Селур кивнул.

– В каком-то роде.

– И что тебе мешает охотиться тута? Волки, олени, зайцы, медведи ― пожалуйста. Нужно посерьезнее ― хватай тудыров, темней каких-нить или зерниц. Мясо всегда можно выгодно продать, а не продашь, так съесть самим. Из шерсти дичи получится одежка, что надо, внутренности пойдут ведьме на ее треклятые эликсиры. И монеты будут, и вместе будем.

Селур свел брови.

– У вас завелась местная ведьма?

– Да, старуха, лет сто отроду.

– И как она выглядит?

– А как может выглядеть старуха? ― Ненки ущипнула его за сосок и дернула. ― Ну, тряпки всякие, платочек на голове. Старуха как старуха. Только смердит внутренностями да мерзкими травами.

– И где она…

В дверь снизу забарабанили.

– Ненки! ― раздался мужской голос. ― Ненки, открывай!

– Ну вот, ― протянула Ненки. ― Доотдыхались. Сейчас! Погоди, оденусь!

Она быстро отыскала платье, надела его на голое тело и пошлепала по лестнице вниз. Селур тоже встал и подошел к окну. Распахнул створки, дал солнцу поцеловать себя и, щурясь, глянул вниз. Четыре мужика в одинаковых просторных рубахах и шароварах. Наверняка, пахари. Две дородные женщины ― одна в светлом платье и темном фартуке, вторая в таком же платье, но без фартука.

И чего это им в такую рань понадобилось?

Селур высунулся в окно, то, что ниже пупа, прижалось к прохладному дереву, и заметил на перилах крыльца светлую безрукавку из грубой ткани. На безрукавке чернели пятна. Не разбиравший цветов Селур готов был поклясться ― это кровь.

Ненки открыла дверь.

– Тенни, Грек, что вам… ― Тут Ненки увидела безрукавку. ― Откуда это у вас? Тенни, Грек, что-то случилось с Тоном?

– Вчера за полночь в харчевне бойня была, ― ответил Тенни, он был по плечу Греку. ― Десять человек полегло, среди них твой… Тон.

Ненки осела в дверях, и Селур бросился одеваться, не переставая браниться под нос. Он хорошо знал «Трату», родную деревню, и сам не раз становился свидетелем бойни в харчевнях. Чаще всего сцеплялись пьянчуги: один шмальнет в другого бутылкой, тот в отместку пырнет ножом. Бывало, что и умирал кто-то, но редко. Очень редко. А чтобы десять человек за раз ― никогда.

Селур бегом спустился по лестнице, проскочил мимо рыдающей Ненки.

– Кто затеял бойню? ― спросил он глухим басом и опытным взглядом оценил руки мужиков. У двоих, тех, что стояли поодаль, на указательных пальцах еще не затянулись легкие порезы ― такие часто появляются у любителей открывать бутылки. Крышки нынче больно острые. ― Двое из вас вчера там были. Кто затеял бойню?

– Ненки, кто это? ― прогнусавил Тенни.

– Погодь, кажись эт тот дияволеныш, ― Грек подшагнул к Селуру, прищурился. ― Эт он сжег своего брата и мать Ненки. Эт о его красных глазищах трепалась вся Трата. Ты же вроде убрался отсюдова?

– Я проездом, ― отозвался Селур. ― Что случилось в харчевне?

– Бойня, мы ж сказали.

– Подробнее. ― Селур обогнул Грека и стал перед любителями выпивать. От них и сейчас веяло хмелем. ― Отвечайте подробнее.

– Ну, сидели мы, значит, потягивали пиво, Доря как раз рассказывал, как облапошил…

– Никого я не лапошил, Шерр, ― встрял Доря. Он был низенький, жилистый, усатый. ― И не о том ты говоришь. Быстро все случилось, как первое похмелье. В харчу вошла бабенка эта, остановилася у стойки и давай трендеть. Что трендела не знаю, но когда закончила, Лов, хозяин харчи, был красный до стыдобы.

– Что за бабенка?

– Ну, такая, вроде ничего, в сером плащике. Цацка.

– Мона это! ― поправил Шерр, и Доря пожал плечами. ― Это была Мона!

У Селура скакнуло сердце. Девушка с меткой.

– Продолжайте.

– Короче, ушла эта Мона, прошло малясь времени, и Лов взбесился.

– Взбесился?

– Ага. Пнул свою же стойку, болван. Потом запустил в Григория бутыль, через всю харчу, и попал горлышком прямо в глаз, клянусь. Григорию, ясно дело, это пришлось не по нраву, он выхватил из-за пазухи нож свой мясничий и пошел разбираться. Тут его и попытались перехватить братки Лова. Один, Тон этот, схватил Григория за руку, думал, видать, образумить, и получил. Другой был с косой… В общем, как это бывает… Один на всех, все на одного. Не будь Григорий таким крепким, зараза, полегло бы человека два от силы. Но нет. Пока не продырявил Лова и не один раз, зараза, успел положить восьмерых. После чего…

– …убил себя, ― докончил Селур, поджав губы. ― Мона касалась Лова? Или бутылки?

Шерр покачал головой.

– Вродь нет.

– Как это нет? ― сказал Доря. ― Лов и так и сяк пытался всучить ей бутыль, но она все отнекивалась. А под конец, кажись, даже чуток хлебнула из нее, так, для виду, но Лов был доволен. Доволен, как никогда. От того, видать, и раскраснелся. Бутылка ведь не из дешевых была, не пиво какое-то, а рюм. И Лов этот, ни для кого не секрет, приударял за Моной.

– Ром, ― поправил Шерр.

– Чего?

– Не рюм, а ром!

Все сводится к демонической инфекции, чтоб ее. Нельзя было вчера отпускать метку, знал ведь, что нельзя. Но дал слабину. Позволил Ненки ублажить меня… Одна нормальная ночь стоила десяти жизней.

Селур обернулся, сжал кулаки. Ненки рыдала, ее утешали женщины. Он остался, чтобы не причинять ей боль, не отнимать надежду, но в итоге она потеряла брата.

Такова цена моего выбора?

– Где живет Мона? ― спросил Селур.

– В десяти домиках отсюдова, у мельницы. Но она собирается уезжать…

– Собирается? ― Селур встрепенулся. ― Вы ее сегодня видели?

– Видели, она шла в сторону Грязной хижины.

– Ведьма ваша там же живет?

– Там же, а что?.. Эй, ты куда?

Селур уже мчался по капустной грядке, огибая дом. Вот он выбежал на ржаное поле, стянул на ходу перчатку и щучкой прыгнул в золотистую траву. Грек с Тенни переглянулись: спятил что ли? И тут Доря завопил.

– Глядите! ― И вытянул руку. ― За полем!

За километровым полем по холмистой дорожке вверх бежал человек в серой накидке ― Селур.

– Ядреный…

– …диаволеныш, ― докончил за Грека Тенни.

***

Мокрый и уставший, он остановился за козьей липой и минутку отдышался. Кровь стучала в висках, сердце сотрясало грудь. Задрал правый рукав антрацитовой рубахи, поглядел на запястье ― три черные поперечные линии. Две длинные, одна ― коротенькая.

А было четыре. Скачок, чтоб его, съел полторы линии. Меня хватит на пару приличных заклинаний, от силы. Но я не могу ее отпустить.

Грязная хижина, если не считать редких дыр в стенах, худой крыши и местами щербатых окон, ничем не отличалась от остальных трактиров. Так же три этажа, так же сделана из сосны. А когда Селур ступил на крыльцо, крыльцо протяжно заскрипело, как скрипело любое другое крыльцо любого другого трактира Траты.

Селур открыл дверь, вошел. В нос ударили ароматы шалфея и ромашки, чабреца и душицы. Тонкое обоняние различило и тимьян, и календулу, и отдаленное зловонье табака.

– Койка нужна? ― За низеньким столом напротив входа сидела полненькая женщина с синяком под глазом. ― Три бронзитки.

– Нужна ведьма.

– А она сегодня прям нарасхват. Солнце едва встало, а к ней уже третий гость.

Селура передернуло.

– Третий? Приходил кто-то кроме Моны?

– А как же. Прямо следом за Моной. Она вошла, не прошло и пяти минут, как он явился. Странный он тип какой-то, хмурый до жути и глуповатый. Сказала ему идти по красному коридору… А он, как зыркнет на меня, как спросит: «Левый или правый?». Меня аж в дрожь бросило.

Селур быстро поглядел направо, налево. Два коридора, две таблички. Не различают цвета только демоны и те, кто их касался.

– Где ведьма? ― шикнул он. ― В каком номере?

– Левый коридор. Второй этаж. Третья дверь справа. Тот тип еще это… просил сказать, если кто войдет…

Селур застыл, поставив ногу на первую ступеньку.

– Чук… или Чик.

Селур рванул: Чиком звали его умершего брата. Селур быстро поднялся на второй этаж и на полном ходу снес нужную дверь. Ушные мочки задрожали. На кровати в центре комнатушки лежала привязанная к изножью и изголовью заплаканная Мона с широко открытым ртом. Ее через силу поила старуха из глиняного узорчатого кувшина. Поодаль, у зашторенного окна стоял человек. Тело человека полностью покрывала красная, видимая только Селуру, метка демона.