Направление было задано. По мере заседаний принимались решения, утверждавшие политику правительства: сумму выплачиваемых пенсий сократили с шести-семи до двух миллионов ливров. Список крепостей, подлежавших сносу, составили без труда. Ассамблея даже пошла дальше предложений Ришельё (кстати, между ним и Марильяком наметились разногласия) и умоляла короля карать государственных преступников по всей строгости закона, то есть казнить и конфисковывать их имущество. Всякое сношение с посланниками иностранных государей без особого разрешения монарха было запрещено. (Впрочем, представители духовенства отказались поддержать эту меру, поскольку под нее подпадал папский нунций.)
Тем временем сами иностранные посланники никак не могли увидеться с королем, который за весь декабрь приехал в Париж только на Рождество, а в остальное время охотился на оленей, не давая роздыху своей свите. Это времяпрепровождение начинало тревожить Ришельё, поскольку рядом с Людовиком постоянно находился Бассомпьер, а кардинал весьма ревниво относился к королевским фаворитам, тем более что этот обладал не только физической выносливостью, но и острым самостоятельным умом.
Здесь нужно сделать небольшое отступление, поскольку мы не успели рассказать о стремительной карьере и головокружительном падении Франсуа де Баррада. Бывший паж Шомберга вошел в фавор «не ради дел государства, а ради охоты и особых наклонностей короля», пишет венецианец Морозини. Этот фавор стал достоянием гласности в марте 1625 года. Под влиянием нового любимца король даже изменил свое поведение: целых две недели просидел в Париже, не выезжая на охоту, потому что Баррада предпочитал городскую жизнь и дамское общество сельской местности и погоне за дикими зверями. Королеве-матери Людовик заявил, что взял Баррада к себе на службу, потому что тот ни от кого не зависит. Фаворит садился с ним в карету — большая честь! Король с ним не расставался и даже обнимал рукой за плечи, что дало повод для пересудов. В самом деле, молодой человек был очень хорош собой, к тому же Людовик не позволил ему жениться на красивой фрейлине, в которую тот был влюблен. Однако данное обстоятельство говорит скорее не об извращении, а о собственническом чувстве короля: его слуга должен принадлежать ему целиком.
В апреле Людовик назначил Баррада первым конюшим, купив эту должность за 14 тысяч экю у господина де Лианкура, зятя Шомберга. В декабре 1625 года Баррада уже был обер-камергером (120 тысяч экю уплачено герцогу де Монморанси), а его брат-священник стал епископом Нойона. Затем он сделался капитаном замка Сен-Жермен, наместником короля в Шампани, великим бальи Труа и губернатором Шалона. Но тут наступило головокружение от успехов. Зарвавшийся юнец решил, что ему всё позволено, стал вмешиваться в политику, делал неосторожные замечания по поводу Нормандии и Бретани, находящихся в полном распоряжении королевы-матери и кардинала. Он совершил большую ошибку, перейдя грань дозволенного. 2 декабря 1626 года Людовик дал ему отставку. Баррада вспылил и в присутствии короля вызвал на дуэль господина де Сувре, которого считал виновником своей опалы. Тогда его прогнали с глаз долой. Симон Контарини писал в депеше от 11 декабря 1626 года, что Баррада пал жертвой своего легкомыслия. «Он заслуживает сочувствия и прощения, поскольку ему всего 19 лет и он всего лишь служил своему господину». Надо сказать, что Людовик сильно переживал из-за случившегося: опала Баррада повергла его в состояние глубокой меланхолии. Как человек он был несчастен, но как король не мог допустить, чтобы ему перечили и тем более садились на шею. К чести его любимца надо сказать, что он не затаил зла на своего государя: сколотил пехотный полк и служил королю верой и правдой.
История королевского фаворита даже вошла в поговорку: «фортуной Баррада» стали называть скоротечную удачу. Это выражение главным образом свидетельствует о характере Людовика XIII, способного увлекаться, привязываться к людям, но не позволяющего им переступать черту. К сожалению, пример Баррада никого ничему не научил…
Одобрив выкуп королевского домена и меры правительства в отношении флота и торговых компаний, ассамблея нотаблей завершила работу 24 февраля 1627 года (в следующий раз ее созвали только 22 февраля 1787-го).
Все прежние ассамблеи заканчивались принятием деклараций, которые оставались на бумаге. Пора было начать воплощать их на практике, и случай проявить железную волю представился довольно скоро — и при весьма прискорбных обстоятельствах.
Начиная со второй половины XVI века все французские монархи издавали ордонансы против дуэлей. К ним уже давно привыкли, и никто не верил, что их кто-то будет применять. Уже в правление Людовика XIII были изданы декларации 1613, 1617 и 1623 годов о том, что оскорбленные дворяне вместо дуэли обязаны в течение месяца подать жалобу в суд маршалов. Эдикт 1624 года предоставил Парижскому парламенту юридическое основание для осуждения на заочную казнь. В том же году уже известный нам Франсуа де Монморанси-Бутвиль убил на дуэли графа де Понжибо, племянника маршала Шомберга, и, будучи приговорен вместе с секундантами к заочному повешению, явился на место экзекуции и сломал виселицу.
В среднем за год на дуэлях погибали 220 дворян, и поведение во время поединков было далеко не рыцарским. При этом дуэли не осуждались обществом, а бретеров называли «гладиаторами». Тот же Бутвиль мог вызвать человека на поединок просто для того, чтобы проверить его храбрость.
Новый эдикт о дуэлях был принят в марте 1626 года. Ришелье, несмотря на личную трагедию (напомним, его старший брат был убит на дуэли), советовал королю не казнить дуэлянтов, а лишать их должностей и материальных благ, пожалованных короной, и только в случае смерти одного из участников поединка отдавать второго под суд. Однако Парижский парламент потребовал смертной казни для всех дуэлянтов. Ришельё настаивал: «Никто не может осудить врача, который решился применить новое снадобье, убедившись в недейственности старого». Король в очередной раз прислушался к его мнению и ввел градацию наказаний: за вызов на дуэль — лишение должностей, конфискация половины имущества и изгнание из страны на три года; за дуэль без смертельного исхода — лишение дворянства, шельмование или смертная казнь; за дуэль со смертельным исходом — конфискация всего имущества и смертная казнь; дуэль с привлечением секундантов карается смертью вне зависимости от исхода. При этом Людовик поклялся никогда не миловать дуэлянтов и потребовал от своего секретаря никогда не подписывать грамот о помиловании, а от канцлера — никогда не прилагать к ним печать. Теперь оставалось подтвердить слова делом.
Первым нарушил эдикт герцог де Прален; его удалили от двора и лишили должностей королевского наместника в Шампани, бальи Труа и губернатора Марана. Его пример не остановил Бутвиля — в том же году он убил на дуэли графа де Ториньи, а в следующем ранил барона де да Фретта прямо при дворе и даже не думал скрываться! Это было уже слишком; король послал швейцарских гвардейцев его арестовать. Однако Бутвиля кто-то предупредил, и он со своим родственником и другом графом де Ромадек де Шапелем уехал во Фландрию. Правительница Испанских Нидерландов эрцгерцогиня Изабелла предоставила ему покровительство при условии, что он не станет драться в ее владениях, и даже заступилась за него перед Людовиком XIII. Непреклонный король запретил Бутвилю появляться при своем дворе и в Париже. Тот еще не осознал, насколько всё серьезно: «Раз мне отказывают в прощении, я буду драться в Париже, причем на Королевской площади».
У покойного Ториньи был друг, маркиз де Беврон, который поклялся отомстить за его смерть и со своим оруженосцем Бюке погнался за Бутвилем. Было совершенно ясно, что он не удовлетворится извинениями и словами их конфликт не разрешить. Изабелла всё же попробовала уладить дело миром и поручила эту миссию генералу Амброзио Спиноле, прославившемуся взятием Бреды в 1625 году после долгой осады. 2 февраля тот пригласил обоих врагов к себе на ужин; они для виду обнялись и пообещали забыть вражду, однако сразу после этой сцены Беврон заявил Бутвилю и Шапелю, что вызов остается в силе. Весной Бутвиль приехал в Париж, нашел своего врага и назначил время и место дуэли: 12 мая 1627 года, два часа дня, Королевская площадь.
