− А как же служение Богу, о которым вы талдычили?

− Так уж: захваливал тебя для общего дела и совместной пользы.

Циник до мозга костей!

− Сын ты мне, сын, вот и хотел подсобить.

− А старший сын? − съязвил я. – Такого почерка не имеет.

Он вдруг разозлился. И мне показалось, он сейчас убьёт меня. Вот абсолютно точно он слетел с катушек.

− Ты не очень-то интеллектом поблёскивай, натаскался здесь в педвузе, на второсортной кафедре.

− Из-за вас, − говорю, − училка из окна выпрыгнула и пацан хотел повеситься. – Я не знал чем крыть, вот и ответил в отместку.

Но его было не сбить. Вот кто ритор-то, похлеще Горобца. Он тогда сказал, открывая дверь:

− Был бы талант на дизайн поступил, Репин. Шушера ты, а не Репин.

− Тогда уж Малевич. – И я отдал ему ключи от квартиры.

Он посмотрел непонимающе на связку, затем кинул её на пол:

− Весь в мать. – Он хлопнул дверью.

Абсолютно не помня себя я стал собирать вещи. Больше я не хотел находиться в этой квартире, ни минуты. Защита через две недели, буду наведываться в Москву, а пока домой, к маме. Заодно и дипломные плакаты ей покажу, файлы в смысле. У них в колледже центр цифровой печати работает, хочется приличной печати на диплом, а не в желтизну. Я разослал сообщения руководителю диплома и ребятам, друзьям по группе. Написал Владимиру насчёт ключей и кресла, и Староверову − попросил прощения за грубость, тоже мне: опустился до его уровня, а может это он опустился до моего. Он не ответил, а Владимир ответил и даже с эмоджи. Вечером я был на вокзале, и ночью стучался в родную квартиру, к маме. Глаза её были заплаканы, она всё знала. Я завалился спать, но заснуть не мог. Ничего страшного не произошло, успокаивал я себя, лежа в полузабытьи. Не может быть такого, что человек не хочет, а его заставляют, я не раб.

Утром разбудила мама, она выглядела прекрасно, как во времена моего детства. Она мне говорила, что теперь колет уколы красоты.

− Антон! Папа ещё просил передать…

− Что просил?

Я подумал, что может он тоже хочет извиниться за некоторые слова, так сказать в ответ. Всё-таки разговор вышел некрасивый, откровенный базар. Не должны люди так опускаться, и что меня дёрнуло ему хамить – я сам от себя не ожидал, как я мог сказать такие слова, одно дело ответы в голове, а другое дело произнесённые вслух.

−Что просил?

− Нет. Ничего. Он предположил. Может вся проблема в девушке?

− В какой девушке?

− Ну может у тебя девушка, или наоборот, ты с ума сходишь, потому что девушки нет.

− Я схожу с ума? – я сел в кровати, я опешил, который раз за эту бесконечную канитель, плавно перешедшую в новый день. – Я? Схожу? С ума?

− Так папа уверил, что если проблема в этом, она будет моментально решена.

− Мама! Мама! Тебе не стыдно?! – возмутился я. – Я прошу: никогда не поднимай эту тему больше! Никогда!

− Ну мы с папой понимаем. Дело молодое…

− Мама! Ты как бабка на сеновале.

− Не на сеновале, а у штакетника, − грустно улыбнулась мама. Она села рядом со мной, обняла и стала причитать:

− Скрипторий был мечтой всей его жизни. Он и со мной сошёлся из-за этого. Всё тогда раздумывал, думал, но тогда ксероксы, сканеры так себе, а сейчас техника наконец стала реальностью, принтер на толщину, представляешь! Это была мечта всей его жизни.

− Мама! Но я не хочу, пойми, не хочу сидеть целый день и писать.

− Но в детстве ты с удовольствием проводил время дома.

− В детстве я жил в сказке. Шкаф с книгами − защитник от злых чар. Открыл книжку, вот ты уже и там, и никто тебя не победит. Мне надоело одиночество, мама. В школе у меня были только приятели, в институте тоже. Дружил со Староверовым Володей, а он… для пользы дела. Я хочу общения, обычного человеческого общения.

− Да уж. Со своим папашкой заодно.

− Лживые. И ты не лучше. Молчала, ничего никогда не говорила, побудь в моём положении, − перебил я маму, не давая улизнуть с опасной для неё дорожки, скорее даже тропинки.

− Он запрещал мне говорить, я не смела… Он настоял на имени Антоний. Я всё делала, как он требовал. Как я тебя понимаю, Антон, как я понимаю, мне тоже иногда кажется, что наш папа страшный человек.

Если бы сейчас здесь был Староверов, он за словом в карман не полез, не забыл бы упомянуть о том, что когда кажется, креститься надо. Но я видел, чувствовал, маме это совсем не кажется. Она, кажется, в этом уверена.

Я стал бояться Москвы. Город казался хищным, враждебным, мстительным и сводящим с ума. По идее я должен был бояться нашего города, ведь Староверов обитал вроде бы там, работал (пока работал) в школе. В Мирошеве я впервые радовался, что школа достаточно далеко от дома. Я переживал, сильно переживал. Когда пришлось тратить по четыре часа на поездку в универ в один конец, трястись в поезде, терпеть сквозняк в автобусе и метро, мало-помалу начал жалеть, что так гордо отдал ключи, хотя мог бы засунуть гордость куда подальше и спокойно дожить месяц. В порыве оскорблённой гордости вернул я вернул Староверову на карту остатки, которые он мне перечислял. Я даже хотел ему написать, что возвращу все потраченные на меня деньги, начиная с рождения, но очень кстати сел телефон, а после я уже пришёл в себя и на холодную голову решил таких опрометчивых сообщений не писать… У холодной головы – холодная война, как-то сказал Староверов. Я ни на секунду не пожалел, что отказался сидеть взаперти целый день и писать, мне не улыбалось свои лучшие годы тратить на скрепы духовно-шрифтовые.

Когда приезжал в Москву, к руководителю диплома, к рецензенту, на защиту и на экзамены в магистратуру, то вокзал стал мне казаться агрессивным − серым, грязным в дождь, в солнечную погоду – блёклым, пыльным, и всегда неприветливым, Здание института давило гигантскими размерами. Но я торжествовал. Экзамены в магистратуру сданы, я впервые буду получать стипендию и общежитие мне полагается. Я оставил заявку на отдельную комнату. Решил так: если смогу устроиться на работу, то обязательно буду жить в отдельной.

Работа… Я стал пролистывать вакансии. Можно попроситься работать в универе. Но у нас копейки, и много наших работало, временная работа и очень нервная. Эти студенты, эти приёмные кампании – дурдом. В библиотеку можно попроситься, я очень любил книги, но затхлый запах старых книг, царивший там, мне не нравился, не нравились и женщины, которые там работали. Все как на подбор книжные, они постоянно сидели уткнувшись в экран компьютеров, постоянно занимались электронным каталогом, были грубы и нервны. Получали совсем мало. На общежитие мне бы хватило, на еду – нет. Были у нас в группе люди, которые работали в едальнях. Но хорошо получала только одна девчонка, она выглядела как фотомодель и работала официанткой. Едальни – не вариант для меня. То же я подумал и про все эти большие маркеты. Но решил, что работать консультантом в торговле – неплохо, и желательно с техникой, мне просто нравилась разная техника, особенно цифровая. Я разослал резюме и стал ходить по собеседованиям. Никого не устраивало, что я буду учится в магистратуре. Оператором цифровой печати меня брали с удовольствием, обещали научить программам, но работать я должен был ночью. Я позвонил маме и она сказала:

− Не вариант. Перебить сон днём легко. Если бы не учиться, а так – угробишь себя.

Я спорил с мамой, в итоге решил попробовать оператором цифровой техники, но когда пришёл на обучение, мне объявили, что сейчас лето, обучение отменяется, на моё место нашли оператора с опытом. Я с грустью и безысходностью начал подумывать о едальнях, и тут мне перезвонили из сети салонов связи, где я проходил собеседование и где меня отфутболили. А тут вдруг сказали, что согласны будут отпускать меня учиться, но предложили полставки.

− Вы сможете заменять кого-то в свободное время, договариваться, − щебетала девушка-рекрутер. – Приходите к нам повторно. У нас в группе по обучению осталось одно свободное место.