Она сказала это сначала легко и без зажимов, а потом осеклась, поймав ошеломленный взгляд собеседницы, и покраснела.

– У меня мать нимфоманка. Так она себя называет, по крайней мере, – решила поправиться Лада, будто говорила о собственной слабости, и отвернулась к окну, съежившись. – Она ходит к психологу… но все равно со всеми флиртует и спит тоже. Она скрывает, но я знаю, что она со всеми спит.

Девчонка надулась и с силой скрестила руки на груди, будто физическая боль могла спасти от душевной. По ее недовольному виду стало ясно, что это не помогло. Она сжалась, нахмурилась, закусила губу. Глаза слегка увлажнились. Татьяна не ожидала, что разговор дойдет до такой степени откровенности. Лада еще не умела контролировать мысли и чувства и, кажется, даже не пыталась. Татьяне это понравилось, но неловко все равно стало.

– Она и с моим учителем по математике переспала. Прямо в кабинете! Мои одноклассники подглядели. Фуу!

Выражение отвращения на девичьем лице быстро сменилось эмоцией гнева. Лада покраснела от злости и с силой замотала головой, а потом резко замерла и, опустив руки на колени, начала их разглядывать пристально.

– Из-за нее все и меня считают шлюхой! – она заговорила, как маленькая обиженная девочка, которой в детском садике не досталась самая красивая кукла. – Ни один нормальный парень на меня не посмотрит.

Густые ряды черных ресниц дрогнули, и слезы покатились по округлым румяным щекам. Татьяна впала в ступор при таких откровениях. Она и предположить не могла, что все выльется в это русло. С такой проблемой она впервые столкнулась, только слышала о нимфомании в шутках, которых не понимала. Она и сама не чувствовала себя взрослой, но Лада была еще большим ребенком и требовала утешения или хотя бы сочувствия, а Татьяна пялилась с вытаращенными глазами, как на диво дивное. Девчонка тихо всплакнула, вытерев слезы майкой, и отвернулась к окну всем корпусом. Татьяна только спустя пару минут оттаяла и вздохнула. Она тоже уставилась в окно, просто потому что туда удобно было смотреть: там ничего не происходило и ничто не смущало глаз.

– Родители не определяют, кто мы есть, – сказала девушка спустя минуту.

– А вдруг это наследственное? – Лада резко повернулась лицом. – Вдруг я буду такой же? Я, может быть, просто еще не пробовала, поэтому пока не страдаю. А если попробую и мне понравится? И я буду хотеть этого постоянно, как моя мать? Она же себя, вообще, не контролирует иногда!

Девчонка раскраснелась. Потерянные глаза забегали по купе, мечась в отчаянной попытке зацепиться за что-то весомое.

– Мне кажется, либидо нельзя унаследовать, – неуверенно ответила Татьяна.

Лада только хмыкнула и снова отвернулась.

– Поэтому я, с одной стороны, очень хочу попробовать, чтобы узнать, с другой, боюсь, что превращусь в мать. И тогда лучше, вообще, не начинать.

– В любом случае, не попробуешь – не узнаешь, – высказалась девушка. На большую мудрость опыта не хватало.

Девчонка перевела на нее вдумчивый взгляд, длившийся несколько долгих секунд, а потом опять отвернулась к окну.

– Если стану как мать, уйду в монастырь, – докончила она и сжалась сильнее.

Какое-то время они молчали. Каждая глядела в окно на ясное небо, постепенно покрывающееся облаками, а затем и сереющее. По мере приближения к Москве тучи сгущались и темнели. Вскоре сплошная стена леса закончилась, начались пустыри, засеянные поля, садовые домики, дачи и коттеджи. Потом пошли небольшие города. Затем опять длинные участки леса. Пейзажи чередовались.

– Я бы хотела жить с отцом, но суд ни за что не поручит ему опеку надо мной, – с сожалением сказала Лада.

Татьяна снова ворвалась в вагон поезда из густых зарослей придорожного леса, которые странным образом ее успокаивали. Чтобы понять услышанное, она несколько раз повторила фразу в голове, прежде чем спросить.

– Почему он не может найти постоянную работу?

– Раздолбай потому что, – шутя-любя ответила девчонка и посмеялась.

Она смеялась открыто, ничем не закрывая рта или лица, несмотря на брекеты. Татьяна в уме похвалила ее за это, потому что сама сильно стеснялась, когда носила такие же. Ей казалось, что тяжелые, металлические, неестественные скобы уродуют ее маленькое личико, показывают несовершенство и сильно привлекают внимание людей. Сейчас она смотрела на Ладу и видела, что брекеты не могли ее испортить, потому что воспринимались как нечто чужеродное, и стесняться их было подростковой глупостью.

Попутчица начала рассказывать про своего отца, которого явно любила больше, чем мать. По ее словам, отец был хорошим человеком, но неудачником по жизни. В молодости мечтал стать актером, но не сложилось. Теперь перебивался разными черными заработками и делал вид, что пишет книгу на протяжении уже лет десяти. Иногда он уходил в запой, но всегда возвращался к нормальной жизни. От него Лада получала настоящую моральную поддержку, и была привязана к нему с детства гораздо больше, чем к матери, которая всегда давала ей только материальные блага.

– Классическая теледраматическая семья, не находишь? – усмехнулась девчонка, закончив рассказ.

Татьяна только пожала плечами. Засвистели тормоза. Поезд медленно остановился. Название городка обе пропустили, но, судя по всему, поселение было небольшим и безызвестным. Железнодорожная станция стояла каменным особняком на пустынной площади, выделяясь из общей массы ярко-оранжевым цветом. Вокруг торчали по одиночке молодые лиственные деревья, а вдалеке прятались косые дома и безвкусно обшитые профлистом торговые и офисные здания с множеством дешевых вывесок, какими пестрели улицы обеих столиц еще в 90-е гг. Вид из окна навевал тоску не меньше, чем рассказ о Ладиной семье.

Татьяна вздохнула и повернулась к ней, чтобы сказать что-то маловажное, когда в купе ворвались двое молодых людей. Первый был лыс и подтянут, широк в плечах и узок в бедрах, носил серо-голубую клетчатую рубашку поверх потрепанной майки и джинсовые скинни, рваные в нескольких местах. Причем дыры были настоящими, полученными от зацепок и заношенности. Ноги обул в потрепанные тряпичные кеды с прорезиненной белой подошвой и носком. Белой эта подошва была давно, а сейчас приобрела желто-серые оттенки разной тональности. Из левого уха торчал металлический конусообразный рожок, из-под заправленного до локтя рукава – цветная татуировка стрелы, продирающейся сквозь лианы, кусты и листву. Глаза закрывали круглые зеркальные очки.

Второй имел средний рост, среднюю плотность, средней развитости мускулатуру, носил подвернутые на лодыжке чиносы и приталенную красную футболку с растекающимся во что-то непонятное принтом. Пирсинг украшал правую бровь и подбородок, а с шеи свисал на веревке медный круг, изображающий что-то религиозное. Каштановые волосы были накрыты бейсболкой.

Внешне они выглядели ровесниками Татьяны, но вели себя уверенно и нагло, претендуя на большую взрослость. Кривые ухмылки озарили острые лица, когда парни поняли, что попутчицами им станут две молодые девушки. Татьяна почувствовала легкую неприязнь, словив самоуверенный взгляд шатена. Лысый переводил хитрый взгляд с одной на другую, жуя жвачку.

– Добрый вечер! – сказал он, чуть причмокнув. – Да возрадуется моя душа, ибо поездка предполагает быть приятной.

Он улыбнулся Ладе. Та смущенно ответила тем же и мгновенно залилась краской. Татьяна увидела, как выпрямилась ее осанка, из-за чего грудь выступила чуть вперед, хотя она и так хорошо выдавалась под тонкой майкой, которая даже чаши бюстгальтера закрывала не до конца. Лысый подсел к ней на полку, а второй сел напротив к Татьяне, сбросив кожаный дизайнерский рюкзак на пол. Лишь бы отсесть, она чуть ли не вжалась в стену поезда, но дальше был только ветер, галька и трава, поэтому пришлось сгруппироваться от напряжения.

– Владимир, – представился лысый, протянув испещренную ссадинами руку Ладе.

– Та, покраснев, но кокетливо улыбнувшись, пожала ее.

– Лада.

– Твое полное имя должно быть Мармелада? – мягким, почти женским, голосом с нотками фальшивой нежности проговорил Владимир. – Как еще могли назвать такое прелестное создание.