Девушка понимала, что и здесь не пахнет сенсацией, ведь все эти слова, произнесённые столь окаянными устами, для всех давно являлись общим местом.

– Тогда скажите, что вы чувствуете по поводу покушения на вашу жизнь?

– Вы спросили, почему кабинетные доценты так обильно текут по слабоумному Кейнсу? Да потому что он был гей. – Громов приметил её недоумевающий взгляд. – Не смотрите на меня так, ведь это правда. Понимаете, закомплексованные доценты, живущие в филистерском мире своих слепящих истин, отлично понимают, что девки им никогда не дадут, а следовательно, надо искать иные проходы.

Интервьюер дала слабину, залившись гневным розовым багрянцем:

– Я спросила вас, что вы думаете о покушении на вашу жизнь!

– Вы спросили, почему посредственность приходит к власти? Да потому что большинство людей посредственны. Демократия, мать её! Самое интересное, если верить его, Геннадия, публичным заявлениям, этот человек думает, что сам Господь послал его, чтобы тот правил на этой бренной земле. На самом деле Бог послал его за пивом, а он попросту ошибся дверью.

– То есть вы находите тоталитарный деспотизм идеальной формой правления?

– Нет, – сказал Громов. – Я нахожу забавным, что люди воображают, что будто бы есть какая-то альтернатива демократии.

– Что вы имеете в виду?

Виктор сочувствующее смотрел в её приятные, тёплые, но немного усталые глаза.

– Да так, – ответил он. – Не стоит утомляться по всяким пустякам. Вы вот, например, знали, что сегодня в тренде бюстгальтеры с вырезом для сосков?

Громов развлекался. Как животное, а впрочем, им он точно был.

Время шло, но всё казалось неизменным. Представители ФРС США решились на повторное повышение ставки по федеральным фондам, которая к тому моменту достигла пяти процентов годовых. Денежная масса уже давно перестала расти, но процесс обратный кредитной экспансии, казалось, еще не был запущен.

Примерно в это время Виктора пригласили принять участие в X Международном финансовом форуме, который должен был состояться «приблизительно через три месяца».

Громов и Азраилов часто пересекались на работе. Виктор выделил ему кабинет напротив своего. Он в наваждении следил за каждым шагом этого человека, словно законы изменения его пространственного положения были подобны блеску его мыслей и в них он мнил какой-то высший, недоступный смертным смысл. В созерцательном упоении проведением своего лабораторного наблюдения он мистифицировал материальные отправления этого гения, решив, что далеко не он мнемонически измыслил своего единственного идола, он мнил, что знал его лицо.

Тем временем фондовые индексы Америки штурмовали новые высоты. И лишь в его и Азраилова глазах мир словно встал перед закатом, за коим не последует рассвет. Они были уверены, что денежная масса не наблюдаемо сжимается, а пущенный процесс только не зрим был ими и другими. Они, подобно Талебу и Бастиа, не испытывали в себе презрения к ненаблюдаемому настоящему, ведь характерная особенность явлений – их проявление во времени.

Мизес как-то сказал, что объяснение принятия шаблонов пространственной манерности человечеством есть производная импрессии от продуктивности таких манерных мановений. Он понимал, что даже мнимые по спектру продуктивности паттерны пространственного проявления этого поведения могут быть приняты как эталон постоянного изменения человеческого положения. И чем сложнее поле приложения этого поведенческого Евангелия, тем больше времени уйдёт на обличение пороков конкретно взятого теоретического распоряжения. И именно случайность, вернее, её концептуальное неоклассическое определение, являющееся прямым заимствованием из молекулярно-кинетической теории физической науки, стала подобным наставлением для эпигонов Башелье.

Однако тот факт, что все признали отсутствие сличительных расхождений между теоретическим измышлением и непосредственным наблюдением, не изменяет нам сей мир: ему нет дела до конвенций о должностных его потенциях. Время в контексте телеологической деятельности – понятие дискретное. Изменение значения цены не соответствует исходу бинарного распределения падения брошенной о стену лепты. Оно не является «статистически независимым», а размах вариационных изменений цен в рамках конвенционально выбранных периодов не может быть вписан в прокрустово ложе любого статистического распределения.

Поспешное применение физических моделей инерциального движения атомов и молекул к тому, что не отвечает подобной регулярности, вполне ожидаемо для интеллектуального авангарда экономической ватаги. Дело в том, что за фасадом математического символизма стоит индивидуальная иррегулярность, составляющая суть инициативного поведения индивидуума, не отвечающая паттерну «стимул – реакция». Пуанкаре сдержался от того, чтобы назвать подобный мир дифференциальным уравнением, ведь мир действительно оно, но мы и мысль, как челны мира, в нём ведь вообще невычислимы. Именно это неодолимое физиологическое затруднение – отношение неутомимого преследования неутолимых искушений с каузальными импульсами, инспирированных краниальным членом тела, не поддающееся привидению к соотношению численных значений, – девальвирует прагматическую ценность подобных математических упражнений.

Азраилов, конечно, мог рассматривать теорию инвестиционной оценки в качестве средства достижения цели – определение мгновения открытия медвежьих позиций на фондовом рынке. Но, глядя на свое лицо, на его отражение в зеркале, он понимал, что за похвальными арифметическими экзерсисами, применяемыми в качестве прогностического оснащения, стоят, как он, произведения эволюционного давления, отличающиеся нерегулярностью своего поведения. Ни объективные физиологические процессы, происходящие в недрах биологического «государства» сэра Чарльза Скотта Шеррингтона, ни моделирование Мертона или Шарпа, ни индивидуальные особенности обстоятельств окружения объекта бихевиористского наблюдения, ни даже полные эфемериды, в моменты времени имеющие астрологическое значение, не устраняют этого непостоянства. Метафизическое допущение о неизменном единообразии схем проявления явлений не элиминирует невычислимое разнообразие действий и выбора отдельного индивидуума, а прогностическим моделям человеческого поведения с учётом состояния современного знания пока что место на молельнях.

Но Азраилову пора было начинать. Догматической точкой его входа стало событие. Он продал мир в преддверии решения по ставке ФРС.

Однако престиж «событийного инвестирования» тоже преувеличен, ведь этот мир таинственен даже старинными явлениями. Но их обилие мельчает под обличительным давлением мысли. Одна из имиджевых тайн лощённых гелем прорицателей в такой мистической действительности весьма пикантно раскрывает функциональную реальность определённых предметов вечернего туалета. Смысл повального ношения пурпурных лавальеров на шеях видных визионеров, артикулирующих свои прогностические наваждения, сорвал сейчас с себя клеймо непримиримого агностицизма: ими они теперь, увы, это доподлинно известно, смогут успешно удавиться.

Анатолий Левремов ненавидел свою работу. Само занятие и место его проведения для него фатально опустело. Будто бы кто-то взял утверждение Клаузиуса из тени минувшего прошлого, превратив обозримое будущее в миг настоящего, что проступило лично для него во всей своей возможной полноте.

Анатолий Левремов сидел в своём кабинете, немного опустив голову. Из-под тяжёлых и усталых век виднелись его глубокие тёмно-голубые глаза, что безразлично глядели прямо в стол перед собой. Он иногда поднимал их и обращал внимание на стул, стоящий сбоку от его рабочего стола. Надеждой заметить человека, которого там нет, он заменил свою действительную реальность.

Левремову было пятьдесят шесть лет. Он всегда держался прямо, был высок и очень худ. Беспощадное время не пощадило пряди его золотистых волос, которые поседели. Он знал, что утверждение Клаузиуса, сказанное им об этом мире, соотносимо с ним самим как с одной непостижимо малой частью этого самого мира. И он знал, что когда-нибудь именно это в контрапункте сей симфонии мнимой множественности звучащих голосов станет частью нашего всеобщего несчастья.