— Всегда любила фиалки, — спонтанно слетает с губ. — Потому что они фиолетовые.

Юджин несносен; выдерживает паузу, прежде чем ответить. Прежде, чем протянуть слово, состоящее из четырех букв с таким выражением лица, будто я выдала что-то чересчур личное.

— Мило.

Проглядев между потрепанными временем посудинами подобие фотографий, я спешу потянуться к ним.

— Что ты творишь? — недовольничает Портер, однако я не изволю отмазаться и снять с себя обвинения. Пусть это и принадлежит отцу, я все равно склонна к варианту обыскаться.

Касание дарует целый поток тепла, расходящегося по всему телу, а взгляд вызывает славное покалывание. Вздрагивающими пальцами обвожу застывшие в кадре фигуры, отчего по кончикам будто бьет током. Электрический заряд придает мне сил перевернуть тусклый снимок и бегло пройтись по вырисовавшимся сзади блеклым буковкам.

Воспоминания оказываются моей ахиллесовой пятой. Сердце падает в ноги, но зрачки не перестают путешествовать по тексту. Кажется, я перестаю дышать, когда узнаю, что этой фотографии лет эдак десять. И я на ней еще совсем мелкая… Неужели все эти годы он хранил память о нашей семье?

Темнота. Смыкаю влажные глаза и, свернув губы трубочкой, стараюсь отдышаться. В окружающем меня черном пространстве появляются танцующие тени ярко-желтых цветов. Среди них выделяется та «самая»: широкие плечи и главный атрибут, по которому я его узнаю везде.

«Дам я тебе пострелять, малая. Только не заебывай».

Черт, как же не хватает его глубоко голоса с нотками пренебрежения, коверканием слов и аналогом акцента, который наследуют обормоты и реднеки.

Иногда мы обменивались улыбками и пожеланиями остаться целостными, однако ничего из ряда вон выходящего; не было ни нежности, ни громоздкой привязанности. И теперь я чувствую нехватку превентивности Диксона. Я заглядывала ему в глаза и озаряла той самой кошачьей ухмылкой, которую, как говорили окружающие, запомнит каждый. Улыбку, тянущуюся тонкой нитью от уха до уха. Стеклянный взгляд и опущенные брови придают некой скрытности и агрессивности. В такие моменты я знала, что Дэрил слегка напуган неизвестностью. И это меня забавляло сильнее. Он сотни раз подряд отшивал меня и прикрикивал, чтобы я, цитирую: «отъебалась». Тем не менее я стояла на своем и не отступала. Да и Дэрил особо не сопротивлялся, иначе бы мне ничего о нем не было известно: ни о его брате, ни о спившемся отце — ни о чем и ни о ком.

«Приди в себя, Лоуренс. Это уже не твой отец. Даже Дэрил-мать-его-Диксон сердечнее твоего предка», — не устаю повторять себе.

Отождествляющие внутреннюю несобранность каракули привлекают мое внимание. Юджин снова и снова наводит что-то ручкой на листе бумаги, да с такой силой, что вскоре продырявит его.

— Если ты хочешь порвать чертов лист, то просто порви его, — не рассчитав громкости и тональности, звучит мой голос как-то раздраженно, однако на деле я всего лишь язвлю.

Юджин привык к этому. Ему не составит усилий пропустить мой сарказм мимо ушей. Что он и делает. Все, что скопилось внутри за долгое время, никак не выходит наружу. Прошлое без отца превращается в гниль, забиваясь внутри. Но для себя я давно решила, что не собираюсь помогать Спасителям. И сейчас, когда внутри клубочком собирается чувство покоя, закрадывающиеся в голову сомнения быстро распутывают этот клубок.

— Помоги, — шепотом обращаюсь к Портеру. Он лишь комкает лист, на котором изображена фигура с непропорционально длинными конечностями, и откладывает его в сторону. Будучи заложницей собственной надежды, я продолжаю пытаться достучаться до Портера: — Есть шанс встать на правильный путь. Сделать то, что следовало бы сделать давно! — недовольно шиплю, смотря на ученого куда яростнее.

— Я не хочу быть втянутым в это, Челси. Прости.

Подсаживаюсь к засыпанному сомнениями Юджину на кровать. Выглядит он так, словно только что вернулся с вылазки и там его чуть не убило. Не отдавая отчета в происходящем, я выпячиваю на него глазки ребенка, который неугомонно попрошайничает купить «вон ту» игрушку.

— Портер, чтоб тебя молнией шандарахнуло! Это касается не только Александрии, и ты прекрасно знаешь, что можешь пожалеть в случае чего!

— Я уже сказал, что не собираюсь вмешиваться в это! Единственное, чего я хочу, чтобы ты прекратила меня донимать!

Реплика Юджина эхом раздается в голове. Будто исследуя мою отпетую черепную коробку, метается всюду и застывает где-то в затылке, отдаваясь болью в этой области.

— А я хочу, чтобы Санта-Клаус в этом году подарил мне единорога. Замечательно, правда? У нас обоих есть несбыточные мечты.

— Что я могу сделать?!

Взгляд упирается в окно. Дождь потихоньку прекращается, оставляя за собой подтеки. Дергано бродячие из угла в угол ходячие совершенно не то, что нужно… Продолжаю странствовать глазами вдоль забора впредь до того, как не натыкаюсь на ящики и мешки с резервами.

— Испорти патроны, оружие… в твоих руках власти больше, чем ты думаешь. Воспользуйся этим!

Юджин исполнительно сдвигает кустистые брови, неопределенно молчит.

— Ты засранец, Портер! — сообщаю я ему, постукивая необъятными сапогами по полу, будто стряхиваю с них засохшую грязь.

— Почему? — удивляется он, и на его физиономии читается чистое, неподдельное изумление. Казалось бы, в течение всего своего пребывания в Святилище я добиваюсь свободы; и вот опять, пытаюсь хоть как-то переманить Юджина на сторону союза трех общин, и после этого он задает такие вопросы.

Я вплотную подступаю к Портеру. И честно, сейчас во мне так бушует целая палитра эмоций, что я перестаю чувствовать собственное сердцебиение. Черт, да я перестаю быть уверенной, дышу ли вообще. Поежившись, вскидываю бровями. Из этого состояния меня выводят знакомые голоса.

— Энди?

Полагаю, Юджин сперва не понял о ком я. Однако после, когда я подбегаю к окну, чтобы разглядеть вернувшихся Спасителей и Дэрила с Карлом, он собирается с мыслями. Что касается попыток отца не давать мне времени для передышки, но и не поручать ответственных заданий, я знаю, что избежать работы в Святилище мне, скорее всего, не удастся. Пусть и самой примитивной, грязной и в кои-то веке незаурядной. Но я рассчитываю, что до того, как меня снова запрут в клетку серой и однотипной работы, в моем распоряжении будет еще немного времени. И я смогу поговорить с кем-нибудь вроде Энди.

Мнусь, пытаясь придумать благовидный предлог для отступления.

— Я поговорю с Энди. Знаю, это чертовски тупо после всего… но мне нужно что-то сделать, а от тебя проку, как от ананасов в пицце — ноль.

— Ниган сказал мне присматривать за тобой!

— Любись ты в три прогиба, Юджин! Я никуда не собираюсь, и если тебе станет легче, можешь пойти со мной, чтобы удостовериться.

— Ниган приказал мне следить за тобой. За тобой, сидящей в комнате и не сующейся на улицу! — Юджин вытаскивает запрятанную таблетку и поспешно проглатывает ее.

«Даже не запил. Неужто я его настолько довела?»

— Мне плевать, что сказал этот старый хрен! Я нахожусь здесь не по своему желанию, так что если он не слышит меня, то и…

Портер не дослушивает; перекрывает собой дверной проем.

— Ты, черт возьми, серьезно? — чуть ли не пищу от недовольства. — Когда еще выпадет возможность поговорить с ними?

Юджин принимается патетически браниться, и в его понимании «брань» — чересчур литературные и научные термины. Раздавшийся стук в дверь сопровождает резкое открытие двери, которое отталкивает Юджина в сторону. В проеме появляется Жирный Джо. Он бесцеремонно заходит в комнату, распространяя запах пота и алкоголя.

— Мэм, Ниган передал, что Вы должны выйти во двор.

Непонимание мгновенно сменяется торжественным взором, которым я одаряю ошеломленного Юджина.

— Шах и мат, Портер.

Джо изучающе глядит на сбитого с толку Портера, но не задает лишних вопросов.

— Я Вас проведу, мэм.

Первоначально обговорив желание побеседовать с Энди, Джо согласился дать мне немного пространства.