Выслушав эту проникновенную речь, волыняне зашумели с новой силой. На сей раз общество разделилось. Примерно половина захотели сдаться, а вторая половина не верила «кривичам» и по — прежнему желала прорываться, пусть даже и с боем. Время поджимало, поэтому консенсус всё — таки был достигнут. Желающие сдаться — сдадутся, но заодно отвлекут своей массовой сдачей внимание воев Владимира. Воцарившейся суетой воспользуются, те, кто хочет уйти, ускользнув от врага и незаметно растворившись в лесах.

У этих рассуждений был свой резон. До Владимира — Волынского можно было добраться пехом за четыре — пять дней. По сути дела — рукой подать! На дворе лето, в реке — рыба — все, что надо для длительного пешего путешествия. Хотя можно и на голодный желудок дойти, люди здесь не сахарные, не растают, поститься здешнему народу не то, что днями — неделями, было не привыкать. А некоторые вообще умудрились сохранить при себе котомки с запасами сухарей. Поэтому — то сдаться, полагаясь на слова смолян, решилось не более половины окруженцев.

В положенный час, из леса нестройными рядами стали появляться толпы сдающихся. Немного отдалившись от линии леса, они на показ садились на пятую точку, ожидая дальнейших действий от недавнего противника. Вышедшие из леса волыняне были в основном безоружными — видать поделились со своими земляками, решивших идти на прорыв. Долго им ждать не пришлось. К сдающимся стремительно приблизились смоленские пехотинцы, выстроившись в компактные колонны по — ротно. Войска, набившие в таких делах руку на литовцах, быстро сбивали сдавшихся в организованные отряды и направляли в лагерь.

Подавшиеся в бега волыняне, пройдя насквозь лесной массив, внезапно обнаружили с двух краёв обширной поляны ровные ряды вражеской пехоты. Не соврал, значит, тот громогласный посланник смоленского князя! Пехотинцы мерным шагом, отчитываемые ударами барабанов, тут же стали надвигаться на обнаружившегося противника. Вынырнувшие из зарослей волыняне в растерянности замерли. Началось спонтанное накапливание сил, всё подходящих из глубин леса.

— Бежим все разом на пролом! — послышалась чья — то уверенная команда из задних рядов, словно по мановению волшебной палочки, сдвинувшая и приведшая всех разом в движение. И вся эта многотысячная толпа с оглушительным криком «Волынь!» резво рванула в прорыв.

Смоленские войска сразу остановились. Стрелки, повинуясь командам, принялись бить по площадям. Одновременно, из пехотных построений выглянули жерла пушек. Ещё несколько мгновений — и они жахнули, разразившись в накатывающую толпу чугунной картечью.

Как результат, до позиций «кривецких» войск, задыхаясь, добежало не более одной трети, рискнувших ринуться в этот смертельный забег. Пехотные прямоугольники ощетинились пиками. Беглецы, смешавшись с линией войск, ежесекундно тая в своей численности, растекались по интервальным проходам, оставленным между ротами. Пройти это кровавое сито и затеряться в лесах смог лишь каждый десятый, остальные — попали в плен или погибли.

Все эти разборки с многочисленным волынским ополчением, отсутствие ратьер из — за отстающих грузовых дощаников, не позволили мне подойти к Владимиру — Волынскому раньше сбежавшего туда Василько. Ну да ничего страшного! На военном совете было принято решение не спешить, первым делом следовало обеспечить безопасность своей главной речной коммуникационной артерии. Исполняя это решение, судовые рати гребного флота повернули обратно на Пинск.

Параскева Брячиславна, вот уже восемь месяцев находящаяся в тягости с нетерпением ждала появление на свет Божий своего первенца. Муж четвёртый месяц был на войне, но присылаемые им в столицу письма вместе с вестовыми гонцами, раз за разом сообщали о славных победах русского оружия над язычниками. Глашатае, точнее политруки, собирали смоленский люд на городских площадях и говорили внемлющему им народу о новых великих победах ратей Смоленской Руси ведомых твёрдой государевой рукой. Заслышав эти славные вести, народ неизменно и бурно ликовал. Салютовали из крепостных пушек, люди гуляли по нескольку дней к ряду, будто отмечая большой церковный праздник.

Всё это время в управлении государством Параскева не принимала ровным счётом никакого участия. Удивительно, но даже в отсутствие её мужа продолжали исправно работать столичные государевы службы и управления, как — то координирующие свою деятельность с походной ставкой государя.

Внезапно, словно порыв ветра, в комнату ворвалась молодая служанка Залита.

— Государыня! По дороге от Гнёздова идут толпы литовцев!

— Что!? Как!? Откуда!? — перепугано всполошился женский коллектив, состоящий из служанок и боярынь, собранный вместе в светёлке. Им почему — то подумалось, что это на Смоленск надвигаются литовские войска. Успокоить «раскудахтавшийся курятник» смогли лишь срочно вызванные в терем помощники смоленского наместника Перемоги Услядовича. Взволнованным женщинам объяснили, что к Смоленску под охраной ополченцев подходят всего лишь первые колонны полоняников, ничего страшного и опасного в этом нет.

Женское любопытство пересилило страх и осторожность — все обитатели женской половины терема дружно, во главе с самой государыней, изъявили желание посмотреть на полонённых язычников. Под охраной десятка телохранителей и двух десятков пехотинцев, по причине ранений и увечий выбывших из строя, но продолжающих выполнять посильную работу по охране княжеской резиденции, теремные затворницы выметнулись на городские улицы, под завязку запруженными любопытствующими обывателями.

Из первой десятитысячной пешей колонны литовцев до Смоленска дошли меньше семи тысяч. Остальные — кто умерли в пути, кто больными и ослабевшими были оставлены в попутных городах и сёлах Западных областей. Литовцы не бунтовали. Они знали, куда и зачем их гонят, а также, самое главное, они знали, точнее, им всем объяснили, что выучившие русский язык и принявшие православие обретут свободу и станут вольными русскими смердами, рабочими, ремесленниками, да хоть кем угодно! Эти известия малость приободрили людей, заодно резко понизив уровень агрессивности к окружающим вообще и к своим конвоирам в частности.

Но дорога, всё же, всем им давалась очень тяжело. На редких в колонне телегах перевозились только малые дети. Остальные обессиленные, не способные самостоятельно передвигаться оставлялись вместе с их семьями в западнорусских боярских усадьбах в качестве холопов. Все собственные припасы полоняников были давно съедены и люди были вынуждены довольствоваться скудным питанием на перевалочных пунктах, расположенных один от другого на расстоянии дневных переходов. Там же они и ночевали. Поэтому, все дошедшие до Смоленска являли собой жалкое зрелище.

Исхудавшие, в лохмотьях и разваливающихся лаптях, они брели по Заднепровской набережной к мосту, чтобы переправиться в левобережную часть города.

— Хватит глазеть по сторонам! Двигайтесь быстрее! — разорялся в приступе крика на своих подопечных главный конвоир, лихо восседающий на жеребце. — Иначе до следующего пересыльного лагеря в Немикорах мы только за полночь доберёмся!

Головная часть колонны полоняников, взошедшая на мост, послушно прибавила шагу. Первые литовцы вступили на левый берег Днепра. Здесь раскинулся Торг. Торговали все и всем подряд. Богатые купцы — бояре и их приказчики сидевшие в оптовых торговых конторах имели многотысячные торговые обороты, купцы помельче довольствовались торговлей со стационарных прилавков, а простой смоленский люд без лишних изысков торговал прямо с возов и переносных лотков. Выстроившиеся цепью смоленские ополченцы отгородили набережную улицу от рынка, во избежание возможных происшествий. Но нет, никакой татьбы не случилось, уже через пару часов в окрестностях столицы литовцев и след простыл.

С этого дня и до конца осени такие колонны полоняников, следующие транзитом через Смоленск, появлялись на горизонте еженедельно. Очень скоро, шествующие литовские колонны военнопленных превратились в привычную, обыденную картину, на которую мало кто из горожан обращал особое внимание.