Под исполнение этого памфлета зал разразился шквалом космических вибраций в порядке демонстрации звона земного одобрения.

Громов опустил сигарету в стакан «закатному солнцу» и поднялся на ноги. Сделав несколько осторожных шагов вперёд, он выпрямился и спокойно посмотрел прямо в глаза улыбающемуся старикашке, олицетворяющему идеологическую фактуру нас окружающего настоящего.

– Я глубоко польщён, – произнёс Громов. – Ваша озабоченность фазами моего сна без принудительного проведения сомнологического исследования растрогала моё нутро до моих самых скорбных слёз. Но это ваше будущее скорбно, и это вам пора просыпаться. Зрелище того, что последует неотвратимо для нас всех, но вот физическое воплощение последствий преданности делу так диссонирует с итогом тех, кто был неверен вашей вере. Сегодня вам ведь весело, друзья? Вы просто первозданно жизнерадостны. Но лицемерные улыбочки на снулых лицах нелицеприятных созданий сотрутся неизбежностью хода событий, которые в конечном итоге становятся наблюдаемыми. – Он улыбнулся. – И как же здесь не улыбнуться… – Виктор на секунду задумался. – Знаете, до наступления сегодняшнего дня я всё-таки сомневался, – он больше не смотрел на старика, – что встретил Бога этого мира, но ведь и вы ошиблись обо мне. Я далеко не жду парусии конца, друзья, она уже пришла.

В актовом зале гудела тишина. Швеллер сидел с открытым ртом. «Щедрый» поднялся на ноги, не замечая даже тяжести ортогонального стояния. Его глаза ритмично расширялись. Спустя секунду в зале началась возня. Швеллер приметил переполох. Он опустил голову и посмотрел на наушник. Люди в зале потянулись к выходу. Старикан оттолкнул какую-то женщину в осовремененном кокошнике, и та упала, перевалившись через два ряда сидений. Громов стоял неподвижно. В центре на ноги поднялся Азраилов. Швеллер медленно потянул наушник к себе и приложил его к уху: «Фондовый рынок Америки рухнул на тринадцать процентов за несколько минут торгов». Он весь побелел. Пот смачными каплями стекал по его вискам. Перед его глазами пышная братия толпилась у выхода актового зала под гул громких голосов. Олег резко поднялся, проникшись пространственным направлением всеобщего намерения. И всё это транслировалось по федеральным каналам.

Через несколько минут зал опустел, и тишину возвенчали на царство в этом мгновенно опустевшем пространстве.

Громов и Азраилов спокойно стояли, глядя друг другу в глаза.

В тот день фондовый рынок Америки потерял девятнадцать процентов своей стоимости. «Черный понедельник» 1987 года, как пример стремительной дефекации спиртосодержащего пунша из иллюминатора дистального окончания рыночного тракта, по оценкам диагностов экономических несварений, был, что называется, страннее. После очередной монетарной пирушки наступило неизбежное похмелье для туповатой академической верхушки.

Время неспешно двигалось вперёд, а мир искал себе метастабильный уголок в безмерном поле своей бездны. За первый год он отыскал им же искомое, но за второй сумел сменить обжитое им место путём проведения допустимого туннелирования нового исторического минимума. Диагностированное состояние «депрессивности» американского пациента образца 1929 года, укомплектованное патетикой чего-то «Великого» в формации текущей конфигурации состояния пациента современности, навязчиво предлагало люксовость комплектации психологической фикции с понятием «величайшая».

Виктор Громов и Азраилов множили копии денежного кода на фоне декора обобществлённого обнищания. Громов не имел никакого отношения к финансовым процессам количественного изменения позиций по капиталу, выделенному Михаилу. Он только наблюдал и заявлял об этом в СМИ открыто.

– Знаете, этим чудесным утром я выжрал две бутылки элитарного вина, но в этом нет моей вины, – сказал он. – Все эпигоны Эда Торпа собирали монетки «из-под надвигающегося бульдозера», забыв все повсеместно об обозримой неуместности своей дерзости в период высокой «турбулентности». Они, в отличие от него, считали, что играли в казино и от того сыграли в ящик.

Интеллектуальный авангард того времени разразился множеством риторических экзерсисов. Литературные упражнения по символическому наполнению пространства между двумя книжными «зацами» адептов ветхих текстов лорда Кейна не изменили букве своей веры. В их математических уравнениях, которые они выдают за экономические, теория флуктуаций деловой активности полностью отсутствует. Она дается «экзогенно», не порождается системой их совместных уравнений. Не вызревает в них. И вытянутость лиц этих партийных апологетов в их нелицеприятной топологической конфигурации демонстрации своего исступления от невозможности интеграции концепции «жизненной силы» с системой уравнений проходит только к наступлению момента достижения депрессивной экономикой базального состояния общественного благосостояния.

По причине такой невразумительной несуразицы, невозможности её символьного описания и внедрения в качестве каузального импульса обожателями математической символизации несимволизируемых концепций это явление недоразумения вводится в формате литературного повествования. «Жизненная сила» – концепция, пассионарно позаимствованная Кейнсом из работ Артура Шопенгауэра, – побудила переднескамеечный инвесториат сократить объёмы своих функциональных обязательств, что привело к падению совокупного спроса заднескамеечной челяди. Центростремительное положение всякого процессуального проедания в кейнсианской Энциклике подобно индийской централизации плацентарных млекопитающих. Однако вот что получается: феномен экономического цикла с легкой подачи обожателя человеческих культей был передан в компетенцию псевдонаучной психологии. А те, конечно, экзальтированно торжествовали. Увеличение объёма интеллектуальных полномочий членов эзотерических кружков всегда отзывается флюидами демонстративного одобрения со стороны властей принимающих. Эпигоны Шломо поспешно принялись за дело. Они подсознательно определили проблемой подсознательное. И на этом, пожалуй, заглохли. Быть может, это есть ответ. Вот только он не удовлетворяет никого, помимо них самих.

Рассмотрение затруднительного положения госпитализированного пациента в кейнсианском пространстве и времени ввиду отсутствия каузальных составляющих результата принудительного лечения осуществляется сугубо описательно. При этом рецептура оздоровления от предварительного перорального приёма лекарственных средств, выписанных тем же сбродом врачевателей, не отличается особым разнообразием. Господам у разнополосатых штурвалов сотен топологически изолированных по геральдическим признакам территориальных новообразований необходимо снизить налоговое давление и прикупить пару катамаранов с девальвированной физикой одновременностью.

Но заднескамеечные школьники, в отличие от переднескамеечных доцентов, взращенных в условиях академического парника, обращаются с арифметикой порой более смыслоёмким образом. Они могут заметить, что поведенческий паттерн, вменяемый эволюционно обездоленной братии парламентариев, должен результировать в дефицит бюджета, который необходимо профинансировать. Внутреннее финансирование дефицита бюджета выводит арифметические затруднения в плоскость их абсолютной обозримости. Внешнее – выводит древнееврейское Евангелие от Луки к высотам асептической достопочтимости, которое опасно неслучайностью собственного ознаменования.

Во время кризиса в Америке была анонсирована программа фискальной утилизации пожатой жатвы с людей в объятьях нищеты. Был создан фонд для предоставления льготного финансирования консервируемых отраслей промышленности, фабрикующих предметы демонстративного потребления. Фонд предоставлял субордированные займы без обременения ковенантными условиями в рамках эротических приключений подающего государства и принимающего бизнеса. Средства выдавались напрямую, минуя банковскую систему, ввиду очередного терминологического шедевра кейнсианского эскадрона, так называемой ловушки ликвидности.