Чуги запрыгал перед ним на задних лапках, молотя в воздухе передними, тонко попискивая и поскуливая. Аллег заключил его в кольцо рук, дав излизать себе весь лоб и щеки.

— Надо нам побриться с тобой, — с легким смешком произнес мужчина, пропуская отросшую серую шерсть сквозь пальцы. — Совсем заросли.

Оторвавшись от него, Чуги бросился к двери, обнюхивая пол и дверной косяк. Снова вернулся к нему, чтобы через минуту опять броситься к двери. Черные глазенки непонимающе сверкали в ворохе кудрей. Аллег всегда поражался тому, какими они были живыми и… умными. Малыш прекрасно общался с ним не произнося ни слова. «Ты один, дядя Аллег? — словно говорил он. — Совсем один? А где же папа-хозяин? Он скоро придет?»

— Папа не придет, моя радость, — покачал головой Аллег, неизвестно из-за чего почувствовав себя виноватым. — Он пока что в больнице. У него сломана ножка, как у тебя когда-то.

Он прихватил левую лапку пуделя и слегка погладил. Чуги встал ему на колени, тоненько заскулив. Аллег прижал его к себе, уткнувшись носом в густую шерсть. От малыша пахло кормом и мускусом — чисто собачьими запахами, от которых у мужчины першило в горле и теплело в груди. Он так мечтал о собаке, с самого детства мечтал, о верном маленьком друге, который будет сидеть у его ног и радостно заглядывать в глаза. И вот мечта в его руках, такая теплая, такая близкая — совсем как ее хозяин. За одно только это Аллег был готов любить своего мальчика до изнеможения. Он оставил долгий поцелуй на холке подросшего щенка. Чуги завозился в его руках…

А из глубины одной из сумок раздалось тихое недовольное «мря!».

— Ой, — Аллег осоловело вскинул голову, — Минни, золотко! Я про тебя забыл.

И поспешил скорее достать кошечку из переноски. Он опасался, что Минни с Чуги тут же начнут свору — но, к его великому счастью, нет. Чугунок, поморгав, медленно приблизился к Минни, замершей живописной статуэткой посреди прихожей, и осторожно понюхал ее шею. Минни, не оставшись в долгу, ткнулась приплюснутым носиком в носик Чуги. Они обнюхивались с несколько секунд, а потом тихо-мирно разошлись — Чуги сел у входа в гостиную, Минни прижалась к ногам хозяина. Обозначился нейтралитет.

Аллег облегченно выдохнул и улыбнулся.

— Ну что ж, — объявил он им двоим. — Значит, будем жить.

Аллегу не хотелось возвращаться к себе домой. Он прекрасно понимал, что все до последней пылинки в нем будет напоминать ему о случившемся — и о том, что было до него. Он попросил у Томми поселиться в его квартирке на какое-то время перед выпиской, и его мальчик, конечно же, согласился.

«Кран иногда плохо отвинчивается, — тараторил он, отдавая ему ключи. — И холодильник странно гудит, но это нормально. Можешь его пнуть. Не кран — холодильник. Телевизор грязный немного, но ты его не мой! Я сам все помою потом!.. Чуги корми три раза в день — он пока ещё щеночек наполовину… Но вкусностями не перекармливай! И вообще не перекармливай!.. И для Минни можешь брать его наполнитель. Мой мальчик — джентльмен, уступит, а сам наполнитель оч хороший. Ясен красен, за такие-то деньги!..»

Болтал он много и почти без перерыва, но Аллег не особо слушал — он больше смотрел. Вот. Вот такого Томми он знал и очень любил — озорного, заботливого, домашнего… Его милого светлого мальчика с блестящими глазами. Таким он увидел его в первый раз — таким он для него навсегда и остался. Даже в самые жуткие моменты, что выпадали на их долю, Аллег находил в нем что-то знакомое. Родное. Это успокаивало — в Феликсе, в конце концов, не осталось ничего, что Аллег помнил и чем дорожил. Он превратился в совершенно другого человека — просто пугающе неузнаваемого, чужого.

Впрочем, Аллег не переставал интересоваться его судьбой. Однажды в больнице он спросил о нем Джека. Лейтенанту явно не очень хотелось об этом говорить, но совесть — и рьяные подзуживания Томми — сыграли свое дело.

«Холодный он, молчаливый, — произнес старший Клайптон. — На вопросы не отвечает, на угрозы не реагирует. Не нравится мне все это на самом деле. Ой, как не нравится, мистер Тэрренс. Быстрее бы Томми вышел из больницы…»

Последняя фраза Аллега встревожила. При чем тут Томми? Им мало его показаний? Он давал их ещё в больнице и несколько раз после в течение двух недель. Часть из них окольными путями, к его крайнему недовольству, попала в газеты. Джек посоветовал не обращать внимание, а на просьбу что-нибудь с этим сделать ответил: «Начнем их шугать, они ещё больше разверещатся — мол, мы затыкаем им рты, попираем свободу гласности и прочая лютая муть. Не волнуйтесь — побесятся и утихнут».

Побесятся-то побесятся, но осадок останется. Аллег хорошенько распробовал его на вкус во время первого же рабочего дня. В коллективе его всегда любили. Он добросовестно выполнял свою работу, никому не грубил, со всеми был радушен и вежлив, не слыл выскочкой или чрезмерным «подлизой», был не прочь помочь и выслушать, если у кого-то возникали трудности — причем, не только рабочего свойства. Не то чтобы у него было много друзей, но приятелей — вполне достаточно.

К моменту, когда он вышел на службу, их не осталось почти совсем. Его сторонились, кое-кто из приятелей-мужчин показательно избегал. Впрочем, из женщин тоже. В основном это были люди одного с ним возраста, но попадались и молодые. Те усердствовали порой даже больше, чем старшее поколение — видимо, юношеский максимализм подначивал их выражать свою жизненную позицию куда более ярко и вызывающе, чем оно того заслуживало. Нет, до каких-то серьезных конфликтов или проблем никогда не доходило. Но Аллегу с лихвой хватало и того, что было — чрезвычайная холодность окружения давила едва ли не больше, чем плохо скрываемая жалость, которую к нему питали в те времена, когда он был свято уверен в том, что смертельно болен. Реджельт, впрочем, на известие о новом статусе давнего знакомого отреагировал спокойно.

«Я примерно так и предполагал, — криво усмехнулся он, протирая очки и слегка косясь на оторопевшего Аллега. — Думал, либо ты ищешь в нем сына, либо ты гей. Впрочем, первая идея всегда была моим фаворитом. Жаль…»

Было бы так просто с другими. Гнетущую атмосферу безмолвия порой разбавляли Хиелла или Тедди. Особенно рьяно старалась мисс Йенсен — она была просто в неистовстве, увидев, как к Аллегу теперь относятся в отделе. «Вот побывали бы они на вашем месте, — пыхтела она, стреляя убийственными взглядами по сторонам. — Совсем по-другому бы запели, голубчики!» Порой она присовокупляла к этому торжественное «вот Томми придет!..», и Аллега тут же посещало нестерпимое чувство дежавю. И чего всем вокруг так понадобился Томми? Будто он супер-герой какой-нибудь, способный решить все возможные проблемы! Впрочем, Аллег не лез — если Хелл приятнее думать, что Томми, являющийся одним из главных действующих лиц как «того самого» происшествия, так и непосредственно их с Аллегом романа, сможет переменить мнение целого офиса… что ж. Пускай. Аллегу не было резона ее переубеждать.

Тем временем, становилось все хуже. Не отношение окружения к Аллегу — отношение Аллега к этому самому окружению. Он стал беспокойным, нервным, его стало часто потряхивать по ночам. Сон не шел, еда становилась безвкусной. Он сходил к врачам, но ничего толкового от них не добился — одни говорили, что это последствия привыкания к препарату, другие — продолжительное влияние стресса. Доктор Эмиль был занят в каких-то делах по расследованию и мало чем мог ему помочь. Некоторые лекарства, тонизирующий чай и пару коротких, но очень теплых слов — вот все, что удалось украдкой из него выцепить.

Аллег пытался забыться в бытовых делах, но в скором времени дома стало решительно нечего делать — разве что Чуги с Минни без конца расчесывать. Парки и скверы без Томми были скучны и пусты, как дешевая коробка из-под конфет, а с самим Томми видеться часто в последнее время не получалось — парень проходил обследования, так как срок его больничного заканчивался. «Совсем чуточку осталось, — скулил его мальчишка, прижимаясь к его плечу, пока в палате никого не было. — Совсем чуточку — и я опять буду рядом. Опять буду действовать тебе на нервы, Ал!»