Конечно, при таких условиях можно было бы вообще усомниться в существовании этого самого Диктатора, но почему-то Герд был уверен, что он существовал. Он был реален. И от одной мысли об этой личности его начинало знобить.
Помимо воли Герда общий поток подхватил и понес за собой не только его тело, но и сознание. Сопротивляться этому оказалось крайне сложно. Людьми вокруг владело такое возбуждение, почти восторг, что оно безотчетно передавалось и ему. Герд вспомнил с детства позабытые им ощущения, когда, будучи еще совсем ребенком и до смерти отца, он несколько раз ходил на причастие. Ничего конкретного Герд не запомнил, только радостное чувство, которым заряжался, заражался от окружающих его людей без видимой на то причины. Оно завладевало, захватывало и возносило на вершины блаженства, и вот, ты уже не ты, но единый живой организм с другими совершенно незнакомыми людьми. И все у вас общее на эти несколько часов: и мысли, и воля. Правда, по прошествии времени от чувства полноты и сопричастности не оставалось и следа – лишь ужасающая пустота и усталость, будто кто-то выпотрошил тебя до основания и выбросил, как мешок. Но этого тогда Герд по малости лет не понимал, а сейчас уже и не помнил.
Разумеется, население заранее готовили к Предстоянию. Уже за месяц по визору начинали крутить различные патриотические ролики, воспевающие славу и силу Диктатора, а по выходным проводились митинги и раздавались агитационные листовки. К самому празднику вся эта подготовка достигала апогея. Тем не менее, Герду всегда казалось, что одной пропагандой такого эффекта добиться нельзя, он предполагал, что населению давали наркотики, распыляли что-то в воздухе или делали нечто другое, но в этом же роде для того, чтобы к нужному времени довести его до исступления. Не могли же, в самом деле, физически здоровые люди, находясь в трезвом рассудке, все, как один, падать на колени, воздевать руки и биться в истерике?!
Оказывается, могли. Теперь, находясь внутри всего этого, став его частью, Герд понял. В воздух ничего специально не распыляли. Наркотики людям для того, чтобы так себя вести, были не нужны. Они, уже подготовленные, запрограммированные визором, скандируя титулы Диктатора, монотонно раскачиваясь из стороны в сторону и распевая в его честь, сами гипнотизировали себя, доводя до кондиции. И тогда в полночь, когда из репродукторов раздастся голос их предводителя, они испытают оргазм и со стонами повалятся на землю, выкрикивая самые невероятные клятвы и давая обеты. Будут готовы сию же секунду и умереть, и убить ради него.
Это было каким-то чудовищным наваждением. И теперь это наваждение имело силу и власть над Гердом. Пока он вместе со всеми шествовал к площади, он не скандировал и не пел, но незаметно для себя успокоился, расслабился и позабыл, куда на самом деле держит путь. Гул и настроение толпы резонансом отзывались у него внутри. В какой-то момент он опустил глаза вниз и удивился тому, что держит в руке маску. Зачем бы она ему была нужна? Герд решил тотчас же выбросить ее в урну, но, не имея возможности добраться до тротуара в такой толчее, просто засунул маску в карман. А к тому моменту, когда Герд ступил на площадь, он уже раскачивался из стороны в сторону с остальными в такт и бессвязно шептал слова хвалы.
Та часть процессии, в которой он двигался, пришла на площадь одной из последних, поэтому Герду пришлось расположиться на самом краю обширного плаца. Он практически упирался спиной в здание библиотеки, но категорически не был способен его сейчас узнать. Мысли сосредоточились лишь на том, что вскоре должно было произойти.
Без четверти двенадцать атмосфера на площади стала накаляться. Выкрики стали резче, яростнее, страстнее. Кто-то даже рвал на себе волосы и одежду. Рядом с Гердом завязалась драка. Сам он тоже сердился и что-то кричал, потрясая в воздухе кулаками, а после, как ни старался, не мог вспомнить ни что кричал, ни почему злился. Когда часы на ратуше стали отбивать двенадцать, напряжение достигло наивысшей точки, толпа пришла в исступление. Герду стало невыносимо тяжело, желание, нетерпение сдавили грудь, ища разрешения, выхода, удовлетворения. Но с последним ударом курантов все вдруг стихло, люди перестали дышать.
И они услышали его. Глубокий, грудной, во сто крат усиленный голос разнесся над площадью, неся облегчение, даря блаженство. Толпа взревела и повалилась на плац в изнеможении. Вместе со всеми упал на колени и Герд. Он уперся лбом в асфальт, закрыл руками лицо и разрыдался от счастья, что слышит голос своего Диктатора. Что этот голос ему говорил, он не слишком понимал, да разве это было и важно? Главное, что он был прекрасен, сладок, упоителен. Герд больше ничего не желал, жизнь его была преисполнена.
Неожиданно перед его внутренним взором возникло лицо Даяны. Герд ее даже не сразу узнал, настолько ее исказила гримаса ужаса и страдания. Он еще не вышел из охватившего его оцепенения, когда в следующее мгновение в ушах раздался ее пронзительный, душераздирающий крик. Крик отчаяния и невыносимой боли. И тут же наваждение прошло. Герд задохнулся, похолодел и пришел в себя. С минуту он еще оставался на коленях, собираясь с мыслями, успокаивая сердцебиение и попутно озираясь вокруг, а потом медленно на карачках стал отползать из света прожекторов в тень, отбрасываемую библиотекой.
Не без труда огибая тела распластанных по асфальту сограждан, ему удалось выбраться на обочину, слиться с черной стеной и выпрямиться. Герд огляделся: никто на него не обращал ни малейшего внимания, каждый человек на площади был поглощен собственным катарсисом. Герд посмотрел на часы – половина первого, и еле сдержал стон, он нелепо потерял столько драгоценного времени. Потом, прижавшись спиной к стене, приставными шагами он начал двигаться вдоль нее в поисках первого попавшегося служебного входа. Нащупав дверь рукой и не оборачиваясь, Герд достал пропуск и приложил его к терминалу. Никакой уверенности, что он сработает, у него не было – в конце концов, служебный вход мог быть предназначен только для технического персонала. Раздался негромкий щелчок и дверь приоткрылась. Герд скользнул внутрь.
Немедленно зажегся свет – сработали датчики движения. Стоя спиной к камерам, Герд осторожно затворил дверь и прислонился к ней. Сердце билось у него в горле, свет резал глаза, а наступившая мертвенная тишина била по ушам. Он простоял так несколько минут, собираясь с духом, а потом достал из кармана маску и надел ее. С усилием сжав губы и расправив плечи, Герд заставил себя отвернуться от двери и начать движение. Каким бы непростительным ни было его поведение, убеждал он себя, у него в запасе все же имелось несколько часов. Ночное бдение продлится до самого утра, может быть, он еще успеет вовремя закончить, вернуться домой вместе с последними запоздалыми прохожими, и проникнуть в дом незамеченным. Если только, конечно, его не схватят прямо здесь.
Герд двигался медленно и очень тихо. Его пугал свет, который загорался впереди него и гас позади, его пугало гулкое эхо собственных шагов и непрестанный шум в ушах – кровь бушевала в голове. Ему было жарко и крайне неудобно в мешковине. Как и в начале тренировок, пока он совсем не умел контролировать терморегуляцию, пот заливал ему глаза, лицо пылало. Герд почти ослеп и был вынужден придерживаться за стены рукой, чтобы не упасть, оставляя на них влажные следы от ладоней. Он понял, что дальше так идти не сможет, когда начал задыхаться. Пришлось выбирать: либо оставить маску, но свалиться на пол, не ступив больше ни шагу, либо снять ее, самоубийственно подставив лицо видеокамерам, но зато продвинуться вперед. Герд стянул маску. Сразу стало легче, в голове прояснилось. Оставалось только надеяться, что наблюдать сейчас за ним некому, так как все без исключения должны быть на церемонии.
Теперь он смог быстро сориентироваться и найти вход в бункер. Лестница уходила круто вниз и упиралась в глухую дверь, не похожую на все предыдущие, встретившиеся ему на пути. Герд приложил к терминалу пропуск, тот его не подвел и на этот раз, но дверь не открылась перед ним ни наружу, ни вовнутрь, а с шорохом отъехала в углубление в стене. Герд переступил порог и услышал, как она за ним с тем же шуршанием вернулась на прежнее место. Ему вдруг почудилось, что гробницы в древности должны были затворяться именно так. По спине побежали мурашки.
