— Всем удобно, — самодовольно заявила Ирина, падая на свое кресло и откидываясь на спинку с чувством выполненного долга, как будто я не подходила к ней трижды, жалуясь на дискомфорт.

В понедельник нашим взорам предстали Вилли, Билли и Дилли (и Женевьева), и критерий отбора Ирины стал всем ясен.

Женевьева была очень худая. У нее были большие, но бесцветные глаза, и жиденькие серые волосы, все время норовящие сбиться в колтуны.

Валентина оказалась маленькой и кривобокой, с короткими ногами и полными бедрами.

Барбара своим длинным носом, казалось, без проблем сможет проковырять дырку в стене.

У Дарьи не было бы недостатков, если бы не громадное количество веснушек, сыпью покрывающих лицо и тело, отчего ее все время хотелось умыть.

Девушки были молодые, неопытные и… ужасно некрасивые. Тем не менее они сияли от счастья. Их взяли на работу в солидную компанию! У них такая улыбчивая начальница! И хотя они еще толком не понимали, что должны делать, зато знали, какие блестящие у них перспективы, ведь о них Ирина полчаса соловьем заливалась на собеседовании.

К концу недели выяснилось, что скверная внешность еще не делает из девушки хорошего рекрутера. Билли, Вилли и Дилли (и Женевьева) копошились, как утята в корзине, тыкались клювом то в одно, то в другое, и жалобно пищали. Проект «Натюрлих» не шел. Странно. А ведь Ирина говорила, что он совсем-совсем легкий. И без опыта справятся.

Ирина, пребывающая в оглушенном состоянии от осознания катастрофического ухудшения ее положения, ссылалась на адаптацию, по завершении которой все чудесно заработают, и, давя из себя улыбки, изливала потоки бурлящего кала на тему мотивации и важности интонации рекрутера, как будто все дело было только в их интонациях. Иногда она сбивалась на обычные придирки. Но не могла же она признать, что опять села в лужу, раздув штат отдела, который и так давно не приносил компании прибыли.

Наконец Диана смягчила свое каменное сердце и начала по-тихому помогать новеньким, разъясняя им хотя бы самые основы. Но к тому времени все были разочарованы и дезориентированы.

В последний рабочий день года, закрывшись в туалете чтобы отправить эсэмэску Деструктору и насладиться его игнорированием, я услышала, как в соседней кабинке громко плачет Женевьева.

— Счастливого Нового года, — напутствовала меня вечером Диана, застегивая пуговицы пальто. — Если у тебя получится, конечно.

И ушла, уводя за собой разбитую Женевьеву.

Юра довез меня до подъезда и развернулся обратно, чтобы доставить Роланда в тренажерный зал, как всегда по пятницам.

На лавке возле подъезда, сгорбившись, сидел человек. Уже достаточно долго, потому что на его плечах и спине скопился снег. Пока я рылась в сумке, отыскивая вечно теряющиеся ключи, он даже не шевельнулся. Темно уже. Промозгло. Почему он не идет домой?

— С вами все в порядке? — спросила я.

Он поднял голову и посмотрел на меня. Я плохо различала его лицо из-за недостатка света, но взгляд так и жег. Пауза затянулась. Ключи выскользнули из моих пальцев, и, когда я наклонилась поднять их, человек словно очнулся.

— Да. Все в порядке.

Я пожала плечами и вошла в подъезд. Не только у меня был тяжелый день.

В субботу я перемерила кучу платьев, пока не получила одобрение Роланда на простую серую трубу скучнейшего вида. Праздник не ощущался. Вечером, выдернув из-за новогоднего стола Юру, мы чинно-благородно, с шофером, отправились в путь — аж через три квартала. После чего Юра получил с царского плеча разрешение тащиться через весь город обратно к себе домой и продолжать празднование, чтобы забрать нас в полночь. Понимаю агрессивное выражение его лица.

Родители Роланда обитали в роскошном доме еще сталинской постройки — с длинными лоджиями и колесницами на фронтоне. Их квартира располагалась одна на этаже. Роланд позвонил в звонок, и я вытянулась в струнку, ощущая боль в челюстях от заранее заготовленной улыбки.

Дверь нам отперла маленькая квадратная женщина с глубокими вертикальными морщинами вдоль рта. На ней были бордовое бархатное платье в пол, массивный золотой кулон и кольца с кроваво-красными камнями. Волосы стянуты в хитро заплетенный узел, глаза смотрят любезным взглядом разъяренной гадюки.

— Мама, это София, — представил меня Роланд. — София, это моя мама — Элеонора Викторовна.

Элеонора Викторовна кивнула, придирчиво оглядела меня от подбородка вниз и протянула руку. Рука была морщинистая и короткопалая. Я не знала, что с ней делать. Поразмыслив, пожала, и по лицу Элеоноры Викторовны поняла, что совершила непоправимую ошибку.

— Проходите, — она коротко обняла сына. — Отец пока задерживается.

Квартира с высокими трехметровыми потолками была выдержана в красно-золотой гамме. На свет здесь не расщедрились, на отопление тоже, отчего возникали ассоциации со склепом. Выйди мне навстречу сам граф Дракула, закутанный в три свитера, я бы не удивилась.

Стены громадной столовой оживляли унылые пейзажи. Наверняка, подлинники, нарисованные знаменитыми художниками в дни похмелья и болезни. Когда мы расселись за большим овальным столом на неудобных антикварных стульях роскошного вида, раздался звонок.

— Папа, — пояснил Роланд и вышел встречать.

Вернулся он с высоким мужчиной с гривой серебристых волос и разгоняющей тьму этого помещения улыбкой. Несмотря на разницу в несколько десятков лет и килограммов, Роланд и его отец были очень похожи. Отец Роланда вел под руку высокую женщину лет пятидесяти со светлыми крашеными перьями волосами. А за ними, в блестящем черном платье шла… Ирина.

Я уставилась на нее. Она на меня. Это было как в сцене из вестерна, когда музыка стихает. Ирина машинально шагнула назад, потом снова вперед, но собралась и приняла свой обычный надменный вид.

— София, — указал на меня Роланд.

— Борис Олегович, — отец Роланда поцеловал мою руку, для чего ему сначала пришлось оторвать ее от стола, а потом разжать стиснутые в кулак пальцы. Получилось неловко, но он как будто бы ничего не заметил.

— Лиля, — представилась женщина с перьями. — И наша дочь — Ирина.

Ирина холодно кивнула, как будто видела меня впервые.

Так… либо Лиля говорила о себе во множественном числе, либо она имела в виду, что Ирина дочь ее и… Бориса Олеговича. Что-то не припомню, чтобы Роланд упоминал, что его родители в разводе…

Мы разместились — Элеонора Викторовна во главе стола, Роланд и я по одну сторону, Борис Олегович, Лиля и Ирина по другую. Повисла столь напряженная тишина, что пролетай под потолком стая голубей, они бы все дружно обгадились. И тут Элеонора Викторовна отчетливо произнесла:

— Весь гадюшник в сборе.

— Начинай свиваться в кольца, дорогая, — любезно призвал Борис Олегович.

— Как чудесно собраться всей семьей, — изрек Роланд, обводя присутствующих довольным взглядом. — Давно этого не случалось.

— Бог миловал, — буркнула Элеонора Викторовна. — Татьяна, салаты.

Откуда ни возьмись, возникла маленькая женщина с большим подносом, заставленным тарелками. Поднос опасно кренился и, казалось, весил не меньше ее самой. Лиля поспешила помочь, переставляя тарелки на стол.

— Не прогибайся, — сурово приказала Элеонора Викторовна. — Ты и без того прогибалась более чем достаточно, когда мыла здесь полы.

Лиля вздрогнула и застыла с низко опущенной головой.

— И ведь добилась своего, — осклабился Борис Олегович.

— Завещание покажет.

Все принялись за салат. Я была настолько шокирована происходящим, что едва могла глотать, и только налегала на вино в надежде, что оно поможет мне расслабиться — до тех пор, пока Роланд не отодвинул мой бокал. На его месте я бы больше тревожилась о поведении его родственников.

— Элеонора Викторовна, мне хотелось бы с вами посоветоваться. Я рассчитала свою домработницу. Может, вы посоветуете, куда обратиться, чтобы нашли приличного человека? — заискивающе начала Ирина.

Элеонора Викторовна снисходительно улыбнулась.