Рафаэль запечатал маленькое письмо, на всякий случай сложив его трубочкой и обмотав тонкой верёвкой. Уже под конец второго месяца он решил написать письмо родителям, узнав, что в академии есть голубятни. Птицы вылетали через порталы и разносили письма, пусть и с некоторым запозданием. К слову сказать, узнал об этом мальчишка, подслушав разговор своих однокурсников, те хвастались, что так заказали какие-то газеты-журналы по оружию. Не слишком долго думая, Рафаэль решил воспользоваться почтой, чтобы рассказать родным, как у него дела. Он не жаловался, ни в одном слове, ни в одном предложении не промелькнула и тень того, что ему непросто. Впрочем, октябрь оказался значительно проще сентября…

Рафаэль почти не общался с теми, с кем учился. Но он чувствовал и знал, что мог со многими вопросами подойти к Карлу. Тот был всё так же мрачен и неразговорчив со всеми остальными, упорно избегал многих тем, но не было больше этой ледяной стены между ними двоими. И если для Карла едва ли существовало это понятие, как думал сам Рафаэль, то для мальчишки юноша стал другом. Всё это сложилось постепенно, на фоне разных мелочей, в том числе бытовых. Несколько раз Карл даже сам предложил мальчишке свою помощь с домашним заданием, и Рафаэль понял, что юноша знал предмет едва ли не идеально. Это ставило в ещё больший тупик – почему Карл не мог сдать экзамены?.. Но Рафаэль привык к своему соседу окончательно и уже прекрасно знал, какие темы задевать не стоит. Обучение было одной из таких тем. Они всё ещё не так уж много разговаривали, но буквально парой фраз Карл мог приободрить его вечером после тяжёлого дня, в котором могли иметь место издевательства.

Поскольку октябрь для студентов-медиков был скорее практический, нежели теоретический, у Эммы появилось больше свободного времени, и она зачастую приходила к брату, невольно пересекаясь и с Карлом. Первое время она всё так же смущалась его общества, но после более-менее привыкла, не боясь сказать что-то не так в его присутствии. Она была безмерно рада системе их отделения – теория и практика у них чередовались каждый месяц. У охотников было немного иначе. Их практика была каждые 2-3 месяца, если только не выпадало что-то внеурочное… а такое случалось. Эмма искренне надеялась на то, что такое «внеурочное» не выпадет на долю Рафаэля. Поскольку успехи того на арене всё ещё оставляли желать лучшего. Он не мог открыть в себе эту воинственную сторону, был слишком мягкосердечен и раним для подобных занятий. Между тем, его нельзя было назвать нытиком или хлюпиком, мальчишка стоически выносил все тягости и неудачи на арене и прекрасно держался на остальных предметах. Однако именно на арене у него начиналось состояние, близкое к абсолютному ступору, и всё валилось из рук, что вызывало многочисленные издевательства со стороны однокурсников и явное неудовольствие Логана. Тот, впрочем, относился к своему неудачливому ученику скорее снисходительно. Потому что он прекрасно видел, как менялся в лице Рафаэль, когда он пытался его ругать. Это было практически невозможно, поскольку Рафаэль осознавал всю свою вину в происходящем и начинал лишь больше на себя наговаривать. И всё становилось просто из рук вон плохо…

Мальчишка столкнулся ещё с одной проблемой – по курсу, который вела Лара, теперь тоже было нечто практики, они учились оказывать первую помощь, и иногда у Рафаэля дрожали руки: он боялся этой ответственности, ответственности за чужую жизнь, хотя всем сердцем хотел помогать. Когда мысли о собственной никчёмности накатывали на него вечером, он словно закрывался в себе. И было хорошо, если приходила Эмма, сестра тонко его чувствовала. И потом, она помнила слова Карла – она не должна была дать брату закрыться. Столь хрупкая, до хрустального чистая душа могла уже не вернуться из ракушки, и эта жемчужина бы навсегда скрылась за стенками собственных глубоких переживаний. Он всегда говорил, что у него всё хорошо, но были лишь двое, не веривших ему – Эмма и Карл. Как ни странно, даже невольно, но именно с ними он проводил большую часть времени, несмотря на то, что курсы занимали больше половины дня. Да, он учился с однокурсниками – но он их толком не видел. Иногда он приходил к Чарльзу, и разговор с ним на какую-нибудь философскую тему его также успокаивал.

Теперь же, поднимаясь в голубиную башню, мальчишка крепко держал в руках письмо, опасаясь его потерять. Он забрался на самый верх, с опаской взглянув на хлипкую деревянную лестницу без должных для таких ступней перил, и поднялся по ней, цепляясь за ступеньки руками. Откинув деревянный люк, ведший в голубятню, мальчишка выбрался на этот своеобразный чердак. Отряхнувшись, он огляделся.

Гнёзда и стойки для голубей заполняли все стены и были расставлены на полу на специальных насестах, с тем расчётом, чтобы между ними можно было легко пройти, не натолкнувшись ни на один. Голуби сидели по гнёздышкам, некоторые чистили перья, некоторые плескались в маленьких фонтанчиках или клевали корм. Как ни странно, в голубятне было до удивительного чисто, видимо, птицы были приучены часто вылетать за пределы своего дома. Здесь было так спокойно и уютно, что Рафаэль невольно заулыбался. Ему захотелось подольше побыть здесь. Подойдя к одному из фонтанчиков, он осторожно протянул руку к белоснежной голубке. Та взглянула на него, после перебралась к нему на ладонь. Засмотревшись на блиставшее чистотой оперение, мальчишка не заметил, как сзади к нему приблизилась тень, поэтому вскрикнул, когда над его головой, почти в самое ухо ему выдохнули флегматичное «Бу». Отшатнувшись и резко обернувшись, он чуть не снёс фонтан, голубка перелетела ему на плечо. Отдышавшись, он всмотрелся в мрачно смеявшуюся перед ним фигуру.

– Д-добрый день, сэр…

– Решил написать мамочке с папочкой, малыш? – Уолтер стоял, скрестив на груди руки, чуть скрыв их под накидкой. На его плечах сидели голуби, кажется, совершенно его не боясь. Хотя Рафаэль всё ещё косо смотрел на этого преподавателя, он его побаивался.

Значительная тёмная обводка глаз синяками мрачно подчёркивала этот неживой взгляд, в котором, впрочем, горел какой-то странный огонёк вечного азарта от усталости. Греческий профиль мужчины приковывал к себе внимание, когда Уолтер расхаживал по аудитории, рассказывая о самых тёмных страницах мира охотников, упиваясь страхом и отвращением, которое вызывал своими словами у студентов. Он не нравился однокурсникам Рафаэля, потому что они не понимали зачастую весь смысл того, что он говорил, и предпочитали брать учебник, хотя Уолтер всегда шёл вне их программы. Рафаэль же вникал в каждое его слово… и ему становилось жутко. Этот эпатажный человек – если он был человек – с такой лёгкостью и едва ли не садистскими оттенками говорил об убийствах, что по спине бегали мурашки. Его улыбка, сопровождавшая описания атак различных упырей или химер, выглядела улыбкой надменного удовольствия. После его лекций мальчишка выходил из аудитории бледный, как полотно. Он понимал, что никогда не сможет бороться со всеми теми ужасами, которые описывал Уолтер.

– Да… узнал, что здесь есть голубятня, и…

– А ты ей понравился, – перебил Уолтер, кивнув на голубку на плече мальчишки. – Обычно она никому не даётся в руки.

Мужчина протянул руку к птице, погладив её пальцем по голове, после вытянул руку вправо – на его запястье сел ещё один голубь, Уолтер с едва заметной улыбкой взглянул в глаза птицы.

– Они… не боятся вас? – вырвалось у мальчишки, и он тут же покраснел от столь глупого вопроса.

– В отличие от моих студентов – вовсе нет, – усмехнулся демонолог. – Впервые вижу тебя здесь. Да и в целом студенты редко сюда заходят. А я… обитаю довольно часто. Люблю коротать дневной досуг здесь.

«Обитаю», будто зверь какой… Он прошёл к окну, через которое голуби обычно вылетали, оно могло закрываться, но почти всегда было открыто. Мужчина приподнял руку, на его ладонь сел ещё один голубь. Рафаэля поразило то, что белоснежные птицы совершенно не страшились Уолтера…