордонансы, как их исполнение; пусть слов будет мало, а дел много; так можно будет судить о добрых намерениях и здравомыслии членов ассамблеи».