Лада начала выдвигать множество других аргументов против капиталистической модели экономики, противопоставляя ей все остальные, придуманные человечеством, в общем, не разделяя на те или иные ответвления, как будто мир действительно был устроен просто: либо капиталистически, либо нет. Из своих весьма скудных академических познаний Татьяна помнила, что моделей экономики гораздо больше, чем две, но Лада все равно показалась, на Татьянин ненаучный взгляд, весьма подкованный в этой области. Это она объяснила тем, что учится в школе с экономическим уклоном и будет поступать на экономиста по совету любимой учительницы, хотя и мечтает стать рэп-дивой.

– Именно рэп-дивой? – переспросила Татьяна, потому что две эти вещи не совсем укладывались в ее понимании друг на друга.

– Да, – горделиво мотнула головой девчонка. – А что тебя смущает?

– Да нет, – отвернулась та, скрывая улыбку. – Зачем тогда тебе экономика?

– Денежки свои считать, когда разбогатею, – ухмыльнулась Лада.

Все дружно посмеялись и затихли на пару минут. Каждый задумался о нелегкости бытия, полагала Татьяна, потому что она думала именно об этом.

– На самом деле, учителя говорят, должна быть какая-то опора в жизни, – продолжила Лада спустя две минуты, когда они пришли на место. – Типа, творчеством не факт, что заработаешь. А даже, если заработаешь, то можно так же быстро разориться и кануть в лету. Поэтому должно быть что-то еще, что бы кормило. Я просто думаю, экономика – наименее отвратная вещь из всех наук, которой я более-менее могу заниматься.

– А мама твоя что говорит? – спросила Татьяна.

– Да матери-то что. Ей просто насрать. Вон моим одноклассникам всем родители уже профессию выбрали, с институтом помогли определиться, репетиторов наняли для подготовки к экзаменам, а моя всегда говорит, выбирай сама и делай, что хочешь. Я всех репетиторов себе сама искала. И курсы все тоже. Тоже мне мать.

Девчонка недовольно надула губки и стала очень похожа на Арину. Татьяна невольно умильнулась этому.

– А я согласен с твоей матерью, – возразил Юра, доставая из чехла ноутбук. – Тебе же жить. В таких вопросах надо на себя только и полагаться, а не на училок или родоков.

Парень потряс тощей рукой ноутбук, чтобы сбросить с него чехол, который не хотел сниматься, а потом посмотрел Ладе в глаза и сказал, как отрезал:

– Жить не научить.

Татьяне понравилась эта фраза, потому что отец всю ее сознательную жизнь именно это и пытался делать, но тщетно.

Пока ребята расставляли оборудование, танцовщица отправилась в ближайшее кафе. Переодеваться в туалете было крайне неудобно, особенно с присущей ей брезгливостью. Туалет оказался тесным, дурно пахнущим и без разделения на мужской и женский. Посетители кафе и не только активно им пользовались, из-за чего Татьяне около десяти минут пришлось ждать в очереди, а потом выкручиваться внутри узкой коробки, боясь прикоснуться ко всему вокруг. Но все-таки миссия не была столь невыполнимой, а других вариантов для переодевания на ум не пришло.

Музыка уже играла, когда Татьяна вернулась к ребятам в образе. Лада настраивала микрофон. Рюкзак для денег лежал чуть впереди. В будний летний день народу здесь было не меньше, чем в воскресенье на Арбате, правда, люди выглядели гораздо более занятыми и вовлеченными в собственные мысли, нежели готовыми вслушиваться и всматриваться во всякие уличные представления. Но находились и те, кто останавливался и прослушивал не одну песню. Туристы все равно гуляли и плевали на день недели и время суток. Настроение у Татьяны улучшилось. Этому способствовало теплое вечереющее солнце и особенно отсутствие необходимости беспокоиться о базовых потребностях в жилье и пище. Пообедала она снова наивкуснейшим из всех вкуснейших пловом, который мало того, что радовал, так еще и насыщал хорошо. Девушка чувствовала в себе силы свернуть горы, но достаточно было покорить одну городскую площадь. Вскоре послышались выкрики Лады в микрофон, похожие на самоподбадривание и самоодобрение, которое случайным образом действовало и на окружающих. Татьяна всмотрелась в островок пустого неба между домами напротив, вздохнула и, словив темп, начала двигаться ровно так, как учила начинающих танцовщиц гоу-гоу Света в своих роликах. По ее указаниям, надо было сильно выгибать спину, вертеть попой, выставляя ее напоказ во всей красе, резко откидывать волосы назад. Попробовав это движение, Татьяна услышала возмущенный возглас пожилой женщины «Проститутка!», гулявшей с маленьким внуком, который ненароком стал свидетелем Татьяниных прелестей в полуобнаженном виде. Девушка тут же залилась краской от макушки до пяток. Сперва она испытала гнев, но, осознав неуместность таких танцев на людной площади с сотнями прохожих, среди которых было много детей, застыла в растерянности. Она подождала, пока с лица сойдет жар стыда, и начала двигаться снова, так, как в прошлый раз на Арбате – без излишней сексуальности. После получасового выступления они сделали перерыв.

– Растлеваешь малолеток? – смеялась Лада, напомнив про казус с женщиной и ее внуком. – В наше время тебя за такое и посадить могут.

Татьяне эта шутка совсем не показалась смешной, в то время как ребята, выражаясь на их сленге, «угарали».

– Но было сексуально, – заметил Юра, успокоившись. – На самом деле, пусть эта бабка со своим внуком гуляет в других местах, раз так боится за его нравственное воспитание. Мы же вроде как в свободной стране живем. Ты же не голая тут выступаешь! А он куда более зрелищные картинки и видяхи в любом гугле найти сможет. Завозмущалась тоже!

– Вот именно, почему мы ей должны уступать? – поддержала его Лада, сделав глоток воды из многоразовой пластиковой бутылки бирюзового цвета. – Она имеет право оградить внука от такого, а мы не имеем права на самовыражение? Мы же не криминальной деятельностью занимаемся! И никому не вредим! Она хочет оградить, вот пусть и ограждает! Не знаю, глаза ему закрывает пусть. В конце концов, его воспитанием она должна заниматься, а не все остальные члены общества.

– А как же принцип: «Свобода человека заканчивается там, где нарушаются права другого»? – внезапно вступилась за бабку Татьяна, хотя сама не до конца его понимала.

– Надо сначала очертить эти границы, где чьи права начинают нарушаться, – рационально парировала Лада, красная, запыхавшаяся и потная.– У нас же тоже есть право на самовыражение и творчество. Она своими оскорблениями его тоже ограничивает.

Татьяне осталось только пожать плечами. Оказалось, в жизни было столько вопросов, над которыми она раньше никогда не задумывалась, хотя это напрямую ее касалось. Она чувствовала себя младенцем, новобранцем или дикарем, внезапно очутившимся в огромном мире, формировавшемся тысячелетия до нее и продолжающим это делать до сих пор. Мир стал гораздо разнообразнее, цветастее и противоречивее, чем учил ее отец, чем она себе раньше представляла. И это не было ни хорошо, ни плохо. Это было интересно. Ей нравились такие разговоры с Ладой и Юрой, как нравились и рассказы из жизни Адлии. Ей нравилось наблюдать за течением жизни вокруг, за людьми, которые наблюдали за ней и которые за ней не наблюдали, за изменениями погоды, за перекатами солнца по небу. Все было таким новым, насыщенным и глубоким. Все воспринималось как диковинка, как чудо, как вероятность из невероятного. Все было таким огромным и сложно устроенным. Захотелось в этом разобраться, как механику при обнаружении многослойной детальки с множеством внутренних механизмов. И это любопытство придавало ей сил. Зажигало тело положительной энергией, которую она выплескивала в танце и улыбке.

Они выступали шесть часов к ряду с небольшими перерывами. Растянутое в три раза время компенсировало в три раза меньшее количество людей. Куш получился даже чуть больше, чем в воскресенье. Все устали, но остались довольны.

– Ну, че, ты с нами сейчас? – спросила Лада, когда они выходили из продуктового магазина, где разменяли мелочь на купюры.

Ребята собирались отправиться в ближайший караоке-бар. Шести часов пения Ладе, явно, было недостаточно. У Татьяны на это не хватало денег, хотя ей нравилось проводить с ними время. Юра тоже вряд ли шел в караоке, чтобы петь. Татьяна догадывалась, что он шел туда только ради Лады. Сам же их туда и пригласил, видимо, зная то единственное предложение, от которого девчонка не отказывалась.