В воспоминаниях всплывает целый бедлам. Пропитанные влагой глаза матери, когда она завуалированно прощается со мной, а через несколько часов превращается в одну из этих тварей, которая готова убить даже близкого; застывшие гримасы у мертвых Пейдж и Молли. И наконец задыхающийся от страха и боли Мэтт, даже не молящий, а приказывающий мне уносить ноги.

Чувствую себя обманутой. Энди говорит, что они не желают никому зла, при этом эти твари не щадят никого. Еще обиднее становится от того, что нашелся верящий в это человек.

— Дай-ка я тебе помогу кое-что понять, — моя оплетенная набухшими зелеными венами рука тянется к огнестрельному оружию. Сейчас мне это кажется настолько обыденным, что я даже не замечаю, когда в любой непонятной ситуации выхватываю пистолет. Если честно, меня это пугало бы, не жила бы я в кишащем ходячими мертвецами мире.

Сзади раздается поток знакомых голосов, которые я запросто игнорирую. Я неотрывно смотрю на обращенного Саймона. Это расплата за все. Тогда он едва не прикончил нас всех. Едва не прикончил моего отца. И зная из рассказов каждого, кто когда-либо видел мою ярость, я допускаю, что лицо наливается цветом спелой вишни. Мне следует опустить оружие, но я не могу.

Один из пальцев напряженно ложится на спусковой крючок. Все, как обычно, пытаются меня успокоить. Спасители заметно колеблются. Не спешат предпринимать чего-либо, как взывать к отцу.

Дерущие уши звуки. Пытаясь представить, чего я хочу этим добиться, не нахожу себе места от беспокойства. Сейчас воззрение всех и каждого устремлено на упыря, чью грудную клетку пронзили три пули. Живое существо элементарно бы начало истекать кровью, однако у мертвецов нет такого явления, как свертываемость крови.

— Три выстрела в грудь! Эта тварь все еще на ногах! — произвожу еще выстрел в область диафрагмы. — Они не полумертвые или полуживые и тем более не больные! Ходячие не спят, а плоть им не нужна для выживания! Они — ошибка природы, и если мы хотим выжить, нужно бороться за это. Бороться с этой заразой! — бросаю пистолет на землю. Все кругом размывается, кроме назначенного маршрута. Все обращаются ко мне: «Прекрати, Челси!» А я лишь гаркаю им в ответ, что они правы; пора прекращать.

Вынимаю кинжал. Не проходит и минуты, а я, очутившись вблизи непоколебимого Саймона, пронзаю его голову клинком. Голоса стихают. Меня попускает. В животе скручиваются внутренности в тугой узел. Оборачиваюсь себе за спину, и, о боги, лучше бы я этого не делала.

Отец постукивает битой по сетке забора, привлекая внимание не только людей, но и ходячих.

— Челсия! — свободной рукой указывает на место возле себя, как бы говоря: «Ты. Здесь. Сейчас».

***

— Господи, блять, с момента твоего прибытия ни дня не пройдет без происшествий, — оставляет биту на диване, а сам отходит к месту, где должен стоять телевизор или хотя бы журнальный столик, иначе нет смысла ставить диван.

Янтарный свет, исходящий от свечей, потухает, когда папа бесстрашно обхватывает горящий фитиль двумя пальцами. Папа снова изрыгает ругательства, и, по правде говоря, настолько озабоченным его редко можно увидеть. По крайней мере, я одна из немногих, посланных самими богами, кто может вывести отца из себя за считанные мгновения. Да и не жалуюсь.

— У тебя в рядах придурок, рьяно защищающий мертвецов.

— До тех пор, пока этот придурок согласен выполнять работу, я готов мириться с его личными убеждениями. Энди хороший парень, Челл, — заверяет он меня, но я-то знаю. Знаю, что из этого ничего хорошего не выйдет.

— Я уже встречала таких фриков. Они или умирали от рук тех, кого божили, или продолжали терять крышу в одиночестве.

И взаправду однажды я наткнулась на пару выживших, которые отказывались признавать ясные как день факты. Они в действительности полагали, что после смерти есть что-то еще, что неподвластно разуму. И следовательно их видению, у каждого из нас есть душа. Не хочу вдаваться в подробности и размышлять на такие темы, но из их рассказов стало быть ясно, что смерть приравнивается к спасению. Если ты хороший человек — тебе дорога в Рай, а всем ведомо, что лучше Рая места нет.

Не знаю, что с этой парочкой стало. Они просто верили в жизнь после смерти. А Энди не знает, во что ему верить, но заведомо решил, что ходячих можно ставить в один ряд с живыми людьми. Я на себе испытываю нехватку отдыха, когда голова становится арбузом и в очередной раз падает набок.

— И поэтому ты решила устроить представление? — набитый медикаментами шкафчик высится над стоящем у стены садовом стуле, который служит подставкой для табачного пепла.

— Если ты хочешь меня отравить, сразу предупреждаю, что у меня к ядам и прочему этому дерьму выработался иммунитет.

— Уж лучше Юджина дам — ему еще предстоит с тобой повозиться.

Усаженная в одно из кресел я выпрямляюсь, мямлю слова негодования и наблюдаю за попытками отца выбить с донышка одну-две пилюли.

— Погоди, ты серьезно нашпигуешь меня еще таблетками?

Две совершенно белых таблетки помещаются в его ладони. Отец настойчиво протягивает их мне, а-ля не примешь и я тебе устрою.

Когда я взмахнув, сметаю с его ладони сразу две штуки медикаментов, отец перехватывает мою руку.

— Одну. Как оговорился, вторая для Юджина.

— Что здесь забыл Юджин?

Отец отвечает весьма уклончиво. В моих глазах он предстает прототипом великого Гудини. Он не до конца раскрывает свои трюки, так что никогда не знаешь, что он утнет.

— Зная твой характер, а также Юджина, я поберегу ваше здоровье. Ну знаешь, чтобы Юджин тебе не наподдал, когда ты его снова доконаешь.

— Все мне хотят наподдать, — язвительно бросаю прежде, чем предпринять меры по побегу из комнаты отца. Тяжесть собственного туловища клонит меня назад, так что я «впечатываюсь» в мебель. — Я так устала, что вряд ли мне нужны еще успокоительные.

Уставляюсь на стоящий в углу комнаты аквариум. Когда-то он был наполнен водой, а в нем наверняка плавала стая мелких рыбок. Или не мелких. А сейчас там ничего и никого. Представляя, как какая-нибудь золотая рыбка наверстывает круги, я безвольно вспоминаю о Дэриле и Карле. Что с ними, — единственный из всего перечня заданных сегодня вопросов, ответ на который я жажду получить так сильно.

— Они работают. А ты сейчас посидишь здесь, пока я пойду и отдохну от тебя и рутины.

В папином личном словаре термин «отдых» подразумевает под собой ничто иное, как жаркий секс с женами. В последнее время он перестал открыто говорить об этом, маскируя это и отдыхом, и важными делами… Я рада, что в жизнь отца наконец внесено понятие цензуры.

Вздыхает и щипает себя за переносицу, скрывая изнеможение. Наконец в комнату пожалует Портер. Я взвиваю и устало интересуюсь, зачем же мне нужен надзор.

— Потому что тебя выпусти на улицу, ты всем ходячим головы своей пушкой продырявишь, а так хоть в комнате посидишь и силы побережешь.

Ох, как же ты меня плохо знаешь.

========== Глава 22. Долгожданная фортуна ==========

Закрепив меж двух пальцев зажженную сигарету, я небрежно стягиваю резинку и ерошу длинный волос; треплю, космачу — делаю, казалось бы, что угодно, лишь бы выглядеть нерадиво. Впрочем, я и сама осознаю, что мне гораздо комфортнее в облике неряшливого парня.

Как же угнетает то, что мне приходится сидеть сложа руки и терпеть мозолящего глаза Портера. Мысли поглощены сразу несколькими образами: потерявшим веру в меня отцом и плененными товарищами из Александрии. Столько вопросов охватывают мой разум и не дают покоя. Зачем отцу нужно так изощряться и почему бы просто не взять все, что подано на блюдечке? Зачем он подослал именно Юджина, и даже если он намерен предостеречься от повторных инцидентов, почему Юджин?

Раскаты грома уже давно перестали наводить панику, а дождь, который в последнее время хлещет как из ведра, больше не заставляет мерзнуть или ежиться от одной лишь мысли о нем. Юджин усердно разглядывает одну из настенных полок, на которой красуются надбитые чашки и ваза с засохшими фиалками.