— Увы… ибо знаю я этих уркаганов. И они меня знают.

— Ну и что? — пожал парень плечами. Прежде чем ответить, проводник с фатализмом вздохнул:

— Грохнут они меня! И путейная милиция не спасёт… Только за то, что попытаюсь вас там усадить — грохнут. Хотите, сами скандал поднимайте на следующей станции, но очень не советую. У них тут весь маршрут схвачен, все их покрывают. А вас тоже ссадят для разбирательства и…

Он замолк, многозначительно покрутив у себя перед лицом кистью руки. Мол, понимайте, как хотите. И делайте всё, на что духу хватит.

Но потом ещё совет дал:

— Вы ребятки лучше тут посидите, в тамбуре. Целее будете. А там, глядишь, я для вас по местечку где-нить в разных купе выкрою. Да и эти вурдалаки, авось, где и сойдут на ближайшей станции. Мне-то они ничего говорить не стали, так что пути их неисповедимы.

С минуту подумав, Александр жёстко заявил:

— Хорошо, тут посижу. Но жену мою беременную, в своё купе впустите! Не хватало ей ещё простудиться. Иначе сейчас тут такое устрою…

— Ладно, ладно! Не кричи! — шикнул на него проводник, угодливо распахивая дверь из третьего вагона, откуда три солидных мужчины прошло в сторону вагона ресторана. Видимо тот всю ночь работал для посетителей. — Давай деточка, ко мне проходим. Только сидеть там как мышка и без меня ни шагу в коридор!

Стало понятно, что дверь на перрон вскрывалась не та, что возле купе проводника, а с другой стороны вагона. Однозначное нарушение правил. Или это по причине смычки с вагоном-рестораном?

Настя с проводником ушли. Только и получилось несколько раз поощрительно махнуть рукой вслед оглядывающейся Бельских. А потом Александр присел на чемодан и стал составлять планы. Ехать четверо суток, страдая как в общем вагоне, да ещё и за такие деньги, он не собирался. А уж при восстановлении справедливости, совесть и гуманность никаких препон ему не чинили. И человеколюбия, как такового понятия, у последнего в цивилизации пьетри не существовало. Тем более что способов решения разных задач у набирающего силы мемохарба, имелось бесчисленное множество.

Не успели многочисленные идеи сформироваться в нечто стоящее, как обитателя тамбура, устроившегося с вещами по правому борту, побеспокоили курильщики. Так-то все желающие подымить не заморачивались, и курили непосредственно в купе. И двери держали открытыми, если не спали. Поэтому дым смещался по коридору лёгкими сквозняками и висел изрядными клочьями, не смотря на глухую ночь.

Но эта парочка довольно молодых людей (лет под тридцать) видимо хотела поговорить о чём-то вне своего купе. Потому и глянули на парня с нескрываемым недовольством. Но раз уж вышли, то встали у дверей с левой стороны, закурили тонкие папироски и о чём-то интимно зашептались. Говорили друг другу на ухо, но особый слух мемохарба позволил расслышать каждое слово:

— Вот же (ругательство)! От всего отказался! — гневалась дама.

— Может и в самом деле болен? — шипел мужчина.

— Да здоров он как бык! Просто перестраховщик. И явно нечто ценное везёт. Возможно фраерок на доставке.

— И что будем делать, если он и завтра от угощений откажется? Ещё и бабка эта мешается…

— Ну бабка к вечеру сойдёт. Лишь бы кто похуже не подсел… Ну и в крайнем случае, в его пищу сыпанём после обеда. В туалет-то он выйдет, и на наше радушие вроде как купился. А бабку выпрешь в коридор, сказав что трусы хочешь переодеть.

Киллайд, всё правильно понявший, только диву давался:

«И эти не хотят жить праведно? Как тут вообще людишки в этой уголовной среде выживают? Хуже зверей друг к другу относятся. Если бы не воспоминания донора, однозначно решил бы, что добрых, честных и правильных людей здесь не существует. Хорошо хоть у меня всякие там толерантные тормоза отсутствуют».

Парочка накурившихся воров ушла. Обитали они совсем рядом с тамбуром, в восьмом купе. Ещё кто-то мимо парня прошёл из других вагонов, кто в ресторан, кто из него. А потом и Александр решил прогуляться по коридору, рассмотрев, что как раз из шестого купе табачный дым валит гуще всего.

Прохода туда и обратно хватило для сканирования всех деталей. Четыре угрюмых рыла, каждый сам себя шире, пили водку, закусывали колбасой, играли в карты. Вроде как не шумели и не орали. Но это их никак не делало святыми. У троих наколок на теле — больше чем чистой кожи. Только один вроде как смотрелся чище, да опрятнее. Главарь, что ли? Но и его морда, если приснится, поневоле вздрогнешь и сон потеряешь. Опасные, в самом деле очень опасные уркаганы. И хуже всего, что не прячутся, явно никого и ничего не боятся.

Правда и Паркс их совершенно не боялся. Но как лучше всего действовать, отвоёвывая своё место под солнцем? Устроить с урками разбирательства прямо в купе? Слишком шумно получится и без крови не обойдётся. Ждать пока, кто из них выйдет в тамбур покурить? Так эти свиньи подобными правилами хорошего тона не заморачиваются. А вот в туалет, рано или поздно им приспичит. Надо только дождаться…

И долго караулить не пришлось. Видимо партия в карты закончилась, потому что донёсся довольный гомон игроков, и сразу двое громил вывалилось в коридор. Логично было предполагать, что они отправятся в разные туалеты, но они дружно двинулись как раз в тот конец вагона, где просиживал на чемоданах молодой Шульга. Из чего стало понятно: как-то они страхуют друг друга. Да и возле туалета это подтвердилось: вначале оба типа заглянули в тамбур, прощупали взглядами молодого паренька и его чемоданы, да с пониманием фыркнули. И только после этого один из них вошёл в стеснённую конуру отхожего места.

А Киллайд уже давно ко всему изготовившийся, смиренно обратился к оставшемуся типу:

— Товарищ, угостите, пожалуйста, папироской!

Тот глянул настолько хмуро и угрожающе, что казалось ударит, скорей чем угостит. Но потом снисходительно ухмыльнулся и всё-таки полез в карман за пачкой папирос. Этого вполне хватило мемохарбу для атаки. Удар длинного шила прямо в сердце, моментально вывел уркагана из категории живых. Хотя он ещё себя как бы осознавал сильным да здоровым, и даже рот пытался открыть для крика. Но и это у него не получилось. Потому что в два рывка его тело оказалось смещено к открывшейся наружу двери, а потом и выкинуто прочь. Если уж в рифму: то прямо в ночь.

Опять дверь прикрыта. И опять парень стоит, как ни в чем не бывало, держа что-то в левой руке. И когда второй тип вышел из туалета, удивлённо озираясь в поисках напарника, Шульга невинным тоном поинтересовался:

— Это же ваш приятель уронил? — и протянул пачку папирос.

Протянутая с неуверенностью рука. Опять удачный удар шилом. И уже второе тело улетает в ночь, ещё вроде и живое частично, но уже практически и тотально мёртвое.

Теперь быстрей к шестому купе, пока никто из запоздалых посетителей ресторана или опасных курильщиков не бродит. Там Александр появился в створе дверей со слезами на глазах и сразу заканючил, пусть и негромко:

— Дяденьки, да что же это творится?! Там ваши товарищи в моих чемоданах копаются и надо мной смеются!..

Оба уркагана переглянулись, и главарь мотнул головой:

— Глянь! Чего это они? — и уже в спину подельнику, который грубо отпихнул парня в сторону и двинулся в сторону тамбура: — Наущал же, болванов, не дурить…

Больше он ничего не сказал, потому что ему мешало думать, жить и шевелиться узкое лезвие стилета, вошедшее прямо в глаз.

А Шульга уже бежал вприпрыжку за последним уркаганом, приговаривая:

— Жалко вещи-то! Они их прямо на грязный пол кидают! Жена меня заругает…

От последних слов тип даже на месте остановился и оглянулся:

— Ничего себе, шкет! Когда жениться-то успел?

Но сделав очередной шаг вперёд, неожиданно насторожился. А ещё через шаг, вообще застыл на месте, а его рука потянулась под мышку. Ну да, как-то у него не укладывалось в сознании, что два его проверенных и опытных товарища вот так мелко станут копаться в чемоданах какого-то сосунка, наклонившись в тамбуре и не поглядывая постоянно через стеклянные двери в проход. Значит что? Или подшутить решили или с ними что-то не в порядке? Угроза? Опасность?