− В школе вы говорите, что надо следовать классике во всём, агитируете за классику. А тут вы защищаете сомнительный сайт, распиаренный сайт, зазывая туда работать. Я учиться хочу, а не работать. Наработаюсь ещё.

− Во-первых, Антоний, я не зазываю, я предлагаю. Получше, чем «свободная касса!» кричать. Опыт бесценный, опыт. Много, очень много специалистов мечтают там работать, а тебе всё подноситься на блюдечке.

Я подумал, что он сейчас добавит про голубую каёмочку, но он продолжал:

− Новости – это современность. Есть современный язык. Пригодится.

− Я не спорю, Леонид Львович, насчёт языка. И не надо меня уверять, что качество на втором месте, а на первом – количество ссылок и заходов. Качество всегда на первом должно быть – вы сами так говорили.

− Увы, Антоний, − он с таким удовольствием произносил моё полное имя, меня это всегда раздражало, а сейчас я еле сдержался, чтобы не двинуть ему в губошлёп. – Увы, но качество текста для новостников неважно. Есть приёмы журналистские, ты их станешь проходить, ты их легко освоишь, это практика бесценная.

− Нет, я не умею, это не моё, и я не хочу быть мальчиком на побегушках.

− У тебя возраст такой, везде будут тебя поучать, от всех ты будешь зависеть. Это не самое плохое место, поверь. Они – филологи, ты − филолог.

− Нет, нет и нет, − запротестовал я. – Я прежде всего шрифтовик. Уж лучше оператором цифровой печати.

− Ты не забывай, Антоний. Тебе пока шестнадцать. Я не уверен, что тебя возьмут.

− В салоны связи берут и до восемнадцати. Я тогда лучше в эти салоны.

− Там копейки получать будешь и впраивать товар дня пенсам.

− Леонид Львович! – взбесился я тупости директора. − На вашей паршивой площадке придётся сидеть часами за компом и безотрывно мониторить бредятину. Я не хочу, чтобы вскипал мозг. И очки нонче дороги. Я берегу глаза.

− Ну Антоний! Ты очень уж настроен против этого портала.

− Ещё бы! – возмутился я. – У меня мама плакала.

− При чём тут это? – улыбку как рукой сняло, Староверов снова стал злым и раздражительным, нервным каким-то – маска «непонимание».

− А при том!

− При чём?!

− При том, что умер великий артист. А про него там такую статейку накропали. Я потом этого автора в соцсети нашёл, он пишет у себя в паблике обсценно.

− Ах, ты про это… − Староверов облегчённо стал гладить левую грудь, сердце у него видно заныло – такое случалось. – Главред там делает акцент на молодых. С великими артистами случаются проколы, не спорю, молодые не всегда обладают кругозором, а слог у молодых часто смелый, новаторский. Они пробуют, понимаешь, нащупывают стиль.

− Какой стиль! Я вас умоляю. Сами только что сказали, что это журналистика, у новостников приёмы. Там стиль себе испортить, как в суде присяжным посидеть.

− При чём тут суд?

− А при том, что мама была присяжной, чуть с ума там не сошла. Мама заседала прошлым летом, проклинала всё на свете.

− Ты с темы-то не соскакивай, друг.

− Хорошо. Я вам назову ещё одну причину. Главред этого портала вообще дебил! Это ясно. Ещё… − я осёкся: Староверову как судорогой свело лицо − маска «нервный тик».

– Что с вами Леонил Львоич? – я стал быстро соображать, какие у меня есть лекарства, аптечку я, как приехал, ни разу не открыл. – Я вам сейчас успокоительные накапаю.

− Накапай, дружочек, − выдохнул Староверов и я полез за аптечкой в тумбочку.

После выпитых капель он сказал медленно и отчётливо:

− Главред этого портала − мой сын и твой единокровный брат.

После этих слов капли Староверов капал мне.

Не буду тут распространяться подробно, как проболтали всю ночь – Леонид Львович договорился с комендантом, он со всеми сразу мог договориться, а если не сразу, то спустя время. Суть такова. Я – его сын, но так сказать побочный. Это он всегда посылал нам с мамой деньги, посылал бы ещё больше, но у него жена, она очень недовольна, что Староверов загулял на стороне и содержит меня. Познакомился Староверов с мамой, когда заинтересовался шрифтами, она тогда была аспиранткой. Про знакомство рассказывал не очень внятно, да мне и неудобно было про это слушать, про разное там «плод любви». В отличие от своей личной жизни, о которой он поведал, перефразируя классика, подпуская тумана, Леонид Львович предельно ясно высказался о своих планах. Во-первых, он, когда узнал от мамы, что я хорошо пишу, стал хлопотать о переводе его из Департамента в нашу школу в провинциальном городке, он хотел убедиться лично насчёт меня. Во-вторых, когда стало ясно, что у меня в каллиграфии талант, он решил признаться мне, что он – отец, а потом передумал, чтобы не дай бог не волновать и не выбивать из колеи. И в-третьих, Староверов рассказал о своих планах, в которых мне доводилась ключевая роль. Всё по его мнению было предельно просто. Он придумал совершенно новый бизнес, то есть практически ничего и не придумывал. Он хотел «создать маленькое предприятие», что-то типа типографии, и производить копии старых книг. Это недешёвое дело: оклад, бумага или тряпка под пергамен, корешок, форзац, краски и позолота, и ещё всё надо «состаривать», а это только кустарно. И, главное, некоторые книги, которые изначально были рукописными, Староверов собирался так вот и копировать – вручную, но по нанесённой заранее на принтере наметке, Староверов собирался делать листы как прописи – буквы бы были намечены. От меня же требовалась просто обводка согласно оригиналу. Он уверял, что, если набить руку, то вполне себе быстро можно писать даже уставом, да и заставки-буквицы со своим рисунком и навыком мазка я смогу раскрасить, и миниатюры. Всё это он собирался делать абсолютно легально – копии не запрещены, авторского права нет и старые книги – всеобщее достояние; на заднем форзаце обязательно стояло бы, что это копия или рукописная копия. Дело дорогое, повторял и повторял Староверов, но уверял, что заказы будут, спрос просто бешеный, конкурентов в нашей стране нет, да и по миру скрипториев − мест, где переписываются рукописи, не много. Предприятие он планировал назвать «Скрипстория», добавив одну букву в «скрипторию». Староверов обещал просто нереальные заработки. За производство бумаги, за все эти три-дэ принтеры и термошкафы должен был отвечать какой-то суперхимик, ну и за состав спецчернил в катриджах и в баллончике моей перьевой ручки, и за краски с минералами как в древности. Сам Староверов отвечал за образцы текстов, которые у него все были в файлах – он увлекался этими старыми книгами давно, ездил по библиотекам мира и заказывал копии. В наших библиотеках он договаривался легко: за хорошие деньги любой работник отдела редких книг снимет копии, за границей – всё сложнее, но не фатально. А программы сейчас такие, что даже дырки прогрызанные книжным червём, возможно сделать как в оригинале. Нюансов разных просто миллион, я тут не буду их перечислять, я многие не понял. Понял только что есть спрос, особенно в кругах церковников и членов сект, есть спрос и в музеях. Понял ещё, что в музеях, в витринах, повсеместно лежат уродливые ксерокопии, музеи с госфинансированием с удовольствием пойдут на идентичные копии, приближенные к оригиналу, тем более, что Староверов собирался в музеи книги рассылать ниже себестоимости с условием, что в подписи к экспонату, то есть книге, в витрине, будет значиться информации о его предприятии. Наглядная, а не навязчивая реклама через музеи окупится, уверял Староверов. Много он говорил, объяснял. Я понял, что всё это реально глобальное и реально сулит неплохие дивиденды довольно быстро, если учесть, что Староверов лет двадцать как занимается подготовкой файлов и планированием скриптории. Я выслушал все эти планы и проекты спокойно, просто лежал, смотрел на Староверова и слушал, заснул с тяжёлой головой. А Староверов тихо ушёл под утро.

Днём я решил пошляться по Москве, перезагрузиться, продышаться в парке Сокольники, прокачаться, пиво вполне зашло. Я решил так. Прежде всего поступить, что дело почти решённое. Но в данный момент всё ещё – ожидание. Потом работа, что-нибудь на полдня, можно в едальню, а можно в мобильные сети, многие из нашей общаги там подрабатывали, работой это назвать сложно, получаешь-то копейки – в этом Староверов прав. После этих будничных суетных мыслей, я стал думать об отце. То есть, что Староверов – мой отец. И что тут говорить, я обрадовался. Я не один в Москве, сводный брат – крутой чел, пусть и портал у него гадкий, да и отец в нашем городе в авторитете, ну во всяком случае в детских и родительских кругах. Это придало мне сил и уверенности. О длинном разговоре по поводу скриптории я почти не думал. Мало ли, какие планы. Я не воспринимал это сообщение серьёзно. И зря. Поступить-то я поступил. Буквально через три дня мне позвонил Староверов сказал обыденно, без радости: смотри рейтинг. Я зашёл на сайт универа – моя фамилия поднялась и стояла выделенной зелёным цветом. Занятия у вечерников начинались в середине сентября. Я собрал вещички и уехал домой, к маме. Я не стал ей ничего лишнего рассказывать, ни во что посвящать. Насчёт личного – зачем, а насчёт задуманного предприятия – так я и не мог ничего сказать, Староверов строго настрого запретил мне об этом распространяться. Но мама всё знала насчёт того, что я знаю. Она объявила это не напрямую, а выразилась в том смысле, что деньги на житьё мне на карту будет переводить Староверов – то есть дала понять, что она в курсе насчёт эпохального ночного разговора. С мамой я старался общаться, как и раньше. Но чувствовалась какая-то неловкость с её стороны. Мне казалось, что она очень переживает за меня, мучается тем, что всё открылось. Я решил её поддержать и предложил пригласить Староверова к нам в гости. Она так испугалась и сказала, что не очень хочет его видеть. И не надо, согласился я. Думаю, мало ли, может мама до сих пор его любит. Я представил, как он обхаживает женщин. У нас в классе тоже был такой чел – Савва. С любой девчонкой мог поговорить. Это дар. Мне тоже с девчонками говорить нравится больше, чем с парнями. Но далеко не со всеми, а этот чел мог с любой болтать, непринуждённо так. Он завлекал их в свои сети, а потом бросал. Они ему просто надоедали. Все парни всегда смотрят на лицо и фигуру. Если фигуры нет, то игнор. А мне как-то всё равно. То есть я и с жиробасными мог нормально общаться. Мне нравилось, если с девчонкой можно поговорить, чтобы не тупая была. Дома, несмотря на какие-то странные, даже загадочные, взгляды мамы, я потихоньку пришёл в себя. Съездил пожить и к бабушке с дедушкой. Все радовались в округе, бабушка всем растрезвонила, что я поступил на филолога. В посёлке, в деревянном доме, я и стал думать об этом будущем предприятии, и чем больше я думал, тем меньше мне нравилась затея сделаться переписчиком, каллиграфом, скриптором – всё равно. Меня абсолютно не прельщало сидеть за столом и писать, обводить, копировать часами разные библии, псалтири, молитвословы, а может и памятники. А вдруг на сакральные книги каких-нибудь чёрных сект будет заказ? Я надеялся, что заказов на такие книги в жизни нет, но в художественных фильмах иногда попадались мне истории про эти самые чёрные книги. Конечно их писал не дьявол, люди. Позвонил Староверов и объявил, что нашёл квартиру, я конечно обрадовался, общага переполнена – так меня уверял комендант, да я и не хотел там жить. Мне было тяжело жить с кем-то, летом сосед бессовестно отвлекал, не давал подумать, постоянно бегал на кухню и притаскивал в номер вонючую жрачку из микроволновки. Меня выбешивали стаканы с присохшими к стенкам чайными пакетиками. Их можно было встретить на тумбочке, на подоконнике и даже в ванной. Иногда вечером шумел телевизор из коридора, я не смотрел телевизор, у нас его дома просто не было, это для пенсионеров, а тут тарахтит фоном. А я же ещё эссе писал, внутренний экзамен, готовился, читал по ноуту – неизвестно, какая тема бы попалась. Я понял: общага – это не для меня. Я был рад квартире, но понимал, что буду зависеть от отца. Хотя, пусть платит, замаливает свой грех. Я старался не думать о том, что теперь мой единокровный брат станет меня опекать – так сказал Староверов. В начале октября он позвонил – познакомиться. Пока я с ним разговаривал, я прислушивался: к интонациям, паузам, пытался уловить даже дыхание. Знает ли он, кто я? И почувствовал: сто процентов знает.