Он уже знал, что взрослые, состоящие у него на службе, должны будут подчиниться его воле, и попытки неповиновения приводили его в гнев. «Им было тем сложнее управлять, что он, казалось, рожден был править и повелевать другими», — записал Воклен дез Ивто.

Чтобы внушить сыну мысль о смирении, Генрих заставил его омывать ноги бедным. Эту церемонию устраивали на Страстной неделе, в Чистый четверг. В первый раз малыш (ему не было и шести) не смог преодолеть отвращение, и обряд в его присутствии исполнили священники, состоявшие при его особе. На следующий год ритуал провел король, а дофин ему помогал; впоследствии Людовик регулярно делал это сам.

Второго июля 1609 года Генрих IV впервые взял сына с собой на заседание Королевского совета, поставив у себя между коленями. Речь шла о денежном обращении. Совет обсуждал и другие важные вопросы: введение новых налогов, подавление крестьянских восстаний, возвращение в страну иезуитов (Генрих мудро настоял на этом, поскольку, прощенные королем, они уже не будут опасны), дарование нового устава университету и, конечно, внешняя политика: нужно было определить позицию Франции по отношению к Испании, высоко поднявшей знамя борьбы с протестантской ересью. Следует ли проявить религиозную солидарность или отстаивать национальную независимость? Королева, также официально входившая в Совет, была ярая испанофилка, но король ненавидел всё испанское и не собирался отрекаться от союзников: немецких государей, английской королевы и Соединенных провинций, недавно утвердивших свою независимость. Габсбурги фактически взяли Францию в кольцо: на юге — Испания, на юго-востоке — верная ей Савойя, на востоке — Священная Римская империя германской нации со столицей в Вене, на севере — Испанские Нидерланды (где томится обожаемая Генрихом Шарлотта де Монморанси). А тут еще скончался, не оставив наследников, верный друг Франции герцог Клевский, и император завладел его землями в среднем течении Рейна, имевшими стратегическое значение. Генрих IV решил выступить в поход против императора и, возможно, против Испании.

На войне всякое может случиться, и король учредил регентский совет из пятнадцати человек, в который вошла королева. Мария согласилась с условиями (по которым ее голос был равноценен голосу любого другого члена совета), однако потребовала своей коронации в Сен-Дени. Церемонию назначили на 13 мая 1610 года; 16-го числа должен был состояться торжественный въезд королевы в Париж, а 19-го — отъезд короля на фронт.

Генриха IV томили дурные предчувствия: ему была предсказана смерть в карете после первого же устроенного им торжества. Он умолял Марию повременить с церемонией коронации, но та была непреклонна. «Черт возьми, я умру в этом городе, никогда мне отсюда не вырваться! Они меня убьют, я вижу, что у них нет другого средства, кроме моей смерти. Ах, проклятая коронация, через тебя я приму смерть!» — воскликнул король в разговоре с Сюлли. Но коронация состоялась с соблюдением всех обычаев и обрядов; королева была счастлива, словно побывала в раю. Церемонию запечатлел Питер Пауль Рубенс: рядом с коленопреклоненной Марией, за которой тянется нескончаемая синяя мантия с цветками лилий, стоят дофин Людовик и его сестра Елизавета.

В эту ночь в Лувре супруги спали раздельно. 14 мая Людовик поднялся в семь утра; в половине девятого позавтракал одним хлебом, выслушал мессу в часовне и навестил обоих родителей. В 11 часов он пообедал, поиграл, потом отправился на урок. В это время Генрих, плохо спавший ночью, зашел к жене посоветоваться, ехать ли ему к заболевшему Сюлли, чтобы обсудить приготовления к военному походу. Мария считала, что не сто́ит, но Генрих, поколебавшись, решил, что всё-таки съездит. Туда и обратно, он скоро вернется.

Прибежал капитан Витри, чтобы сопровождать его, но Генрих шутливо ответил: «Я уже больше пятидесяти лет охраняю себя без капитана охраны; я охраню себя сам». Но отправился он всё-таки не один: в громоздкую карету без стекол и с вынутыми дверными панелями вместе с ним сели еще семь человек, в том числе герцог д’Эпернон (бывший «миньон» Генриха III) и герцог де Монбазон; эскорт состоял из нескольких конных дворян и пеших слуг, бежавших рядом с экипажем.

На улице Ферронри карета остановилась: две телеги, нагруженные сеном и бочками, сцепились колесами и не могли разъехаться. Пока слуги пытались их растащить, остальная свита решила ехать дальше: улица такая узкая, что негде повернуться. В этот момент из таверны «Коронованное сердце, пронзенное стрелой» выскочил рыжеволосый детина, встал одной ногой на ступицу колеса, а другой на дорожную тумбу и дважды ударил короля ножом в бок. Третий удар рассек рукав Монбазона.

Всё произошло настолько быстро и неожиданно, что поначалу никто ничего не понял. «Что такое, сир?» — спросил Монбазон. «Ничего», — успел ответить Генрих, но тут у него изо рта хлынула кровь: второй удар ножа пробил левое легкое, задел полую вену и перерезал аорту. «Вспомните о Боге!» — крикнул Лафорс, единственный гугенот среди присутствующих. Но поздно — король был мертв.

Убийца словно оцепенел и даже не пытался бежать. На него набросилась толпа и чуть не растерзала, но д’Эпернон, в свое время видевший, как убийцу Генриха III Жака Клемана изрубили в капусту, прежде чем его удалось допросить, закричал: «Не бейте, головой отвечаете!» Преступника увели.

Лафорс покрыл окровавленное тело своим плащом и попытался успокоить народ, крича, что «король только легко ранен», а затем приказал как можно скорее возвращаться в Лувр. Страшная весть летела впереди. Когда карета въехала на Квадратный двор, Монбазон, Витри, Керзон и Нуармутье отнесли безжизненное тело в малый кабинет и положили на кровать. Королева, находившаяся в соседней комнате, услышала шум и послала узнать его причину. Поняв по лицу вернувшейся дамы, что произошло нечто страшное, она вскрикнула: «Мой сын!» — и побежала туда. Оттолкнув капитана охраны, она увидела труп мужа, над которым его духовник и кардинал де Сурди читали молитвы. «L’hanno ammazzato!»[15] — воскликнула она и чуть не лишилась чувств.

Было около четырех часов пополудни, Людовик катался в карете. Его сразу привезли в Лувр и провели к матери. Узнав о смерти отца, мальчик закричал сквозь слезы: «Если бы я был там со своей шпагой, я бы убил его!» Мария всё твердила: «Король мертв, король мертв!» Канцлер Брюлар де Силлери возразил: «Во Франции короли не умирают! Вот живой король, мадам!» — и указал на ее старшего сына.

В семь часов вечера мальчика покормили в передней королевы, в девять раздели и уложили в постель. Боясь страшных снов, он попросил, чтобы гувернер лег вместе с ним. Ему не стали возражать, и до половины одиннадцатого он спал в кровати господина де Сувре, а потом Мария Медичи послала за «братцем Вернеем», и остаток ночи оба мальчика провели в ее спальне.

Измученный переживаниями страшного дня, Людовик в конце концов заснул около полуночи. Тем временем с покойного короля сняли окровавленную одежду. Тело обмыли, облачили в костюм из белого атласа и перенесли в парадную спальню, где были совершены вскрытие и бальзамирование. Внутренности положили в сосуд, который позже перенесли в Сен-Дени. Сердце поместили в свинцовую урну, вставленную в серебряный ковчег в виде сердца, и Монбазон в сопровождении четырехсот всадников отвез ее в иезуитский коллеж Ла-Флеш. Гроб с набальзамированным телом 18 дней простоял в большой парадной зале Лувра, где каждый день служили по шесть месс.

На следующее утро дофин, ставший теперь королем Людовиком XIII, проснулся в половине седьмого и тотчас получил от господина де Сувре текст краткой речи, которую должен был произнести в парламенте[16]. В половине девятого он сел за стол, но есть не мог, только выпил травяной настой. Пообедать ему не дали: мальчику пришлось выйти из-за стола, чтобы вместе с королевой ехать в парламент. Свиту юного государя составляли принцы, герцоги, вельможи и высшие чиновники. Он ехал верхом через Новый мост; народ кричал «Да здравствует король!». Людовик обернулся к одному из свитских и спросил: «А кто король?» Он еще не осознал, что король — он сам. В парламенте королева-регентша, облаченная в глубокий траур, представила его двору, и он произнес затверженную речь: «Господа, Богу было угодно призвать к себе нашего доброго короля, моего государя и отца. Я остаюсь вашим королем, как его сын, по законам королевства. Надеюсь, что Господь в своей милости наделит меня его добродетелями, и буду следовать добрым советам моих верных слуг, как вам скажет господин канцлер».