Где-то на холмах начинают виднеться прочные стены, кажущиеся издалека маленькими и узкими. Они привлекают взор, и с поднятым пистолетом я медленно прокладываю дорогу к общине.

Мне катастрофически надо найти что-то съедобное, так что я толком не задумываюсь о существующей угрозе и иду наперекор страхам.

Кажется, неделю или полторы я питалась исключительно ягодами и опавшими фруктами, типа: яблок, ежевики… Живот крутит. Он урчит и сбивает постоянно с мысли. К недоеданию привык каждый выживший, но все равно приятного мало в вечной нехватке сил. Из-за чертового недоедания на прошлой неделе я была на той тонкой грани, когда обессиленный организм решил возобновить работу с новыми усилиями, и как же не вовремя такие напасти апатии случаются!

В данный момент мне плевать, что за теми воротами ждет. Бандиты или толпа ходячих — все по барабану. Я справлюсь.

Община окружена забором с металлической сеткой, а также расположенными по периметру ходячими. Подхожу ко входу и наставляю ствол на ворота. Глаза вмиг бегают вдоль линии стен, когда за ними слышатся многочисленное шарканье подошв. Несколько стоящих в качестве надзирателей мужчин наставляют на меня винтовки и один из них окликает:

— Ни шагу больше. Что тебе нужно? — опрокидывает взгляд на местность, словно убеждаясь, что нет закаты, и спрашивает: — Как ты нашла нас?

Настороженно оглядываю этого типа и опускаю оружие, изумляясь тому, что тот не застрелил меня сразу при встрече.

— Мужик, мне трудно идти. Я уставшая и голодная. Какая разница? Шла по дороге и нашла… — перевожу взгляд на ворота. — Что за община? Вас много? А еда есть?

— Ответь на вопрос: кто ты? — настаивает он на своем, но жаждой избавиться от меня поскорее от него не веет.

— Это имеет значение? Чувак, по мне разве не видно, что я ребенок! Что, по-твоему, семнадцатилетняя девка сделает вам? Опусти пушку и дай поговорить с вашим лидером.

Ни один мускул не дернулся на лице надзирателей, но оружие они все же опускают.

— Может, ты тоже опустишь оружие? — с явной колкостью в голосе интересуется второй.

Показав средний палец, я демонстрирую свою коронную улыбку; улыбку, которая якобы говорит: «Вы меня не знаете, и никогда не сможете заглянуть мне в душу, но если что не понравится — я вам глотки погрызу, как бешеная псина».

— Разбежались, — только крепче сжимаю оружие в руках. — Ну так что, позволите побеседовать с лидером или мне сперва станцевать надо?

Надзиратели оглядываются куда-то назад и начинают кому-то отчитываться.

— Сэр, она одна. Как скажете.

Ворота медленно открываются. По обе их стороны располагаются люди, вооружившиеся автоматами и ножами, а посередине… Не может быть…

Мужчина с приличным массивом растительности на лице, суровым, отрешенным взглядом, одетый в черную кожаную куртку и заправленный за ее воротник красный платок, закидывает на плечо биту, обмотанную окровавленной проволокой. Поморщившись при виде моей фигуры, он командует людям:

— Опустить оружие! Челси? Это ты?

Нижняя челюсть в секунду отвисает, а сигарета падает на шоссе и моментально гаснет. Единственное, что мне удается выдавить:

— Папа?

========== Глава 2. Старые знакомые ==========

«Черт возьми, это мой старик!» — проносится в голове, и в этом голосе нет ни капли отчаяния или разочарования.

Мне просто сложно дается поверить, что это он! Папа живой! Я не нашла его обглоданный труп или в образе ходячего, не нашла его умирающим или застрелившимся!

Подбегаю к папе и обнимаю его так крепко, как могу. Он не отвечает; лишь стоит в ступоре, не понимая, сон ли это или встреча вполне реальна. Руки плавно начинают путешествовать по моей спине и ползут то вверх, то вниз, пока папа не сводит их вместе.

— Я думала, ты умер… — наворачиваются слезы, глаза краснеют. Я выдыхаю и вдыхаю воздух так, словно делаю это в последний раз.

— Боже! — радушно восклицает он, обнимая еще крепче. Его горячее дыхание заставляет почувствовать себя такой счастливой среди осколков нормальной жизни. — Где же ты, дочурка, пропадала все эти годы?

Выступают слезы радости, сердце забилось быстрее, отчего дыхание становится обрывистым, а руки легонько трясутся. Нехотя отлепившись, я протираю глаза и тепло улыбаюсь.

Папа отходит в сторону, открывая вид на общину. Меня застает врасплох ее величина: за все то время, проведенное в мире, где царит эпидемия, мне ни разу не доводилось встречать огромных поместий, которые при всем этом не были разрушены.

Эта община более чем простая фабрика, которая после эпидемии стала чем-то вроде штаб-квартиры для рейдеров. В ней есть сады, курятники и рынок.

Открыв было рот, чтобы хоть что-то высказаться по поводу долгожданной встречи, как папа опережает меня.

— Пойдем, кое-что покажу, — подталкивает меня вперед, и я от неожиданности едва не падаю. Сохраняю равновесие, а папа только тихонько посмеивается. — Нас ждет долгая беседа, дочурка, — звучит это чертовски загадочно и придает непредсказуемости дальнейшему его поведению.

Заводит меня в какое-то плохо освещенное помещение и мы оказываемся на голову выше других выживших. От них нас отделяют несчастные три-четыре метра и железная ограда.

Люди толпятся внизу, словно дожидаясь чьих-то приказов и отчетов. Когда громкий голос отца разрезает тишину, стоявшую ранее, они все в унисон садятся на колени.

— Спасители! Сегодня триумфальный день. Моя дочь, Челси, вернулась к изначальным корням… К своему папочке! — зал гудит, аплодисменты, искаженная радость и скрытый испуг…

«Папочка?» — проносится в голове, изумляя пуще прежнего. — «Раньше бы он никогда не назвал себя так».

— Эта девчонка опасна! — продолжает папа. — Каждый, кто ей сильно насолит, получит бонусный подарочек от меня.

Осматриваюсь. Бедолаги прячут лица. Их взгляды уткнулись в пол. У пары-тройки я разглядываю ожоги на лице.

Папа, кажется, чересчур изменился. Прошло всего-ничего с момента нашей встречи, а мне с трудом удается его узнать.

— В честь столь радостного события все получат свежие овощи без утраты очков!

Люди выражают наигранный и поддельный восторг, хлопают, делают вид, что все хорошо, а затем покидают помещение.

Меня не на шутку настораживает фраза «каждый, кто ей сильно насолит, получит бонусный подарочек от меня». Неужели эти люди представляют угрозу? Может, они и вовсе бывшие преступники, а мне с ними на «ты».

— Что с этими людьми? — без доли стеснения интересуюсь я. — Они твои подданные?

Обводит меня снисходительным взглядом и ухмыляется.

— Во-первых, не порть сюрприз, дорогая. Во-вторых, не… — прерывается; наверное, потому что не хочет об этом говорить. Или не знает, как оправдаться? — Как насчет пойти ко мне? Поесть, обсудить прошлое и настоящее. Правда, я так давно тебя не видел и уже забыл, как из маленькой слабой и противной девочки, ты выросла в такую красивую и прекрасную… Цыпочку.

Сведя брови на переносице, стискиваю зубы и даже не выясняю, был ли это эдакий стеб или он серьезно глобально изменил манеру речи на эти хамские и неприемлемые высказывания вроде той же «цыпочки» в мой адрес.

Хотя, в конце концов, все мы изменились, пожалуй, как и наши повадки. Я просто постараюсь пока особо не буянить и прислушаюсь к последней просьбе Мэтта перед смертью — всегда верить в лучший исход событий.

Очень надеюсь, что это не обернется мне боком.

***

Со скрипом открывается дверь. Заходим в большую, просторную комнату, выполненную в приличном, даже роскошном для этих времен стиле, хотя и в преобладающе пастельных оттенках. Прикусываю внутреннюю часть щеки, пальцы крепко удерживают поднос с некой субстанцией, которая, предположительно, является кашей.

Отец показывает рукой на кресла, окружающие деревянный журнальный столик, и предлагает сесть. Я слушаюсь и молча сажусь, поставив пищу на стол.

— Нравится? — усевшись напротив, скрещивает пальцы в замок и заглядывает мне в глаза так, словно гипнотизирует.