Герд принадлежал тонкой прослойке с достатком выше среднего, но даже он знал, что такое голод. После смерти отца им с Герой пришлось нелегко. Она тогда работала секретарем судебного заседания и получала за это скромно. А вот жить по средствам его мать никогда не умела, да и не желала. Герд хорошо помнил те несколько страшных месяцев, когда есть было совсем нечего, а снимали они замызганную комнатушку два на два метра. Гера же те крохи, что зарабатывала, тратила не на еду, а на поддержание, как она выражалась, приличествующего ее положению внешнего вида.
Как-то в день получки вместо продуктов – они не ели на тот момент уже несколько дней – Гера принесла пару новых капроновых чулок и тут же принялась их примерять. Герд сидел на грязном, кишащем клопами матрасе, обхватив руками острые коленки, пока мать крутилась у зеркала, и не мог поверить в то, что еды он еще долго не увидит. Когда же она в отражении увидела немой укор в глазах сына, то резко обернулась и накинулась на него.
– Ты что же думаешь, это я для себя стараюсь? – взвизгнула она. – Я для тебя стараюсь, неблагодарный! – Гера скрестила руки на груди и драматично запрокинула голову. – Я, в отличие от тебя, думаю не только о том, как набить пузо сегодня, я забочусь о дне грядущем! Мне нужно как можно скорее найти себе нового мужа, а с таким приданым, как ты, – она ткнула в него коротким пальцем с длинным лакированным красным цветом ногтем, – это не так-то легко, как ты себе возомнил! Я должна выглядеть лучше всех этих смазливых вертихвосток, – Гера в отвращении скривила губы и опять обернулась к зеркалу, – которые, может, слегка и помоложе меня, но уж точно никак не красивее. – И снова погрузилась в созерцание себя, не замечая, что продолжает вслух бормотать. – Я им всем еще покажу, этим пигалицам, когда отхвачу лакомый кусок в виде того нового помощника прокурора.
Олва же, пока она работала на государство, о еде не переживала. Она ни в коем случае не могла сбывать зерно куда-то на сторону в частные руки – за это ей грозила казнь, – но могла выращивать овощи на закрепленной за нею территории для себя, а не на продажу, и держать корову, опять же без права на реализацию молока, сметаны, масла и творога, получаемых от нее, – за этим и следили, и наказывали строго. Зато все это она досыта ела.
Встречались новые соседи каждый день только за ужином, а разговаривали и того реже, что вполне устраивало Герда. Здесь в глуши и одиночестве он наконец-то мог позволить себе стать собой. Мышцы лица за ненадобностью постоянно носить маску вежливой заинтересованности постепенно расслаблялись и принимали естественную форму – спокойной отстраненности. Мало-помалу даже в присутствии тетки он начал позволять себе не играть ролей, этого от него больше не требовалось. Олве было все равно, что он не интересуется тем, как прошел ее день, и что нового у ее овец. Она, как выяснилось, тоже была человеком замкнутым и немногословным. Да и со словами была не всегда в ладу, иногда могла и сбиться, и запутаться в них. Речь ее изобиловала деревенскими жаргонизмами, к которым Герд долго привыкал и от которых внутренне морщился. Но, в общем, они жили, можно сказать, душа в душу, хотя бы потому, что ни один из них в эту самую душу к другому не лез.
Интроверсия их роднила, но присутствовали и черты, сильно отличавшие. Например, Олва была неутомимым, деятельным человеком, она трудилась с утра и до вечера и, насколько Герд мог судить, это доставляло ей, если не удовольствие, то, как минимум, удовлетворение. Сам же Герд был пассивен. А теперь, когда он мог позволить себе весь день проваляться на кровати, читая – Герд тоннами поглощал литературу самой разной направленности, – то ловил себя на том, что не чувствует ни малейшего позыва к каким-либо действиям и не испытывает угрызений совести по этому поводу.
Эта их разница на совместной жизни, впрочем, не сказывалась, а вот брезгливость Герда по отношению к животным, о которой он до приезда на ферму и не подозревал, мешала куда более заметно. Присутствие собаки в доме, и отходы жизнедеятельности прочего крупного и мелкого рогатого скота вокруг дома вызывали досаду, а порой и отвращение, особенно если в эти отходы угодить, как то случилось сразу по приезде. А когда Герд освоился в доме и начал помогать Олве на кухне, то познакомился и с еще одними обитателями фермы. Знакомство это произошло внезапно, без предупреждения, и было настолько неприятным, что он потом еще несколько недель не мог успокоиться.
Дело было в том, что Олва не выбрасывала в мусор пищевые отходы, как это делали городские жители, а сортировала их и после переработки использовала в качестве удобрения в огороде. Для этих целей на заднем дворе у нее имелась компостная куча. Герд представлял себе, что удобрения получаются путем простого, хоть и длительного перегнивания продуктов, но все оказалось несколько сложнее. Во-первых, не все продукты годились для переработки. В кухне Олва специально для него повесила список того, что можно было выбрасывать в компостную кучу, а что нет. Герд не понимал, почему отходы растительного происхождения и скорлупа относятся к ним, а остатки рыбы и мяса или, скажем, хлеба, нет, но в подробности не вдавался, а просто делал то, что от него требовалось. А, во-вторых… Сначала все было хорошо: Герд выносил остатки из списка на задний двор, слегка кривился, приближаясь к компосту, и, как в случае с выгребной ямой, старался не смотреть, когда бросал в него мусор, а потом быстро ретировался в дом.
Но однажды после дождя во дворе царило грязевое месиво. Герд, гордо вышагивавший в резиновых калошах, дабы не наступать в лужу неизвестной глубины прямо перед ящиком с компостом, просто швырнул луковую шелуху издалека, но, к сожалению, не докинул. Легкая, как пух, она, издеваясь над ним, мягко спланировала на поверхность лужи и легкомысленно поплыла. Герду пришлось присесть на краю лужи и начать выуживать злополучную шелуху голыми руками. Сначала он ничего не замечал, но потом вдруг боковым зрением уловил какое-то движение сквозь щели в ящике. Герд слегка повернулся и наклонился к нему, чтобы получше рассмотреть. Напротив, в нескольких сантиметрах от его лица в компосте копошились огромные жирные красные черви. Герд побледнел, дернулся назад, и поскользнувшись, полетел спиной в лужу поверх все еще плававших там очистков. Как потом выяснилось, именно эти черви и перерабатывали отходы в биогумус.
Олва категорически отказывалась даже пробовать обойтись без них. Герд, в свою очередь, не мог поверить в то, что черви, имея такую возможность и полную свободу, не расползаются по всей округе. На протяжении нескольких недель он подтыкал все щели в своей комнате, внимательно смотрел под ноги, совершая каждый шаг или присаживаясь на стул, и повторно мыл посуду перед ее использованием. Омерзение перед повторной встречей с червями, но уже в собственной постели, не давало ему проветривать помещение и отравляло жизнь, но Олва оказалась настолько упряма, что поделать с этим Герд ничего не смог.
В остальном же они жили мирно. Вечера коротали за чтением у камина, Олва качалась в кресле, а Герд, когда его отпустила паранойя, стал ложиться прямо на половик. Кресло в доме было только одно, а от стула он со временем отказался, посчитав, что в том, чтобы растянуться с книгой на планшете у огня, есть нечто, нет, не романтичное, – самобытное.
Иногда Олва учила его готовить. Она потрясающе стряпала и кормила племянника очень вкусно, утверждая при этом, что ее заслуги в том нет, просто Герд никогда до этого не питался настоящими продуктами. Это была сущая правда: ни такого молока, ни такой рыбы, ни таких овощей, ни даже таких грибов Герд, действительно, прежде не ел. Особенно его поразили грибы, их он любил больше всего.
К еде как таковой он был равнодушен, хотя, переехав, стал серьезно подозревать, что так получилось только в виду того, что всю жизнь ему приходилось довольствоваться продуктами на редкость безвкусными. Синтетическими, поясняла Олва. Натуральные продукты с фермерских хозяйств на прилавки обычных магазинов не попадали. Герд вспомнил, как Гера, характерно кривя губами, неоднократно хвасталась, что на светских приемах пробовала блюда не чета тем, что дома ели они. А когда она сама давала обеды, то разоряла Хама, желая не ударить в грязь лицом перед высокопоставленными особами тем, чем там она их угощала. Сам Герд никогда на таких мероприятиях не бывал, да и, когда они проводились в их доме, в гостиной не появлялся, чтобы, как оправдывалась Гера, не пугать гостей своими жуткими манерами, поэтому и судить о качестве пищи высшего общества не мог. Впервые поесть «по-человечески», по заявлению Олвы, ему довелось только в ее доме. Случилось это в то самое первое утро, и продолжалось потом на протяжении всего времени его нахождения у нее.