Едва Намбо коснулся цветной воды, как почувствовал и руки, и ноги, и лицо, и шею, и противный привкус чеснока во рту, и покалывание в груди, и запахи перегара. Он стоял за барной стойкой, полотенцем вытирал бокалы, перед ним трясся от хохота черно-белый мужик.

– Я ему так и сказал, Хенк, что надо вдолбить по самое очко… Эй, Хенк, ты меня слушаешь? Вдолбить по самое очко…

– Я Намбо, ― возразил Намбо, рассматривая свои тощие руки. Затем пальцами прошелся по лицу, костлявому с мелкой колючей щетиной, коснулся жесткой груди, тощей ноги и закашлялся. Все вокруг было черно-белое, полностью пропали цвета. ― Я Намбо, ― повторил он резче, ― где, клять, мое тело?

С тех пор прошло сто двадцать девять дней, цвета он так и не стал различать, но к телу привык. Как привык и к своей особенности ― питаться чужими надеждами.

Голод всего хуже.

Через приоткрытые створки Намбо слушал тихую ругань ожидавшей его парочки. Ирна просила подождать, когда спустится Намбо, а кавалер ее разумно настаивал на том, что они впустую тратят время. Ведь каким бы хромым не был этот хозяин бара, за десять-то минут он успел бы спуститься даже с четвертого этажа, что говорить о втором.

– Нет, ― упрямо отвечала Ирна. ― Он ради нас напрягается. Представь, что ты хромой. Каждый шаг дается непросто. Вот спускаешься ты, пусть и очень медленно, но спускаешься, открываешь треклятую дверь, а там никого. Ты пыхтел, устал, а там никого.

– Очень даже представляю, люди часто так поступают.

А он не глуп, совсем не глуп.

– Плохие люди.

Какая правильная.

– Умные люди. Какой идиот будет стоять пятнадцать минут на месте и мокнуть, надеясь, что какой-то хромой мужик спустится и откроет им дверь? Мож он вообще подох, а мы тут…

– Не говори так! ― воскликнула Ирна. ― Сглазишь ненароком!

– Да кто в эту брехню верит!

– Брехню? ― тихо переспросила она.

– Я не то хотел сказать…

– Нет, ты сказал как раз то, что хотел! Мои родители верят в эту, как ты сказал, брехню. Я верю в эту брехню. Все мои родственники верят в эту брехню…

– Ничего страшного, я не…

Поторопился я с мнением, он тупица.

– Ничего страшного?! ― вскинулась Ирна. ― Ты только что назвал меня и моих родных идиотами!

– Нет. Я такого…

– Молчи.

– Ирна, я, правда, не…

– Молчи. Пожалуйста, молчи. Давай подождем.

Повисло молчание. Намбо приподнялся в кровати, прислушался. Беспощадный дождь барабанил по крышам. Мне их даже жалко ― юные, наивные, импульсивные. Я б и правда, пустил их, но голод сильнее.

Намбо подождал еще немного, затем высунулся из окошка и кашлянул.

Ирна первой подняла голову.

– Вы все еще не спус…

– И не спущусь, ― перебил он. ― Я вас обманул. Забавно, да?

Парень стиснул кулаки.

– Вот же…

– Зачем?! ― выкрикнула Ирна и запустила в стену бара, похожую на тряпку, кофточку. ― Как можно быть такой… такой… такой мразью?

– И я рад, что вы намокли.

– Ты труп! ― предупредил парень и подшагнул к двери, подняв ногу для удара.

Этого еще не хватало.

– Моя охрана с тобой не согласится, ― сказал Намбо. И парень застыл. ― Ну же ― выбей дверь. Ребята с радостью выбьют тебе пару зубов, а потом… Твоя девушка весьма привлекательна и…

– Я думала, вы хороший человек! ― почти жалобно воскликнула Ирна, подняла кофту и повернулась к парню. ― Пойдем, Лон, видеть не хочу этого мерзавца!

Намбо улыбнулся: наконец-то. Из тел Ирны и Лона выделились, как чернила из спрута, видимые только Намбо малиновые струи и поплыли к нему. Он раскрыл рот, хотя мог поглотить и телом, и вкусил. Несбывшиеся надежды всегда пахли чем-то сладким, сегодня ― ванилью. На вкус они едва различались, но Намбо казалось, что пьет он теплое топленое молоко.

Как хорошо. Если бы им хватило наглости вернуться, я с радостью впустил бы их и даже накормил за полцены. Ох, как хорошо.

– Ну и где твоя охрана?

Намбо захлопнул рот и медленно повернулся, на всякий случай подняв руки. Перед ним стояла девушка в платье, поверх которого висела накидка, соединенная на шее имперской запонкой. Уменьшенная регалия короны несомненно заинтересовала бы Намбо, не будь в правой руке у гостьи ножа.

– Вышли погулять. ― Для пущей убедительности Намбо кивнул в сторону окна.

– В такую погоду?

– А что, в такую погоду гулять запрещено?

– Я остановлюсь в твоем баре на день или два, ― сказала девушка. ― Мне нужна койка, еда и ножницы. Не возражаешь?

– Хм. ― Намбо улыбнулся. ― Разумно спрашивать, не возражаю ли я, когда в руке лежит сталь.

– Серебро.

– А-а… ну это все меняет. Конечно, не возражаю.

Она поняла буквально. Спрятала нож, стала отстегивать накидку. Намбо кисло усмехнулся.

Грубиянка. Могла бы для приличия подержать нож подольше, а то прямо показывает, что совсем меня не боится.

– Нож для охраны был, ― пояснила девушка, сворачивая накидку.

Ну вот, самая что ни есть грубиянка.

– А как ты вошла?

– В окно влезла, ― не отрываясь от своего рюкзачка, ответила она. ― Там створки расшатанные, надо подлатать.

Своевольно влезла в чужой бар, еще и критикует. Хамка.

– А почему в дверь не постучала, как нормальный человек?

– Разве нормальные люди стучат ночью в двери закрытого бара?

Вы только поглядите на нее!

– Нормальные люди не вламываются в чужие бары посреди ночи!

Нежданная гостья извлекла из рюкзачка мешок и потрясла монетами.

– Я заплачу.

– Ну да, ― буркнул Намбо, ― деньги все решают. Ты кстати положила мокрую сумку мне на подушку… Ну да, еще и села. Красота. Ты бы хоть переоделась, а то капает, как с тряпки. Еды у меня немного, но…

Девушка подняла руку.

– Знаешь, почему твой бар не процветает? Ты слишком много говоришь. Я не спала сорок восемь часов и жутко раздражена. Давай помолчим. До рассвета.

– Но…

Она снова подняла руку.

– Должна предупредить, меня ищут. Если в бар завалятся стражи или наемники и будут искать меня, скажи, что не видел, ладушки?

Ладушки?

– Погоди, кто ты? За что тебя ищут? И почему я должен…

Рука в третий раз рассекла воздух.

– Меня зовут Парти Уикс, давай помолчим до рассвета.

***

Намбо не помнил ночи, длившейся так долго, как эта. Грубиянка Парти, едва представившись, улеглась на его кровати и мгновенно уснула, а он, лишенный сна, застыл. В баре нет другой кровати, другой подушки, другого теплого, набитого овечьей шерстью одеяла. Одеяла, которое гостья в мокром платье использовала, как матрас.

Пыхтя от возмущения, Намбо спустился на первый этаж. Там было темно и сыро. «Срыгай» не пользовался популярностью, и Намбо это устраивало. Меньше возни. Он не выбирал себе сосуд, его насильно зашвырнули в дряхлое тело бармена. Да, спасибо, что хоть в это, но могли бы подобрать и получше. Намбо охотно поработал бы судьей или доктором. Первый легко мог дарить ложные надежды преступникам, чтобы после насытиться, а второму-то и делать ничего не надо. Родственники больных ― бесконечный источник несбывшихся надежд.

Намбо подошел к столу, выдвинул верхний ящик и наощупь отыскал сверток. Развернул, в одну руку взял кресало ― полоску гладкой стали, в другой соединил заостренный конец сланца с кусочком льна. В темноте нужна особая точность, легко попасть себе по пальцам. Но Намбо не сомневался ни на миг: уж с чем-чем, а с огнем-то он управится.

Четыре резких точных удара ― посыпались икры, запахло паленым. Намбо легонько подул на ткань, позволяя огоньку набрать силу. И тут же поднес крошечное пламя к каганцу. Фитильки на конце глиняной чаши зажглись, слабо осветив пол и стул на длинных железных ножках. Намбо заметил таракана и, не задумываясь, придавил.

И что мне теперь делать, стоять тут до утра?

Он решил сесть. Но не просидел и минуты, как встал. Прошелся вдоль стола взад-вперед, нарочно стуча подошвами, затем снова сел. Забарабанил пальцами по столешнице, гладкой и прохладной, потянул носом воздух. Пахло скисшим виноградом и потом.