Ровена попыталась взять себя в руки, не хотелось, чтобы та видела её слёзы.

– Не знаю, что у вас там стряслось, – заговорила Восемьдесят Третья, – но это не повод прыгать из окна.

– Ты ничего не понимаешь.

– Может и не понимаю, госпожа, но точно знаю, что на одну причину умереть всегда найдётся две, чтобы жить дальше.

– У меня не нашлось, – Ровена сползла с кровати и села рядом. – Это единственный выход.

– Нет, это просто слабость, – фыркнула она. – Боритесь, госпожа! Рвите врагов зубами до последнего вздоха. Даже если вы проиграете, победа уже не покажется им такой лёгкой и сладкой.

– А если враг непобедим? Если он способен уничтожить тебя, вырвать душу и растоптать её в пыль? Не лучше ли сохранить свою честь?

– Честь вы сохраните, когда, умирая, будете смотреть на перегрызенную глотку своего врага!

– Боюсь, что зубы не так крепки.

– Не узнаете, пока не проверите, – глаза Восемьдесят Третьей лукаво заблестели.

Ровена украдкой посмотрела на телохранительницу. Она-то уж точно знает, о чём говорит. Выжить в Легионе может далеко не каждый, и никто из них там не оказывается по собственной воле.

Забавно, вот они сидят вдвоём: принцесса и невольница. Но так ли велика между ними разница? Чем заслужила Восемьдесят Третья носить всю жизнь клеймо и чем заслужила она, Ровена, нежиться в мягкой постели в окружении роскоши?

Если бы не отец, носить бы ей эту уродливую маску на лице и кланяться в пол каждому свободному. Он поплатился жизнью, чтобы спасти любимую дочь от такой участи, а что в благодарность? Слёзы и сетования на тяжёлую судьбу? Прыжок из окна?

Ровене вдруг стало стыдно за себя, за свою слабость, за то, что опустила руки даже не попытавшись бороться. Чем они, осквернённые, заслужили всё это? Только потому, что появляются на свет такими? Только потому, что так написано в Кодексе Скверны? По какому праву предки распоряжаются ещё нерожденными жизнями даже спустя века? Какой извращённый и жестокий ум писал эти Заветы, призывая убивать детей на глазах у несчастных матерей? И чем лучше рабство, так ловко придуманное Легионом и ставшее неотъемлемой частью Прибрежья?

А ведь заветы переписывались! Кодекс Скверны тому прямое доказательство. И если их смогли изменить одни, почему бы и другим не сделать то же самое?

Если бы она не боялась выдать себя, всё было бы иначе. Дядя никогда бы не посмел даже тронуть её пальцем, не погиб бы отец, не было бы десятков тысяч сломленных судеб.

Восемьдесят Третья права! Можно уйти тихо, как тень, а можно хорошенько встряхнуть напоследок если не всё Прибрежье, то хотя бы это осиное гнездо, уже не боясь быть искусанной.

Мысль начинала нравиться всё больше. Уже тысячу раз спрашивала себя, что может сделать она, слабая девушка, без поддержки, власти и денег?

Ничего.

Но что может осквернённая, к тому же ещё и дочь покойного короля?

Пожалуй, стоит проверить.

«Каждый новорожденный должен ставиться на учёт в Надзор над Генетической Чистотой Граждан. Если мутация не выявлена в течение трёх лет со дня рождения, ребёнку выдаётся документ, подтверждающий Генетическую Чистоту. В противном случае мутант подвергается эвтаназии».

«Заветы потомкам», 03.020 (отменено правками 199 года от Великой Войны).

Кэтт снова закричала: протяжно, жалобно, мучительно.

Нил в сердцах смахнул со стола деревянную кружку. Та с глухим стуком покатилась в угол. Скользкий клубок недоброго предчувствия мерзко зашевелился в груди.

Он выглянул в окно с треснувшим на углу стеклом: сыновья играли у полусухого абрикоса. Поднимали с земли полусгнившие плоды и самозабвенно швыряли ими друг в друга. Кэтт пришла бы в ярость при виде перепачканных рубах и замурзанных рожиц.

Нил не стал их окликать. Пусть хоть в болоте изваляются. Всё лучше, чем слушать, как кричит от боли мать. Повитуха сразу предупредила: роды могут быть тяжёлыми, плод слишком крупный. Случись что с Кэтт, как он справится со всем этим? Как дальше без неё? Нет, нельзя думать о плохом. Кэтт сильная, он уж точно знает. Таких сыновей подарила!

Его оставили ждать внизу, но предупредили, чтобы был наготове: скоро понадобится свежая вода и чистые тряпки. А наверху делать нечего. Негоже мужчинам смотреть на такое.

Нил смахнул холодную испарину со лба, когда Кэтт в очередной раз истошно закричала. Он пересек крошечную кухоньку в два шага и остановился у импровизированного алтаря. В центре тумбы – глиняная фигурка Карны с полной фруктов корзиной в руках. Рядом увядшие цветы в маленькой вазе. Кэтт не успела заменить на другие, а ему и некогда было.

Сразу вспомнился тот день, когда они, выходя из Храма Песен, наткнулись на продавца безделушек. Кэтт не смогла пройти мимо статуэтки любимой покровительницы и уже через час богиня украшала скромный домашний алтарь. Она верила: только благодаря Карне у них родились здоровые дети. Нил и не спорил. Религиозным его не назовёшь, но то, что беда обходила их дом стороной, вселяло надежду. Может и правда молитвы помогают?

Он чиркнул спичкой и зажёг свечу.

– Милостивая Карна! Если ты меня слышишь, прошу, помоги Кэтт! – зашептал он богине. – Сжалься над ней и над ребёнком!

Молиться не умел, но в отчаянии готов был даже лбом о землю, лишь бы боги услышали, лишь бы молитвы сработали. Если всё пройдёт благополучно, он не пожалеет всех накоплений и пожертвует Храму без раздумий. Дом может подождать, самое ценное – за окном, беззаботно хулиганит у старого дерева.

Нил подошёл к узкой лестнице и заглянул наверх. Через закрытую дверь раздался очередной крик, а за ним приглушённый возглас повитухи. Он замер, затаив дыхание и вслушиваясь в каждый скрип половиц.

Неужели всё закончилось? Но почему так тихо? Будто в ответ, прерывистый плач младенца заполнил дом. Счастливый Нил, бубня под нос слова благодарности Карне, бросился наверх и застыл у запертой двери. Постучаться не решился: сами позовут.

От любопытства распирало: он так хотел дочь, маленькую Роуз, чтобы точь-в-точь как мать, с рыжими кудряшками и задорно вздёрнутым носиком. Но если снова мальчишка, не беда. Меньше от этого любить не будет. Он всегда мечтал о большой, дружной семье, и пусть жили они небогато, но бедствовать им никогда не доводилось. У них было всё необходимое и даже умудрялись откладывать на новый дом попросторнее.

От волнения тряслись руки. Он переминался с ноги на ногу у спальни и каждая минута ожидания казалась длинною в час.

Ребёнок притих, повитуха неразборчиво затараторила, а Кэтт от чего-то заревела навзрыд.

Да что там происходит? Почему она плачет? Что-то с ребёнком? Нил нетерпеливо забарабанил в дверь, потребовал, чтоб впустили.

Замок щёлкнул. На пороге показалась пухлая женщина с бледным лицом, и, бросив от чего-то виноватый взгляд, молча протянула новорождённого, тщательно завёрнутого в пелёнки.

– Что с моей женой?

Не глядя, он бережно прижал кряхтящий свёрток к груди.

– Всё в порядке. Крепкая она у вас. Через день будет бегать, как ни в чём ни бывало. Но… – она запнулась и посмотрела оторопевшему Нилу в глаза. – Поймите, я обязана уведомить Надзор. Сами знаете, чем грозит укрывательство. Мне правда очень, очень жаль.

Он ещё не до конца осознал услышанное. О чём она говорит? Причём здесь Надзор?

Повитуха грустно покачала головой и едва слышно добавила:

– У вас дочка.

На этих словах она тихо притворила дверь, оставив его наедине с притихшим младенцем. Смутные подозрения медленно прокрадывались в душу. В сердце снова тоскливо заныло. Только не это, умоляю, только не это!

Дрожащими пальцами он откинул пелёнку и из груди вырвался тяжёлый стон. Возглас комом застрял в горле, грудь сдавило раскалённым обручем. Ему вдруг захотелось закричать, да так, чтоб стены задрожали, так, чтобы боги услышали его боль и сотворили чудо. Но вместо этого он опустился на ступень лестницы и тихо зарыдал.