«Он не знал о засаде».

Указательным пальцем папа подзывает меня к себе. Я неохотно подхожу к нему. Он не выглядит гневным, обеспокоенным — он радостный. Видимо, уже распробовал победу на вкус, так что ненависть родной дочери не колышет его.

Мне кажется, что сейчас все закончится для общин; для меня; для нас. И даже внезапное осознание того факта, что это мой отец, не дает мне почувствовать себя в безопасности.

Стоит мне оказаться в паре метров от него, как отец подносит рацию к лицу и продолжает вещать тираду:

— Угадай, что я еще сделал. Я привел твоих старых друзей! Помнишь своего приятеля Юджина? Так вот он сделал этот день возможным, когда расстрелял некоторых моих людей. Но ничего, их еще много. То же самое касается Дуайта. Если тебе интересно, он не специально вас подставил. Нет, он просто ничтожество и неудачник по жизни, а теперь он будет стоять и смотреть, как вы умираете. И ему придется с этим жить. Сегодня мы устроим зачистку, Рик. И дальше твоя очередь. Никто не желал войны. Тебе просто нужно было принять порядок вещей, но что есть, то есть, — вынимает из-за пазухи пистолет и направляет его на Дуайта. — Поздравляю, Рик. Три, два, один.

Спасители ступают вперед. Я прижимаю ладони к лицу, но сквозь щели меж пальцев наблюдаю за происходящим. Внезапно выстрелы не наносят урона. По крайней мере, не нашим. Убираю руки от лица, чтобы разглядеть получше поваленные тела Спасителей. Оставшиеся человек двадцать поспешно отбрасывают оружие и поднимают руки над головами.

С неимоверным испугом смотрю на отца; к счастью, взорвавшиеся осколки задели только его руку. Я застываю на месте и наблюдаю за его попытками скрыться. Юркает за припаркованные грузовики, и я в растерянности высматриваю его где-то поблизости.

«Оружие не могло стать неисправным само по себе. Неужели?..»

На губах Юджина появляется самодовольная ухмылка, хотя на долю секунды он поднимает брови в явном удивлении: сам не ожидал, что сработает.

— Юджин…

— Ты была права, я должен был помочь.

Вздыхаю с таким облегчением, чуть не бросаюсь ему на шею, но вспоминаю о раненном отце. Шепчу слова благодарности Юджину и скоропостижно бросаюсь по следам папы.

Оставшиеся в живых Спасители сдаются, и Рик спешит догнать папу. Я останавливаюсь у грузовиков, чтобы последовать за Граймсом. Мы отказываемся у одинокого дерева, откуда доносится тяжелое дыхание отца. Я решаю не вмешиваться, как обещала Рику, и дать ему возможность поступить, как он считает верным. Делаю пару шагов назад, чтобы не быть вовлеченной в разборки, но пистолет держу наготове. Если Рику понадобится помощь, он может рассчитывать на меня.

Я с трудом втягиваю воздух, руки дрожат. Я так много раз говорила всем и себе в том числе, что смогу, если что, прикончить отца. Но сейчас я готова рассыпаться по крупицам от одной мысли о приближении этого момента.

«Ты справишься, Челси».

Рик производит выстрел, приходящийся в ствол дерева, и бросает оружие, когда понимает, что патронов не осталось. Отец, по-видимому, слышит стук оружия о землю: Рик безоружен, значит, он может нанести удар.

Выходит из укрытия, хватается за свою биту, как за жизнь, и готовится обороняться, но Рик поднимает руки и просит дать ему десять секунд, чтобы все объяснить. Ради Карла.

— Карл сказал, что мы можем обойтись без войны.

— Он ошибался.

Глаза папы слезятся. Я все это время таилась за открытой дверцей одного транспортного средства. Когда наступает, по моему мнению, подходящий момент, я выхожу из укрытия и резонирую:

— Нет, он был прав.

При виде меня папа облегченно выпускает воздух из носа, нежно произносит мое имя и качает головой. Мне не составляет труда определить сожаление. Он жалеет обо всем, кается, собирается просить прощения.

Взмах ножом. Лезвие проходится вдоль папиной шеи, и он валится на колени, хватаясь за горло. Его напуганный и страдальческий взгляд задерживается на Рике.

— Смотри, что ты сделал, — хрипит он. — Карл ни черта не понимал.

Я валюсь на колени следом за отцом. Он прижимает ладонь к горлу все плотнее, но крови меньше не становится. Какое-то время папа, задыхаясь, таращится на Рика с нахмуренными бровями, двигает губами и что-то шепчет. Найдя глазами меня, он больше напоминает «Маску Скорби». Мышцы его лица расслабляются, я читаю по губам:

«Люблю».

Меня разрывает от крика внутри. Он вырывается из глотки вместе со звуком завывания, я зарываю лицо в ладони, чтобы не видеть, как папа теряет сознание и медленно умирает.

— Папа!

***

По мнению почти каждого, папа не заслуживал оказаться в лазарете. Граймс тогда посмотрел на меня опухшими глазами и промямлил сквозь слезы, что не хочет лишить меня отца; что Карл не этого хотел, и что я слишком много потеряла. Я была несказанно благодарна ему. За все. Мы даже обнялись… не знаю, что ли по-семейному? Я почувствовала, как мир перевернулся обратно — с головы на ноги. Все наконец нормализовалось. И я могу вздохнуть спокойно.

За дверью палаты стоят Дэрил и Клэр в ожидании меня. Я их попросила подождать: папа только вчера сюда попал, швы не затянулись. Он в безобразном состоянии. Но жив.

Белые стены, потолок, пол вызывают тошноту: я находилась в этой палате прежде, и воспоминания не из лучших.

— Я просила… — бормочу и подхожу к койке отца. В щемящем сердце, как мне кажется, сжимаются все сосуды; в мозг не попадает достаточно крови, и из-за этого сознание плывет. Я потираю бледное лицо и стараюсь снять неприятные ощущения, что не очень-то помогает. — Я просила остановиться. Этого можно было избежать. Но ты хотел власти! — срываюсь на крик, когда вижу, что глаза отца по-прежнему закрыты. Мне хочется, чтобы он расплющил веки, посмотрел на меня и понял, что да… да, я его ненавижу. И слова Карла, Рика были правдивы, а папа был слепым придурком, который отказывался это принимать. — Ты говорил, что помогаешь людям; защищаешь их, — мысли стремительно несутся вслед друг за другом. После каждого предложения я затягиваю паузу и позволяю себе подобрать наиболее подходящие слова. — Ты говорил, что у тебя были планы на Карла. Так почему же ты не сделал все возможное, чтобы единственная надежда на светлое будущее осталась жива? Почему?! — раздраженное из-за постоянных криков горло саднит пуще прежнего. Я захлебываюсь слезами. Но не от физической боли. — Ты не смог защитить Карла… Ты не смог защитить своих людей. Ты не смог защитить себя! Меня! Или маму! Ты провалился как лидер, как отец и как муж, — подытоживаю я сиплым голосом. — Если ты умрешь, мне будет плевать. Я выживу. И не сдохну, пока не буду сама к этому готова.

И вдруг из приоткрытого рта доносится хрип. Заплаканная я не могу и пальцем дернуть — теряю равновесие и падаю на пол. Мне сразу вспоминается обращение матери. Как сквозь закрытые глаза она сперва начала хрипеть и рычать, а потом… когда открыла их, я не сомневалась, что она мертва.

Сотрясаясь от плача, ползком отодвигаюсь от койки и кладу руку на кобуру. Замираю и наблюдаю за его дальнейшими действиями.

Папа переворачивается на бок, но не открывает глаз. Я немного унимаюсь.

— Откуда…

Моя грудь нервно поднимается и опускается. Я не перебиваю отца и его хилые попытки разговаривать.

— Откуда рана на руке…

Меня задевает, что, скорее всего, он все слышал. И после сказанного интересуется лишь ранами. Было бы не так грустно, если бы он их не видел ранее. Его запоздалая забота заставляет меня ответить ему с нескрытой враждебностью.

— Твой человек напал на меня. Ты наверняка нашел ее труп в лесу.

Он молчит. Я уже задумываюсь о бесперспективности беседы и собираюсь покинуть палату, когда вдруг раздается очередное хрипение:

— Палец…

Глаза на влажном месте. Мне становится невыносимо горько от того, что я отвечаю на его вопросы так сухо; и после этого должна буду уйти, и забыть о нем.

— Один сукин сын отрезал его.

Воцаряется мертвое молчание.

— Прости… — последнее, что он произносит перед моим уходом.